Она не отвечала. Я ее приподнял и опять спросил.
– Я сестра милосердия.
– Как вы сюда попали?
– Я убежала. Я с красными была.
Я ее вывел туда, где мы заняли позицию, и стал тихо допрашивать. Отвечала очень осторожно. Она из Могилева. Ее послали в полк, и в Киеве она убежала. Ответы ее были правдоподобны, и в то же время она вполне могла быть шпионка. Я решил ее свести обратно. Если она шпионка, что она может узнать? Что какая-то хилая команда с австрийскими винтовками сидит за баррикадой?
Ко мне подошел Забьяло:
– Смотрите, пожалуйста, за ней, этот сумасшедший студент может ее пристрелить.
Я взял поручика, и мы вдвоем пробрались до решетки. Там никого не было. Через несколько минут мы связались с дозором семеновцев, которые заняли верхушку обрыва.
Ясно было, что Борзненко прав: красные до обрыва не растянулись. Как всегда, большевики побаивались кустов.
Мы вернулись мимо нашего флангового отряда, где тоже с первой вылазки не видели красных.
Борзненко был очень доволен, что мы привели сестру. На мое замечание, что она, может быть, шпионка, он ответил:
– Пусть шпионит, она тут раненых перевязывать может.
Стало рассветать. Студент уже успел всем рассказать, что он поймал шпионку, и на нее все смотрели искоса. В Белой армии было много левых социалистов, которые, к несчастью, были убеждены, что все переходящие от красных были коммунисты. Это совсем было неверно. Большинство наших солдат были из пленных красных, и они были гораздо толковее и надежнее городских добровольцев, среди которых было много студентов. Правда, в нашем полку, как и вообще в регулярных полках, их было очень мало. Отчего они были так подозрительны к переходящим, трудно было понять, но мне говорили, что в чисто добровольческих частях иногда расправлялись с пленными так же, как и красные.
Я лично этого никогда не видел. Когда сдавались красные части, коммунистов там уже не было, их расстреливали сами сдающиеся. У меня в эскадроне был рабочий с Обуховского завода. Он не скрывал, что в 1918 году был красногвардейцем. При переходе к нам он откровенно сказал Жемчужникову, что был коммунистом, но разочаровался и хочет служить в Белой армии. Жемчужников его принял, и он попал в мой взвод. Он был одним из лучших солдат в полку и, к несчастью, был убит годом позднее.
Ночью наши вылезали и подобрали трех раненых красных. От них узнали, что перед нами Таращанский полк. Он вместе с Бугунским прорвался на Верхней Ирпени.
Сестра наша, звали ее Алла, оказалась премилая, не уставая перевязывала раненых до тех пор, пока саму ее не ранили.
На второй день до полудня красные два раза попробовали атаковать баррикаду, на этот раз почему-то в сомкнутом строю, что стоило им еще больше потерь, и мы их отбили сравнительно легко.
Жара была невероятна для октября. Но трупы лежали довольно далеко, и ветер был с востока. После полудня был только сильный обстрел из-за решетки, но красные не появлялись. Положение наше становилось довольно критическим. С «собачьй тропы» донесли, что их атакуют большими силами, но что они еще держатся. У нас уже было 6 убитых и 19 раненых. Припаса было не много.
Какой-то поручик предложил Борзненко зарядить и выстрелить из нашей пушки. Борзненко отказался. Стрельба со стороны красных усилилась, у нас было убито еще трое, включая Забьяло, и шесть человек ранено. К нам на помощь подошли два взвода Московского гвардейского полка. Один был сейчас же отослан на «собачью тропу», второй усилил нас. Но что было еще лучше – наконец откликнулись с другой стороны моста, и пришла подвода с русскими винтовками и патронами.
Как раз перед началом темноты, после сильного обстрела, вдруг ринулась цепь. Борзненко разрешил поручику выстрелить из пушки. Выстрел напугал нас, я думаю, больше, чем большевиков. Я не знаю, как это случилось, но после выстрела, снаряд которого как будто прыгнул по мостовой, смешал цепь и разорвался, ударившись о кирпичную стенку решетки, орудие вдруг снялось, разогнало наших, покатилось назад по мостовой, ударило и снесло тумбу и, наконец, повернулось дулом к арсеналу. Паника у нас была равная панике красных, которые быстро исчезли. Даже стрельба их прекратилась.
