Когда я училась еще в восьмом классе в отделе иностранной литературы в городской библиотеке неожиданно открылся кружок английского языка, который вела моя учительница (та самая!). В группе было человек десять. Она почему-то предложила учебник для 4 курса (!) университетов. Мне очень нравилось ходить на эти вечерние занятия (прообраз моих будущих курсов иностранных языков в Волгограде!!!). Правда, в целом, группа была слабая. И каково было мое удивление, когда в мае к нам в класс пришла с проверкой из РОНО одна из слушательниц. Она, увидев меня, очень смутилась и даже сказала, что она, вообще-то, географ по профессии. Знания английского у нее были ниже среднего.
Окунуться с головой в мир непрофессионализма мне пришлось сразу после окончания школы, когда я (после неудачной попытки поступления на английское отделение ЛГУ) записалась на заочные подготовительные курсы сразу при двух университетах – Саратовском и Ленинградском. И начался цирк! За сочинение в ЛГУ мне поставили двойку, сопроводив краткой рецензией: «Я не знаю, откуда ты списала, но уверена, что списала (думаю, что ключевое слово здесь «я не знаю»). Конечно, эта тетрадь с сочинением не сохранилась, зато чудесным образом сохранилась другая рецензия из СГУ (только косвенно). Дело в том, что, получив этот профессиональный «шедевр», я отправила «работу над их ошибками» в письме маме, которая была в то время в Москве в командировке, но она не успела получить его на главпочтамте и письмо вернулось домой в Камышин. Его-то я и нашла вместе с конвертом, которое мама положила вместо закладки в свою любимую книгу «The Old Wives Tale» Арнольда Беннета. Нашла это письмо я 40 лет спустя (!), когда составляла каталог нашей библиотеки. Занимаясь русским языком после школы, мне захотелось нырнуть в глубину (штудировала даже академика Виноградова), поэтому дотошно изучала морфологию с синтаксисом, в результате мои знания со знаниями преподавателя из Саратова не совпали: «Сначала» и «потом» определила как наречия, указывающие на время (по Баеву) – мне исправили «просто наречие времени», «занята» определила как предикативное прилагательное (рецензент определила как просто краткое прилагательное), «снявши голову, по волосам не плачут» охарактеризовала как обобщенно-личное предложение, как обычно характеризует пословицы Руднев, но мне ехидно написали «Таких не бывает!». Самые главные издевательства над моими знаниями во время моих поступлений в Ленинграде меня ждали впереди (См. мое эссе «Мои поступления в вуз». Несмотря на все трудности, на ин.яз я поступила в Волгоградский педагогический институт позже, когда мы уже переехали жить в Волгоград, и это были 5 восхитительных лет, преподавание было среднее, но, в целом, атмосфера была прекрасная (особенно благодаря литературоведческому студенческому научному кружку, в котором я четыре года была старостой!). Но был один эпизод на четвертом курсе, в результате чего я заработала панические атаки. Одна из преподавательниц решила надо мной поиздеваться на экзамене по аналитическому чтению (при моей хорошей памяти я не помню как ее звали – вытеснение травмирующей ситуации, по Фрейду?), видимо, ее раздражал мой английский и она считала меня «слишком умной» (это странно, потому что самоуверенной я никогда не была, преподавателей никогда не проверяла и не исправляла). Когда я взяла билет, она вдруг говорит: «По билету ты отвечать не будешь, и продиктовала мне другие вопросы, а билет возьми с собой» (я этому значения не придала и села готовиться). Мне достался текст из У.