– Ну, у меня там друг, Мартынов.
Пришел санитар и принес костыли.
– Да у меня ничего с ногами нет.
– Это не для того, у вас голова будет кружиться.
Я встал, он был прав, без костылей и его помощи никогда б не дошел. Палата оказалась маленькая, на четыре кровати, с балконом. Сотник посмотрел на меня сердито и спросил:
– А вы кто?
– Я Николай Волков, унтер-офицер лейб-гвардии Конного полка.
– Хм-м… так что в этом специального?
– Ничего, просто регулярный полк.
Я решил сразу, что чинов среди раненых нет и, если он будет грубить, я ему отвечать буду так же. Он замолчал. И вдруг сказал:
– Я потерял обе ноги.
– А-а… Это очень несчастливо! Как это случилось? Как вы, казак, попали в киевский госпиталь?
– Хм… вы называете это госпиталем? Это жидовская харчевня. Какой это госпиталь! Привезли меня сюда, а эти жиды мне отрезали ноги!
– Да, может, это вам жизнь спасло, может, у вас гангрена была?
– Так конечно была, да меня не спросили.
– Если б не ампутировали, так вы бы умерли.
– Да им какое дело!
Он продолжал разносить «жидов». Оказалось, что он терский казак, как он в Киев попал, так и не сказал.
Госпиталь оказался «Еврейским госпиталем имени Самуила Борисовича и Сары Борисовны Бабушкиных». Огромные десятифутовые фотографии их были на лестнице. Госпиталь был замечательно построен, прекрасно оборудован на шестьдесят кроватей.
Кажется, был он на Васильевской улице.
За нами смотрели две сестры, одна невероятной красоты, которую мы прозвали Рахиль. Они обе были очень милые. Даже терский сотник совершенно размяк. Кормили нас великолепно. Я чувствовал себя очень хорошо, но был отчего-то очень слаб и шатался, если не брал костылей.
Сентябрь стоял великолепный, было жарко днем, солнечные дни шли один за другим. Рахиль ходила в город и приносила нам в подарок апельсины. Мы целыми днями сидели на балконе.
29 сентября мы тоже сидели вот так, когда сотник вдруг сказал:
– Это что, гроза подходит?
– Не думаю, вероятно, ветер с запада.
Каждый день была слышна глухая канонада с Ирпени, где гвардейская пехота держала фронт против концентрации большевиков. Я никогда не понимал, отчего они там сидели, а не двигались вперед, на соединение с поляками.
Но к вечеру ясно стало, что это и не гроза, и не на Ирпени, а гораздо ближе. Рахиль, вернувшись из города, принесла слухи, что большевики прорвались где-то под Фастовом и наступают на Киев.
На следующее утро Борис Мартынов решил пойти в город. После завтрака, часа в два, раскаты орудий были еще ближе. Я решил пойти и сам на своих костылях узнать, что происходит. Я вышел на улицу, поймал трамвай и проехал на Крещатик. С трудом проковылял на Липки к Дарье Петровне Араповой.
Она рада была меня видеть, но ничего не понимала, что происходит. О Петре она все еще ничего не знала. Таня Куракина с обыкновенной своей глупостью говорила: «Ну, если большевики опять придут, я поеду в Москву. Если хочешь написать письмо твоей матери, дай мне, я ей передам». Я, конечно, отказался, она со своей беспечностью легко могла бы подвести моих родителей. Однако я не сомневался, что при везении она, вероятно, добралась бы до Москвы.