Но вдруг оказалось, что сестра ранена в пах. Я только что перевязал руку повыше локтя какому-то подпоручику, стоял держал бинт, как кто-то мне сказал:
– Сестру ранило, перевяжите.
Я пошел к ней:
– Куда вас ранило?
– В ногу.
Я посмотрел, ничего не вижу.
– Нет, выше, выше.
Я ахнул. Перевязывать ногу или руку легко, но тут я совсем смешался.
– Да как я вам перевяжу?
К счастью, она была спокойна и рана была чистая, навылет, но кровь текла сильно. Под ее наставлением и с помощью московца я ее забинтовал, грубо кругом ноги и талии, и наши санитары понесли ее в лавру, как и всех остальных наших раненых. Четыре санитара с носилками были из лавренской больницы, они работали не унывая.
Ночь прошла тихо. На разведку пошли другие, и я прикорнул за грудой мешков. Проснувшись, я услышал разговор моих соседей. Один говорил:
– Вряд ли у красных общее командование. Командуют командиры частей.
– Да это и у нас тоже.
– У нас нечем командовать.
– В Киеве же был штаб Драгомирова.
– Да где он?
– Черт его знает!
– Слышно, что у них есть артиллерия, я несколько раз слышал ее вчера. Если б кто командовал, они могли бы разнести нашу бригаду.
– Да почем вы знаете, что это их артиллерия?..
Я встал и пошел вымыться под краном во дворе Арсенала. К моему удивлению, там стояла полевая кухня и повара копошились вокруг нее. Я подошел спросить, откуда они появились. Оказалось, кто-то прислал их с той стороны моста, они были петербуржцы. Час спустя по очереди вся наша смешанная команда и группы с «собачьей тропы» вытянулись в хвост у кухни.
Все утро слышалась сильная стрельба и артиллерийская пальба где-то в Киеве и на «собачьей тропе». Говорили, что бой идет на Подоле.
Часов в одиннадцать появился взвод, оказалось, кексгольмцы, пришли с той стороны моста. Говорили, что скоро подойдут остальные части роты.
Настроение у всех поднялось. Борзненко продолжал командовать всеми частями. Пришел и полковник Зайцев. Его флегматичная манера имела замечательно успокоительное влияние на защитников.
– Хм-м… смотрите, сколько они оставили убитых. Вы их и без пополнений держали. Скоро нужно будет из дворцовых садов выкинуть. Они мозгами не шевелят. Жалко, хорошая у них пехота, и смотрите, как они ее растратили.
Около часа опять появилась цепь. Как и раньше, они подготовили атаку ураганным огнем. Борзненко не было, он пошел на «собачью тропу». Как и за два прошедших дня, мы огня не открывали. Они двигались медленно, меняли направления и вдруг бросились в атаку. Наш огонь их сперва не остановил, и первая поредевшая цепь уже была меньше чем в пятидесяти шагах от нас, когда с нашего правого фланга кексгольмцы бросились в атаку. За ними пошли и мы, и московцы. Но цепь их смялась, вторая цепь сначала двигалась вперед, потом вдруг повернулась, их пулеметы открыли огонь в смешанную кучу и били не только нас, но и своих.
Наши стали отступать, но и красные бежали. Как ни странно, у кексгольмцев был всего только один убитый и четыре раненых. У нас и московцев было только два раненых. Таращанцы опять оставили больше 30 на поле сражения.
На площади теперь было 216 трупов. Ветер перешел на юг, и вонь усиливалась.