Теккерея, я несколько раз его прочитала, выписала все сравнения, окзюмороны и всякие другие лексикологические штучки по ее вопроснику и – на всякий случай! – «прокрутила» содержание моего несостоявшегося билета, но, не углубляясь в тонкости. Когда же я подошла к ней отвечать, она вдруг говорит: «Будешь отвечать по билету, я тебе ничего не говорила!». Сначала я оторопела от такой наглости, но потом решила «поиграть» и ответить экспромтом, приняв ее вызов (текст-то я знала прекрасно!). Наверное, в тот момент я была действительно самоуверенна, если согласилась на такую авантюру, филология все-таки требует вдумчивого и бережного отношения. Отвечала я хорошо, но не на отлично и она с садистским удовольствием эту «четверку» мне влепила, а потом (как мне рассказали позже) больше месяца бегала по институту и всем говорила, как я у нее получила «четверку» на экзамене (о своей подлости она, конечно, умолчала). Заведующая кафедрой (она же мой научный руководитель) Алла Евгеньевна Томахина, когда узнала все подробности, была очень возмущена и расстроена, сказала, что нужно было вопрос поднять в деканате, но я этого делать не стала. Моя интеллектуальная репутация не пострадала (ей никто почему-то не верил, или чувствовали, что что-то здесь не так!). Однако внутренне я была, видимо, сильно напряжена, началась сквозная бессонница (за ночь ни секунды сна!) и я тяжело заболела. У меня начались беспричинные панические атаки, особенно в темных кинозалах (от кино пришлось отказаться) и – что самое страшное – в автобусах (что называется, в замкнутых пространствах), а, поскольку электричку я не любила, автобус был единственным транспортным средством, чтобы добраться до института (поездка занимала 45 минут). Как я медленно из этого ужаса выходила и как мне «помогли» врачи – расскажу отдельно в эссе «Мои болезни: с врачами и без врачей». Вот так, зависть к чужим (то есть моим) со стороны преподавателя знаниям, НО и моя собственная беспечность – чуть меня не погубили.
После института, работая в группе продленного дня в 112 школе (в советское время устроиться по специальности было очень проблематично – скрытая безработица, о которой почему-то никто не говорит!), я столкнулась с жуткими незнаниями английского языка у одной из учительниц английского языка (например, слово «физика» на английском звучит как «физикс», но она произносила «фюзикс»! и это еще цветочки!!!).
А вот моя работа в судостроительном училище (простое ПТУ!) оставила в памяти воспоминания о прекрасных людях с хорошими глубокими знаниями (это были не только преподаватели, но и мастера производственного обучения (даже Сашу Черного наизусть читали!), как, впрочем, и о самих ребятах, большинство из которых потом поступило в политех!).
Но и там (в училище) был презабавный эпизод. На моем «открытом» уроке по английскому языку присутствовала дама из РОНО и, «разбирая» мой урок, сразу предупредила: английского она не знает, она – географ (везет же мне на географов!), но кое-какие методические замечания сделает. Нормально???
Но, когда, спустя 4 года после окончания института, я попала в вуз (сельскохозяйственный институт) на кафедру иностранных языков, я испытала настоящий шок от незнания английского языка старшими преподавателями (простые преподаватели английский знали). Эти старшие преподаватели путали активный залог с пассивным, вообще, в тексте, который я должна была, как лаборант, напечатать, ошибка следовала за ошибкой. Я оторопела и не знала, что делать, обратилась к заведующей кафедрой, было видно, что ей это крайне неприятно, но она сказала, что надо напечатать правильно, без ошибок, но: «Я вас умоляю им ничего не говорите!!!». Я им ничего, конечно, не сказала, но в течение всех 25 лет преподавания в этом институте была погружена в жуткую атмосферу непрофессионализма и откровенной безграмотности (когда несколько лет назад скачала мистические рассказы американского писателя Джонатана Кэрролла, поинтересовалась его биографией: он рассказал, как одно время не мог устроиться работать ни в один из приличных университетов, после того, как поучаствовал в анти-правительственной демонстрации, кроме как – в один захудалый сельскохозяйственный университет, как он написал – полный отстой! – в котором отработал целых два года! – читала и думала – а 25 лет отработать – слабо?. Все равно, конечно, я очень благодарна судьбе и за сельхоз: там меня никто никогда бесцеремонно не контролировал, я читала свои авторские курсы по психологии (особенно по рефлексивной и экологической психологии), но самое главное – в лихие 90-е – никто из преподавателей не был выброшен на улицу! Это – правда!