Канонада становилась все ближе и ближе. К вечеру она утихла. Дарья Петровна вдруг сказала:
– Николай, завтра утром пойди в штаб Драгомирова, он в конце улицы тут, у тебя там родственники, твой дядя граф Гейден[255 - Граф Гейден Дмитрий Федорович, р. в 1862 г. Санкт-Петербургский университет (1884), офицер с 1885 г., академия Генштаба (1891). Полковник в отставке, с 1910 г. действительный статский советник; член Государственной думы. С 1914 г. полковник, дежурный генерал штаба 8-й армии. В Добровольческой армии и ВСЮР; с 1918-го по май 1919 г. и. д. генерала для поручений при начальнике снабжений, с лета 1919 г. начальник гарнизона Царицына, осенью 1919 г. генерал-квартирмейстер штаба войск Киевской области, затем в распоряжении начальника снабжений. В Русской Армии до эвакуации Крыма. В эмиграции в Югославии, с 15 апреля 1921-го по 11 сентября 1925 г. преподаватель Крымского кадетского корпуса. Умер 23 мая 1926 г. в Загребе (Югославия).] генерал-квартирмейстер, а Лукомский начальник штаба. Спроси их, что происходит.
Я плохо спал. Наутро, хотя ни минуты не надеялся, что, будучи рядовым, увижу начальника штаба или генерал-квартирмейстера, поплелся в штаб.
К отчаянию своему, увидел стоящие перед штабом автомобили и подводы, на которые грузили ящики и чемоданы. Дядю Митю я не видел с пятнадцатого года, когда он на день заехал к нам в Хмелиту. Я был уверен, что он никак не может меня узнать.
Я пробрался в прихожую. Мимо носились солдаты с ящиками. Никто на меня внимания не обращал. Вдруг я увидел дядю Митю, спускавшегося по лестнице. Я попробовал встать во фронт и потерял костыль. На минуту дядя Митя остановился и спросил:
– Что вам надо?
– Я Николай Волков, ваше превосходительство.
Он на меня посмотрел:
– Ах, ты в Конной гвардии?
– Так точно. Разрешите эвакуироваться на одной из ваших подвод?
– Нет, нет, они полны, у тебя тут Курчанинов[256 - Курченинов Валериан Сергеевич. Сын действительного статского советника. Александровский кадетский корпус, Санкт-Петербургский университет (не окончил), Пажеский корпус (1915). Штабс-ротмистр л.-гв. Конного полка. В Добровольческой армии и ВСЮР; с 24 марта, на 12 мая 1919 г. в эскадроне своего полка в Сводном полку гвардейской кирасирской дивизии, в Русской Армии командир эскадрона в конвое генерала Врангеля. Ротмистр. В эмиграции во Франции (к февралю 1954 г. в Париже и его окрестностях). Член Союза ревнителей памяти Императора Николая II и Союза дворян. Умер 25 мая 1983 г. в Шелле (Франция).], пойди к нему. – И пошел дальше.
Я вернулся к Дарье Петровне и рассказал ей, что случилось. Она рассердилась:
– Ну хорошо, Курчанинов тут недалеко живет.
– Я его не знаю.
– Он штабс-ротмистр Конного полка, он тебя устроит.
Я проковылял к Курчанинову. Перед домом стоял автомобиль, набитый чемоданами и корзинками. Две старушки и Курчанинов суетились вокруг автомобиля. Я подошел, доложил Курчанинову, кто я, и одна старушка спросила меня, родственник ли я Софии Дмитриевой-Мамоновой. Я сказал, что она двоюродная сестра моего отца. Она бросилась мне на шею, чуть не сбила меня с ног: «Ах, тогда мы родственники!» – и расцеловала меня. Курчанинов указал мне, что места в автомобиле не было. Они все влезли и уехали. Я до сих пор не знаю, какая мне родственница была старушка. Во всяком случае, оставили меня на тротуаре.
Я решил попробовать доковылять до моста и перебрался на левый берег. Уже был слышен треск пулеметов и винтовок где-то внизу в городе.
Я пошел по Левашовской. Останавливался несколько раз отдыхать и думал, какая дурацкая история, пробрался с трудом из Москвы, только немножко более шести недель в Белой армии, ранили, и никто из белых не помогает мне эвакуироваться от большевиков. «Да ну их к черту! – подумал. – Сам выберусь!»