К трем часам подошли три взвода кексгольмцев[260 - Лейб-гвардии Кексгольмский полк. Возрожден в Добровольческой армии. Летом 1919 г. имел 2 роты в 1-м батальоне 2-го Сводно-гвардейского полка, 12 октября 1919 г. сформирован батальон в Сводном полку 3-й гвардейской пехотной дивизии (две роты действовали отдельно). Командиры рот: штабс-капитан (капитан) Малюга, капитан Черногорцев, капитан Хилинский, капитан Иваницкий 1-й. Начальник команды: капитан Цехоцкий 1-й. В Русской Армии с августа 1920 г. составлял роту в 3-м батальоне Сводного гвардейского пехотного полка. Из полка в белых армиях всего воевало 77 офицеров, в т. ч. 67 на Юге, 6 в армии адмирала Колчака, по 2 на Севере и Северо-Западе. Полковое объединение в эмиграции – «Общество офицеров л.-гв. Кексгольмского полка» (Сараево, Югославия; входило в состав IV отдела РОВС), образовано в начале 1922 г. Председатель – генерал-лейтенант Б.В. Адамович, старшие полковники групп: генерал-лейтенант В.К. Витковский (Париж; к 1951 г. – председатель объединения), генерал-майор барон Н.И. Штакельберг (Варшава; к 1951 г. – почетный председатель объединения), полковник Е.Л. Янковский, полковник К.А. Цабель (Белград); к 1951 г. заместитель председателя – полковник В.И. Гапонов, секретари – капитан В.А. Парис, капитан М.Д. Малавский. На 1939 г. насчитывало 40 человек (в т. ч. 17 во Франции, 6 в Париже), на 1949 г. – 11 (2 в Париже, 3 в США), на 1951 г. – 22 (4 в Париже), на 1958 г. – 16 (5 в Париже). Издавало журнал «Кексгольмская быль» (вышло 2 номера, редактор – полковник Е.Л. Янковский).] и два взвода петербуржцев[261 - Лейб-гвардии Петроградский полк. Возрожден в Добровольческой армии. Летом 1919 г. имел 2 роты во 2-м батальоне 2-го Сводно-гвардейского полка, 16 сентября 1919 г. сформирован батальон в Сводном полку 3-й гвардейской пехотной дивизии (две роты действовали отдельно). Командиры батальона: полковник Мельвиль (с сентября 1919 г.), полковник С.А. Апухтин (на 24 октября 1919 г.). Командиры рот: капитан Молчанов, капитан Волошинов, штабс-капитан (капитан) Маслов, штабс-капитан Роснянский, капитан Блажнов. Начальник команды: капитан Белявский. В Русской Армии с августа 1920 г. составлял роту в 3-м батальоне Сводного гвардейского пехотного полка. Полковое объединение в эмиграции – «Главное объединение л.-гв. Петроградского полка» окончательно сформировано к июлю 1932 г. (Белград, затем Париж, а также отдел в Бельгии). На 1949 г. насчитывало 20 человек (в т. ч. 5 в Париже, 1 в США), на 1951 г. – 19, на 1958 г. – 9 (3 в Париже). Председатели (возглавляющие): генерал-лейтенант В.А. Рустанович, полковник Д.Г. Лучанинов, генерал-лейтенант А.В. Беляков, полковник Б.Н. Свежевский; генеральный секретарь – полковник Лисовский, помощник генерального секретаря – полковник С.Г. Лучанинов 1-й (к 1951 г. начальник Парижского центра, к 1962 г. заместитель председателя объединения), председатели групп: полковник Д.Г. Лучанинов 3-й (Париж), полковник М.А. Микулинский (Брюссель; к 1951 г. хранитель музея), представитель в Югославии – полковник К.Ф. Петров, в США – полковник В.И. Кавернинский.]. Эти два были отправлены на «собачью тропу».
Борзненко и командиры пришедших частей пошли на двор арсенала, как видно, советоваться. Большевики больше в этот день не появлялись. Три взвода кексгольмцев куда-то ушли.
Когда стало темнеть, вдруг раздалась пулеметная стрельба, но не по нас, и раздалось «Ура!» где-то справа. Борзненко выскочил за баррикаду и повел нас в атаку. В полутьме трудно было сказать, что происходило. Мы бежали, спотыкаясь о трупы, по направлению к решетке. Пули свистели повсюду. «Ура!» раздавалось со всех сторон. Решетка оказалась поломана. Через минуту мы были в саду. Куда красные делись, я не знаю. Мы прошли шагов пятьдесят, и цепь наша остановилась. Мой сосед оказался кексгольмец. Я его спросил, откуда он. «Мы справа обошли».
Мы лежали за каким-то пригорком, и в темноте, усиленной деревьями, впереди ничего не было видно. Пули свистели откуда-то. Потом все затихло.