Но все же разница между моим педагогическим институтом и сельскохозяйственным была огромная. В отличие от моего любимого педа, где уже в 70-е почти все студенты были задействованы в СНО, в сельхозе студенческие научные кружки не только не поощрялись, но агрессивно игнорировались (зав.кафедрой разрешил мне вести только психологический кружок, но не научный!) и только в конце 90-х их обязали организовывать студенческие научные конференции, но доклады были на очень низком уровне. Вообще, студенты в сельхозе не хотели учиться, некоторые даже хвастались, что за 5 лет учебы не открыли ни одного учебника, на гос. экзамены приходили с уже «распределенным» известным им билетом, бесцеремонно усаживались поудобнее, открывали принесенный учебник и списывали из него ответы на вопросы прямо на глазах у комиссии! А дипломные работы сдирали из дипломных работ предыдущих лет, подставляя другие цифры!). Мне было очень непросто уговаривать свое сознание, что ничего не происходит (бороться с этим было бесполезно – это система – как сейчас стало модно: многие с восхищением оправдываются!).
Но кошмар меня поджидал в нулевые, когда началось тестирование знаний студентов в он-лайне и закономерно выяснилось, что все студенты по всем дисциплинам отвечают гарантированно только на «двойки» и деканаты обязали преподавателей отвечать вместо студентов (помню, как я носилась по компьютерам со скоростью гончей, т.к. многие преподаватели отвечали очень медленно, потому что сами сидели с учебниками и словарями, в противном случае, они тоже отвечали на «двойки»!). В общем, как я в этом дурдоме не сошла с ума, трудно сказать, но депрессия от такой работы была серьезная. Правда, я благодарна судьбе, что она меня не столкнула с другим унижением – писать дипломные работы за студентов (это стало обычной практикой во многих вузах уже после 2010 года – но я уже уплыла на свою прекрасную пенсию!!!). Причем преподаватели пишут дипломные работы абсолютно бесплатно (одна моя приятельница – кандидат экономических наук – из-за этого унижения вынуждена была уехать в другую страну (Чехию) – она изнурительно корпела над этими дипломными до 5 утра!).
Масштаб деградации сегодня – зашкаливает (недавно позвонила моя подруга-математик и рассказала грустную историю: ее подруга в школе – тоже математик – написала директору докладную записку, уведомив ее о том, что 14 из 23 человек класса напишут выпускную контрольную работу на «двойки», но они ее написали на «четверки», потому что в туалете их уже ждали ответы!!! ), а родители учеников победно ей утирали нос (она подала заявление на увольнение).
Сказать, что в 60-е и 70-е все поголовно учились было бы абсолютно не правдой, но 30 % все-таки учились, а 15 % – учились хорошо (моя приятельница доцент из ВОЛгу считает, что сейчас не учится практически никто). Правда, и раньше случались абсурдные ситуации: одной моей однокурснице не хотели ставить «3» на госэкзамене по английскому языку, потому что она делала чудовищные ошибки на уровне 5 класса, но это не помешало ей поступить в аспирантуру в Мориса Тореза (правда, на вступительном экзамене, говорят, сбежался весь институт «послушать» ее «прекрасный» английский), защитить сначала кандидатскую, а затем и докторскую диссертации по английской филологии (!), она до сих пор работает в университете и до сих пор все шарахаются от ее английского – но молча, в глаза никто не решается ее уличать в чудовищной безграмотности.