Вышел на Александровскую и пошел ковылять к Николаевскому спуску. Какая-то площадь, налево парк с решеткой, а напротив большой дом, как нос корабля между двумя улицами. Пошел по левой улице. Смотрю, на тумбе сидит офицер. Я к нему подошел, отдал честь, у него фуражка на обмотанной бинтом голове. Он встал, посмотрел на меня:
– Вы Конного полка?
– Так точно, господин ротмистр.
– Хм-м… Куда вы прете?
– На мост, господин ротмистр.
– На этих костылях вы туда никогда не дойдете. Да зачем костыли? Вы же в голову ранены. Бросьте костыли, оставайтесь здесь. Я ротмистр Борзненко[257 - Борзенко Борис Алексеевич. Штабс-ротмистр л.-гв. Уланского Его Величества полка. В феврале 1918 г. спасся от расстрела в Киеве и скрывался там же. В Вооруженных силах Юга России с лета 1919 г. Ротмистр (к осени 1919 г.). В эмиграции в США. Умер в мае 1970 г. в Нью-Йорке.], улан Его Величества. У меня тут уже человек тридцать, они в арсенале ищут винтовки и амуницию. Они тоже все раненые. Мы тут засаду устроим, пока подкрепления не подойдут.
Не зная, что делать, я прислонил костыли к стене, покачался, но, вижу, могу стоять.
– Вот видите, совсем вам костылей не нужно.
Пока мы говорили, подошли еще человек семь. Не все раненые, некоторые, как видно, в отпуску. Я пошел, сперва качаясь, в арсенал. Там действительно несколько человек, большинство офицеры, перебирают винтовки. Молодой вольноопределяющийся, посмотрел, гусар 12-го Ахтырского полка[258 - 12-й гусарский Ахтырский полк. Полк Императорской армии. Возрожден во ВСЮР. Дивизион полка с 27 мая 1919 г. входил в состав сформированного Сводного полка 12-й кавалерийской дивизии, где в июле 1919 г. ахтырские гусары были представлены 2 эскадронами. С 16 апреля 1920 г. эскадрон полка входил в 3-й (2-й) кавалерийский полк. В эмиграции начальник Полковой группы (Кавалерийской дивизии) во Франции – ротмистр В.К. Скачков.]. Подошел, представился ему. Он мне говорит:
– Вот я нашел пять винтовок наших, хотите одну взять? Да тут два ящика амуниции.
Никогда такого кавардака не видел. Винтовки, пулеметы кучами навалены на полу, почти что все австрийские. Нашли русского «максимку», ленты, но без патронов. Вытянули.
– Если еще патроны найдем, может пригодиться.
Мой новый друг оказался Забьяло. Не раненый, бежал из Чернигова, старался в свой полк пробраться, но застрял в Киеве.
Мы вытянули пулемет и винтовки во двор. Кто-то нашел ленты с патронами. Во дворе человек двадцать тащили две повозки, которые Борзненко велел опрокинуть поперек улицы. Через полчаса уже была баррикада из повозок, ящиков, мешков, наполненных землей. Работали все дружно под командой Борзненко. Чины исчезли. Среди этой новой команды был старый генерал, два полковника, офицеры и солдаты всяких полков. Кто-то выкатил со двора австрийскую трехдюймовку и зарядный ящик, полный снарядов, но, к несчастью, не было ни одного артиллериста.
К этому времени нас было уже человек пятьдесят. Некоторых Борзненко засадил в окнах арсенала.
Люди из Киева продолжали приходить. Борзненко сформировал новый отряд под командою какого-то полковника, который почему-то был прозван «3-й офицерский отряд», и отправил его на левый фланг защищать какую-то «собачью тропу». Я не знал Киева, но будто бы это защищало фланг со стороны Бессарабки.
К двум часам у нас было человек 70, кроме 3-го офицерского отряда, который, говорили, был в 50 человек. Борзненко отправил человек десять в лавру за водой и едой.