Трава была мокрая, и стало холодно. Не знаю, сколько времени прошло. Какой-то офицер остановился за мной и говорил с кем-то, кого я не видел, тихим голосом. Единственное, что я слышал, когда он уходил: «Ну, подождем до рассвета».
Я очень устал и задремал. Просыпался несколько раз. Была тишина. Рядом лежал кексгольмец, а с другой стороны один из наших, капитан. Когда я увидел, что он не спит, я его спросил:
– Что это мы делаем?
– Не знаю, завтра, наверно, ударим в Киев.
– А куда красные делись?
– Да бог их ведает! Наверно, где-нибудь в саду засели.
Мы поговорили о последних трех днях.
– М-м-м… нам посчастливилось, ротмистр Борзненко выбрал великолепную позицию, а большевики сдурили.
Капитан оказался по имени Казанович, Вятского пехотного полка. Он лежал в госпитале в Киеве с раной в ногу. Как и я, старался выбраться из города и встретил Борзненко. Он мне стал рассказывать про Борзненко. Оказывается, Борзненко, когда пришли большевики, был арестован. Его и многих других повели на расстрел на край обрыва. В момент, когда чекисты открыли огонь, он решил, что все равно умирать, и бросился с обрыва. Падая, зацепился за какой-то куст и замер. Когда чекисты ушли, он очень осторожно слез со скалы, хотя и повредил себе ногу и руку, и укрылся до прихода белых.
Как только стало рассветать, мы начали двигаться вперед. Сперва шли через парк, затем свернули и оказались на Александровской. Тут никого не было, но мы остановились и стали бесконечно кого-то или чего-то ожидать. За нашей спиной вдруг открылась стрельба, это где-то было в Дворцовом саду, там были кексгольмцы.
Я был страшно голоден и промерз. Время шло, и ничего у нас не случалось. Вдруг по направлению Липок разыгрался бой. Только потом узнали, что 3-й офицерский отряд с московцами и петербуржцами, поддержанные еще какими-то отдельными частями, перешли в наступление. Загремели орудия, чьи не знаю, и в то же самое время с Подола послышалась трескотня пулеметов и винтовок.
Вдруг вниз по Александровской покатил мимо нас броневик, и пять минут спустя – открытый автомобиль, в котором стоял очень красивый моложавый генерал в серой кубанке и светло-серой черкеске с белым бешметом.
– Кто это? – спросил я московца.
– Генерал Неледин, он бригадой командует.
Все было непонятно и удивительно. Сейчас же после этого мы пошли шеренгой по обе стороны Александровской на Царскую площадь и повернули на Крещатик. Тут летали пули, и впереди перебегали от дома к дому красные. Мы не отвечали на их огонь, а продолжали двигаться вперед. Дойдя до Бибиковского бульвара, мы вдруг оказались под перекрестным огнем, стреляли в нас и со стороны Бессарабки, и с Бибиковского бульвара. Тут мы засели. Вдруг из Бессарабки и посыпались красные. Теперь они оказались под перекрестным огнем и стали сдаваться. Скоро за ними появились 3-й офицерский и гвардейцы. Но большинство красных вытянулись и самое сильное сопротивление оказали на бульваре. Тут они цеплялись за каждую возможную позицию, оставляя ее, только когда мы ее обходили или выбивали штыками.
Я абсолютно не знаю, было у нас к тому времени центральное командование или все действовали сами по себе. Например, куда делся генерал Неледин в своем автомобиле и куда делся броневик. Почему у нас не было никакой артиллерии и даже пулеметных команд, тоже было непонятно.
К четырем часам мы были уже на Брест-Литовском шоссе. Перед нами была какая-то площадка и на той стороне, на углу, еврейское кладбище. Красные засели за стеной. Одна из наших частей пошла в обход.
Мы бросились в атаку через площадку, более как дивертисмент, и сразу же отошли. Во второй полуатаке вдруг что-то хватило меня в живот и сбило с ног. Было страшно больно. Я лежал лицом к мостовой и одним глазом видел отходящих наших. У меня в голове промелькнуло: неужели оставят меня тут?