Еще в 1988 году в одной научной публикации («Особенности обучения и психического развития школьников 13-17 лет») было выявлено большое число показателей низкого интеллектуального развития школьников, среди которых особенно выделялись: недостаточная сформированность самостоятельного мышления, отсутствие анализа и обобщения, неудовлетворительное развитие смысловой и образной памяти, несформированность в учебной деятельности приемов, способов и навыков интеллектуальной работы (им трудно конкретизировать теоретические положения, трудно осуществлять сравнения, сделать выводы, доказательно ответить на поставленные вопросы), несформированность познавательной потребности как потребности в приобретении новых знаний) и основная ориентация в процессе учения не на получение знаний, а на оценку (внешняя мотивация превалирует над внутренней, а эмоциональная сфера превалирует над интеллектуальной, о чем еще в 20-х гг. ХХ в. писал Л.Тёрстоун и спустя 60 лет подтвердили Р.Зайонс и наши отечественные психологи, на исследования которых я сослалась выше).
Именно то обстоятельство, что тревогу бьют зарубежные ученые, говорит о том, что там – тоже далеко не всё благополучно. Помню, как я понимающе улыбалась много лет назад, когда читала о том, как возмущался Ф.Ницше, учась в свое время в университете, по поводу того, что никто из студентов не учится! И это – в просвещенной Германии! И – это еще Х1Х век! А что в ХХ веке? Ха! А в ХХ веке умный Карл Ясперс в своей «Философской автобиографии» напишет буквально следующее: «Большинство студентов не имеет к университету никакого отношения: студенты учатся только для того, чтобы сдать экзамены и добиться положения в обществе, они не приобретают подлинных знаний, а вызубривают необходимый для экзамена материал». К.Ясперс дает и убийственную характеристику своим коллегам: «Лишь единицы из них соответствовали настоящему уровню высшей школы и поддерживали этот уровень» – поэтому он всегда испытывал свое одиночество среди коллег». До боли знакомые мысли! Как я его понимаю!!!
Но что получается? А получается мрачная картина: только 15 -25 % взрослых способны мыслить абстрактно (поэтому типология Ж.Пиаже о сформированности формальных операций и способности к теоретическому мышлению, оказалась искусственной и ложной). Таким образом, глубокая индивидуальная база знаний и развитый рефлексивный интеллект у большинства – довольно редкое явление и – более того – многие взрослые часто демонстрируют дефекты как мышления (оно эгоцентрированно и ригидно), так и внимания (оно концентрировано на случайных, часто не интеллектуальных, а эмоциональных аспектах жизненных событий).
Добавьте ко всему этому ложное сознание, недостоверную, поверхностную, ложную и лживую память, пустую, примитивную речь современных «интеллектуалов», которые формально учились как в школе, так и в вузе (!!!).
Про диссертации, которые защищаются за деньги (если быть более точным – которые просто покупаются (и в последнее время – это стало обычной нормой для 70 %), за какие-то услуги, по звонку или просто левой ногой вытягивают из интернета без каких-либо ссылок и т.д.) говорить не буду, потому что это уже не просто система, а девятый вал, который накрыл ВАК с головой. Такой откровенной повальной низкопробной халтуры, которая выдается за будто бы приличные научные знания, мир не видел никогда.
Правда, справедливости ради, надо признать, что ВАК с такими диссертациями начал вести войну. Так недавно я узнала, что одну особу с нашей кафедры (спустя 8 или 9 лет после её защиты в Москве!) всё-таки лишили учёной кандидатской степени по педагогике из-за её низкопробной халтуры. Эта особа пришла к нам на кафедру в 2003 году (за её спиной – высокопоставленный свёкор – проректор, который, вообще-то, сам по себе и умный, и интеллигентный человек – но со снохой ему явно не повезло – очень глупая и очень наглая!). Где-то через несколько лет она составила такую Рабочую Программу, от которой я была в шоке – такой откровенной халтуры я не видела в своей жизни никогда! – от слова никогда! – и открыто сказала ей об этом! и также открыто сказала заведующей кафедрой! Но в ответ услышала не передаваемое по смыслу: «А тебе не всё равно? Это же её программа!». То есть, как всегда, только мне было не всё равно! Поэтому, когда я узнала, что кому-то в ВАКе тоже стало не всё равно – не скрою – я была очень рада, но не в смысле злорадства (которое мне не свойственно), а в смысле справедливости – справедливость в этой жизни торжествует очень редко!