Как ни странно, я совершенно забыл о моем ранении и чувствовал себя великолепно. Стрельба в Киеве прекратилась. Мы продолжали приносить разную рухлядь со двора, чтобы укрепить нашу баррикаду. Перед нами была большая площадь, на другой стороне ее тянулась длинная решетка какого-то парка. К трем часам Борзненко послал меня и Забьяло направо посмотреть, что происходит на нижней дороге, вдоль Днепра.
Мы пошли очень осторожно через кусты к обрыву. Мы вдруг вышли на полковника, сидящего на тумбе и курящего.
– Простите, господин полковник, но что вы тут делаете?
– Сижу, молодой человек, и думаю.
Он оказался полковник Зайцев[259 - Зайцов (Зайцев) Арсений Александрович, р. в 1889 г. Пажеский корпус (1906) (общие классы), Николаевское инженерное училище (1909), академия Генштаба (1915). Полковник л.-гв. Семеновского полка. В Добровольческой армии и ВСЮР; с апреля 1919 г. начальник боевого участка Сводно-гвардейского батальона на Ак-Манайских позициях, в 1919 г. командир роты в Сводно-гвардейском полку, в январе—феврале 1919 г. начальник штаба гвардейского отряда, с 8 июля 1919 г. командир 1-го батальона, осенью 1919 г. командир батальона л.-гв. Семеновского полка в 1-м Сводно-гвардейском полку, с января 1920 г. командир сводного батальона 1-й гвардейской пехотной дивизии. Участник Бредовского похода. 20 июля 1920 г. эвакуирован в Югославию. Возвратился в Крым. В Русской Армии на штабных должностях до эвакуации Крыма. В эмиграции в Чаталдже, Лемносе, с сентября 1922 г. в Болгарии (начальник штаба Донского корпуса). Осенью 1925 г. в прикомандировании к 1-й Галлиполийской роте в Болгарии. Окончил курсы Генерального штаба в Белграде. В эмиграции в Париже, в 1931 г. помощник по учебной части и член учебного комитета Высших военно-научных курсов в Париже, в 1938 г. руководитель (помощник руководителя) тех же курсов, защитил диссертацию, профессор. Член полкового объединения. Умер 2 апреля 1954 г. в Париже.], Семеновского полка.
Оказалось, что две роты измайловцев были на Подоле. Запасной взвод семеновцев он только что поставил на нижнюю дорогу. Когда я объяснил, кто мы такие и что мы делаем, он сказал:
– Хм-м… интересно… хромые и хилые защищают Первопрестольную, а штаб сидит на другой стороне моста, положение, как говорится, у-ют-ное!
Узнав о присутствии семеновцев, хоть и запасных, на нижней дороге, мы пошли обратно.
– Ну и война, действительно! «Хромые и хилые» сидят за баррикадой, полковник сидит на тумбе, запасные на дороге, а противника нет, – что твой Кузьма Прутков! – сказал Забьяло.
Но дело было хуже. Только что мы вернулись и доложили Борзненко, как появилась от Александровской подвода. На ней сидело пять солдат. Борзненко достал бинокли. За подводой появилась другая и другая, на каждой сидели солдаты. Когда выехало подвод 20 или больше, Борзненко сказал: «Это красные, огонь!» Послышался залп, и на площади произошла паника. Подводы повертывались, натыкались друг на друга, скакали в разные стороны. Залп за залпом превратили другую сторону площади в какой-то сломный двор. Те, которые могли, ускакали обратно по улице, на площади остались убитые лошади и люди и поломанные повозки.
– Странно! – сказал Борзненко. – Неужели они думали, что Киев эвакуирован, ни разъезда, ни дозора, кто ими командует?!
Но, как видно, кто-то ими командовал, потому что через полчаса они появились за решеткой и открыли сильный огонь по баррикаде. Кто-то пришел из арсенала и сказал, что они засели в большом доме в начале Александровской. Борзненко не разрешал нам отвечать на их огонь.