Я решил лежать не двигаясь. Я заметил, что рука, которая была подо мной, в крови. Моя фуражка, которая каким-то образом очутилась в госпитале, хотя, когда меня ранили под Комаровкой, была в моем отдельном вьюке, теперь лежала на земле футах в шести. Пули визжали над головой. Неужели про меня забыли? Неужели думали, что я убит? Я боялся потерять сознание.
Мне показалось, что прошло по крайней мере час или два. Трескотня вдруг перестала. Я приподнял голову – никого не было. Я испугался, хотя должен признаться, что дрейфил все это время. Вдруг услышал голоса. Я приподнял голову, и сейчас же два человека подняли меня и положили на носилки на спину.
Было невероятно больно, и я подумал, что мне разорвало кишки. Увидел, что надо мной стоят два санитара с красно-крестными повязками на рукавах. Один из них расстегнул мне рейтузы и поднял рубаху. «Это ничего», – и понесли. Через минуту я был в автомобиле «Скорой помощи». Покатили куда-то.
Я не помню, как мы приехали, как меня перевязали. Пришел в себя в маленькой палате. Горели электрические лампы. Подошла очень красивая, стройная, молодая сестра.
– Вы что, Конного или Кавалергардского полка? Как вас зовут?
Я посмотрел на нее с удивлением:
– Почему вы знаете, что я одного из этих полков?
– Очень просто, – сказала она, засмеявшись. – По погонам. Мой брат – желтый кирасир.
– Где это я?
– В лавренской больнице. Вам посчастливилось, очень легкая рана.
Мне вдруг стало досадно.
– Отчего тогда так больно?
– Да потому, что пуля скользнула и порвала вам мускул.
Вот глупо, в голову ударило – не заметил, а тут поверхностная рана – и болит.
– Вы брата моего знаете? Доливо-Ковалевский[262 - Имеется в виду Доленга-Ковалевский Борис Анатольевич. Во ВСЮР и Русской Армии до эвакуации Крыма; рядовой дивизиона л.-гв. Кирасирского Его Величества полка. Корнет (с ноября 1920 г.). Галлиполиец. В эмиграции во Франции. Умер 9 ноября 1967 г.].
– Знаю, – сказал я обиженным голосом.
Живот болел очень сильно, я мечтал заснуть. Наутро живот не болел уже, но ныл. Меня понесли на перевязку.
– Ну, это ерунда, через несколько дней сможете выписаться, – сказал доктор.
Действительно, через день и ныть перестало.
Сестра была очень мила. Часто приходила поговорить. Остальные в палате все были или наши, или гвардейцы. Я вдруг вспомнил нашу сестру милосердия. Я знал только, что ее звали Алла. Только я хотел спросить, где она, как в палату вошла моя тетка Стенбок. Она пришла навещать раненых и меня сперва не узнала. Последний раз я ее видел в Петербурге, когда мне было 12 лет. Она обрадовалась, когда я к ней обратился. Стала расспрашивать про своих племянников, сын ее, Иван Стенбок[263 - Граф Стенбок-Фермор Иван Иванович. Пажеский корпус (1917). Офицер л.-гв. Конного полка. Штабс-ротмистр. В эмиграции во Франции, затем в США. Умер 24—25 сентября 1986 г. в Пало-Альто или в Сан-Франциско (США).], в полку нашем тогда не был.
Я ей рассказал про Аллу и попросил узнать, где она. Позже вышла какая-то сестра и говорит:
– Вы спрашивали про сестру Погорельскую? Она здесь. Она большевичка, она в отдельной палате.
– Она совсем не большевичка, она к нам перешла.
– Не знаю, мы нашли документы на ней, она с красными была.
– Так это ничего не значит.
– Ну, это нас не касается. Как выздоровеет, мы ее передадим военным, они там разберутся.
Это мне очень не понравилось. На следующий день я встал и пошел искать Аллу. Нашел комнату и постучал. Никто не откликнулся. Я тихо открыл дверь. Она лежала, натянув одеяло на голову.
Я подошел и сказал тихо:
– Алла, вы спите?
Она стянула одеяло и посмотрела на меня испуганно, как видно, не узнала.
– Я Николай Волков, я вас перевязывал, когда вас ранили.