Навсегда запомнила заметку «Умники и умницы» в «Книжном обозрении» в далекие теперь уже 90-е. Автор рассказывал о Всероссийском конкурсе на лучший очерк о климате и погоде, в котором победила 19-летняя девица, о таланте которой все визжали с восторгом. Пока… один интеллектуал не прислал гневное письмо о том, что эта девица внаглую списала слово в слово талантливое описание климата одного выдающегося профессора из очень известной энциклопедии. Какой поднялся вой! Но я поаплодировала автору статьи даже не за то, что вывел бессовестную девицу на чистую воду, а за то, что сделал очень точный вывод: «С девицей всё ясно, но … комиссия…».
Я часто с грустью думаю – зачем такому «цивилизованному» обществу хорошие (а тем более прекрасные) знания? Все кричат о безграмотности врачей или летчиков (потому что их «знания», в основном, приводят к катастрофам), но никто не говорит о всепоглощающем явлении во всех областях нашей жизни!!!
Но меня (так же, как и Ролана Барта) всегда волновал вопрос, неужели в таком незнании многим удобно (и самое главное) – интересно жить? И – да, и – нет. С одной стороны, как говорили древние христиане (в Апокрифе от Филиппа), истина не пришла в мир обнаженной, но она пришла в символах и образах (нужны усилия для получения таких знаний, чтобы раскрыть эти символы, но – париться мало, кто хочет!). Но, с другой стороны, в тех же Апокрифах высказана чрезвычайно интересная мысль: «Не всем тем, кто всем обладает, положено познать себя; однако те, кто не познает себя, не будут наслаждаться тем, чем они обладают; но лишь те, кто познал себя, будут наслаждаться этим»).
Мои рефлексии (размышления) завели меня еще дальше: те, кто не только познал себя, но и познал мир, в котором живет, будут наслаждаться этим. Жак Лакан в своих работах часто говорит об отчуждении человека от самого себя, но нигде не говорит об истинной причине этой трагедии (о которой уже знали много веков назад). Карл Маркс говорит об отчуждении человека от вещей, которые он не производит. Но невозможно все производить, достаточно познать эти вещи. Но и этого недостаточно. Чтобы наслаждаться этим миром, его нужно полюбить. Если в жизни человека не происходят глобальные катаклизмы, то счастье в этом мире строится на знании и любви (это касается всего: выбранной профессии, места, где человек живет, его собственного дома и т.д.). Однако и этого недостаточно, если нет трудолюбия: одной любви недостаточно, нужна забота о том, что любишь.
Таким образом, формула нашего счастья в нашей жизни очень проста: знания, любовь и трудолюбие.
(известно, что З.Фрейд определил жизнь лаконично: любовь и работа).
5. МОИ БОЛЕЗНИ: С ВРАЧАМИ И БЕЗ ВРАЧЕЙ
Наша жизнь наполнена навязанными нам мифами. Один из них – благоговение перед врачами. Но насколько врачи компетентны? Насколько они знают свою профессию? И насколько им можно и нужно доверять? У меня, к огромному моему сожалению, опыт встреч с врачами, мягко говоря – печальный. Наверное, правильнее было бы сделать беглый обзор из далекого прошлого и обозначить в каждом случае возникшую проблему.