Они, вероятно, решили, что мы или ушли, или были очень слабы, потому что через несколько минут появилась цепь, затем вторая. Цепь разворачивалась очень точно. Мы молчали. Цепь начала двигаться в нашем направлении, медленно.
Посмотрев на других, я увидел, что атмосфера у нас была очень напряженная. Борзненко стоял не двигаясь за опрокинутой повозкой. Когда цепь прошла половину расстояния, он приказал открыть огонь. Заговорил и наш пулемет. Цепь быстро поредела, но не остановилась, а с криками «Ура!» бросилась вперед. Залп за залпом наконец остановили ее в 50 шагах от нас, и оставшиеся побежали зигзагами обратно.
– Кто они, не знаю, но это, брат ты мой, пехота, и не заурядная, – сказал Борзненко, ни к кому не обращаясь. – Не тратьте пули, они вернутся.
Действительно, через двадцать минут, после ураганного обстрела нашей баррикады из-за решетки, там было по крайней мере 6 пулеметов, цепь снова появилась.
Хотя щепки летели во все стороны, только один из наших был убит и трое ранено. Эта новая цепь действовала совсем иначе. Она двигалась медленно, останавливалась, двигалась опять и, когда прошла полдороги, залегла, больше всего за убитыми. Было трудно сказать, кто из лежащих принадлежал к цепи, а кто был убитый или раненый. Раненые продолжали лежать на площади. Живые стреляли лежа, перебегали, так что трудно было заметить, определить, докуда дошла цепь. Пулеметы продолжали стучать. Борзненко не разрешал нам открывать огонь. У нас еще трое были убиты и несколько ранены.
Вдруг нападающие поднялись и бросились в атаку. Мы открыли огонь, и опять они остановились и стали отступать. Снова их потери были тяжелые.
Какой-то капитан рядом со мной сказал: «Они больше не полезут». Но оказался не прав. Не прошло и получаса, как кто-то заметил движение на их левом фланге. Борзненко быстро отделил человек пятнадцать и послал их назад и направо от нас, в кусты. После сильной перестрелки это фланговое движение отступило.
Вдруг загудели снаряды. Откуда красные стреляли, мы не знали. Снаряды лопались где-то за Арсеналом. Только два или три заухали над нашей головой и разорвались рядом в кустах, сильно.
– Это тяжелые, – заметил мой сосед.
От нас не было видно разрывов, но звук их полета был необычный: «Тю… тю… тю…»
– Шестидюймовки, – кто-то сказал.
– Да это не по нас бьют, – заметил третий.
Стало смеркаться. Труднее и труднее было различить движение на той стороне. Меня стало беспокоить, что могут подкрасться в темноте. Как будто в ответ на мое волнение Борзненко сказал:
– Господа, большевики ночью не действуют, но это не значит, что мы не должны быть начеку.
Как только солнце село, стало холодно. Борзненко перевел человек десять из арсенала на место наших потерь. Раненых отнесли в лавру. Ночь оказалась гораздо светлее, чем я ожидал.
Ко мне подошел Борзненко. Он неутомимо ходил взад и вперед.
– Я вам дам четырех человек. Пройдите через кусты до обрыва. Я не думаю, что красные растянулись дотуда, но никогда не знаешь. Вы там были и знаете территорию, только осторожно.
Мои четверо оказались Забьяло, капитан, поручик и студент. Мне было очень неудобно иметь под своей командой двух офицеров, но они приняли это без протеста, только студент стал ворчать.
Мы пошли той же дорогой, по которой наткнулись на полковника Зайцева. Вдруг студент вскрикнул. Я бросился назад к нему и нашел его стоящим над какой-то фигурой, съеженной на земле. Винтовку свою он приставил к ее голове.
Оказалась женщина.
– Это шпионка! – сказал студент возбужденно.
– Возвращайтесь на свое место.
Он неохотно отошел. Я нагнулся и спросил тихо:
– Что вы тут делаете?