Гипертония. Скорее всего высокое давление у меня было давно (из-за сильных стрессов еще в детстве), но в поле зрения врачей я попала в возрасте 19 лет в 1971 году в июне, когда оформляла медицинскую справку для поступления в ЛГУ. Знакомая врач, померив мое давление, изменилась в лице и попросила медсестру принести другой прибор, т.к. этот, по ее мнению, сломался. Но другой показал то же высокое давление (160/110) с высокой тахикардией. Справку она выписала «нормальную», но не предложила никаких лекарств. А я вспомнила, как я себя ужасно чувствовала несколько месяцев назад в ночные смены на силикатном заводе, когда мне, как лаборанту ОТК, нужно было выходить на мороз и испытывать кирпичи (я сидела на табуретке вся красная и не могла двинуться с места из-за ужасной тяжести в голове – спасибо рабочим ребятам, которые кирпичи приносили к прессу). Я только сейчас понимаю, какое это могло быть давление тогда. Тот год для меня был трудным (помимо работы в 3 смены, я еще занималась на подготовительных курсах сразу в двух университетах – ЛГУ и СГУ – и выкладывалась по полной). Так я и пошла по жизни с высоким давлением, гипертоническими кризами, тошнотой, рвотой и частым сердцебиением. Хороших лекарств мне никто не предлагал. Я всегда спасалась горячим душем по вечерам, когда приезжала домой со стуками молотка в голове (это было в течение десятилетий моим единственным лекарством и – как теперь выясняется – очень правильным). Только три года назад я стала принимать бисопролол 5мг (оно было выписано не мне, а моему мужу), которое убрало тахикардию со 100 и выше до 65 и понизило давление до нормального (и еще я поняла, что бисопролол надо пить не утром натощак, как написано в инструкции, после чего давление резко падает, а после обеда, тогда резко давление не снижается).
Сломанный палец. Это было в том же году, но немного раньше где-то весной 1971 года в том же Камышине. Работая на силикатном заводе лаборантом, я по неосторожности оступилась и упала в яму и – повредила ногу. Она сильно болела, но хирург, помяв ее, отказался делать рентген, однако при этом язвительно добавил: «Если палец срастется неправильно – поломаем!». Все случилось так, как врач предрекал, но ломать его я наотрез отказалась.
Дифтерия. Это уже было в 1978 году в Волгограде. В августе нас, студентов, послали на практику в пионерский лагерь, который, к счастью, находился в черте города и недалеко от дома. Через неделю в среду днем я вдруг неожиданно (как никогда!!!) почувствовала себя очень плохо, резко поднялась температура и – впервые в жизни, несмотря на свою гипертрофированную ответственность, отпросилась и уехала на неожиданно подвернувшемся такси домой. Я не понимала, что со мной происходит – температура под 40 и самое страшное – я совсем не могла дышать!!! Приезжали три «скорых» с интервалом в несколько часов, на следующий день пришла участковый врач, поставила диагноз – грипп – и выписала таблетки. Мне лучше не становилось. Я по-прежнему металась по постели, постоянно делала глотательные движения (что-то мне мешало), несколько раз теряла сознание (я была заперта в себе). В субботу утром пришел врач из поликлиники (очень интеллигентный в очень преклонном возрасте – подрабатывал на пенсии, сам из Ленинграда), попросил открыть рот и – застыл в ужасе: «Девочка моя, у Вас – дифтерия!», но при этом очень быстро добавил: «Но Вы с ней справились самостоятельно!». Бегло посмотрел на выписанные участковой таблетки от гриппа и произнес: «С такими лекарствами можно только отправиться на тот свет». После его антибиотиков я быстро поправилась и уже на следующей неделе была со своими пионерами. И только в мае этого года (41 год спустя!), купив очень интересную книгу «Вообще чума» в главе «Дифтерия» я узнала, какой страшной болезнью я тогда заболела (эта болезнь настигает обычно девушек – после 20 лет – мой случай!) и что 50 % заболевших погибает!) и что, наверное, мои глотательные движения заменили мне трахеотомию.
Панические атаки. В эссе «Мир непрофессионалов» я уже описала случай, который со мной произошел в 1980 году в январе на 4-м курсе, когда одна преподавательница решила надо мной поиздеваться и я, к сожалению, приняла вызов, который погрузил меня в сильнейший стресс. У меня начались беспричинные панические атаки. Это возникало в темном зале кинотеатров и в автобусах (выражалось это в том, что меня охватывало сильнейшее беспокойство, внутри как будто что-то взрывалось, очень кружилась голова). И я совсем перестала спать. Совсем. Интуитивно невропатологу я сказала только о бессоннице, она небрежно посмотрела на меня, попивая чаек, и выписала какие-то таблетки (которые мне не помогли). Больше я к врачам не ходила. Панические атаки я мужественно терпела 4 месяца, а сквозную бессонницу – целый год (и стала страдать ею всю оставшуюся свою жизнь, особенно в моменты сильного напряжения).
Через двадцать лет, когда мы познакомились, мой муж рассказал мне о трагедии своего двоюродного брата, учившегося примерно в те же годы, что и я, в политехническом институте и неожиданно заболевшего (подозреваю, что у него случилось от стрессов то же самое, что и со мной) – его лечили несколько раз в психиатрической больнице, но его страдания были, наверное, после такого лечения непереносимыми, мальчик покончил с собой. Выслушав этот до боли грустный рассказ о больной душе, я вдруг остро ощутила глубину своей болезни и особенно – то, чего я избежала, положившись только на себя и не попав в лапы врачей.
Зубы. Про зубы писать достаточно тривиально и неинтересно (они у всех болят! и – все боятся их лечить!). Но один случай после окончания института был любопытный. Осенью 1981 года у меня неожиданно заболели зубы: была ноющая, пульсирующая, тотальная, иногда без перерывов, боль, опоясывающая все зубы и десны. Я не понимала, в чём причина, и терпела почти десять месяцев. Иногда от острой боли замирала, потом отпускало, потом всё снова повторялось. К врачам не пошла (конечно, очень боялась и думала – пройдет). В июле мы с мужем на неделю поехали в Ростов. И вдруг как-то, сидя на скамейке в парке, я почувствовала, что боль стала отступать. Я не верила своему счастью! Через три дня боли уже никакой не было! Как будто ее не было никогда! Я включила логику! Причина?! Явно не климат (он такой же, как у нас дома в Волгограде). Питание? Вряд ли! Но что касалось моих зубов? Зубная паста!!! А я ее с собой в Ростов не взяла! А что не так было с пастой? Дома выяснила – фтор! Через месяца два (как будто для меня!) в журнале «Здоровье» прочитала об индивидуальной непереносимости фтора. Если бы я обратилась к врачам, вряд ли они смогли бы точно установить причину моих невыносимых болей. Даже могла бы повторить судьбу (косвенно, конечно) последней жены Юрия Нагибина – Аллочки: после смерти мужа у неё стали страшно болеть зубы и она, конечно, побежала к врачам. Перенесла несколько операций. Дело приняло настолько угрожающий характер, что она вынуждена была уехать в Америку и там тоже было несколько операций. Пока – один умный врач не прописал ей нужный антибиотик – мгновенно исчезли адские боли и нарывы. Навсегда!
Щитовидка (Паркинсонизм? Инсульт?). Шли годы. Почти 10 (а точнее – 9) лет спустя, в 1987 году, когда я уже работала преподавателем в вузе (сельхозинституте), меня с моей первой кураторской группой послали в колхоз на сбор помидоров на два месяца (с 8 августа по 8 октября). Эти два месяца были сплошным кошмаром (нужно было поднимать студентов в 6 утра и находиться с ними в полях до 6 вечера). А вечером они не ложились до 2 ночи, бегая по кустам (но я за ними не гонялась). Меня выручали мои заплывы (См. мое эссе «Страсть к воде: мои заплывы»: это было на Цимлянском водохранилище, где Дон разливается на километры!). После ужина в семь вечера я уплывала и возвращалась уже под звездами около 11 вечера). Так уплывала я каждый день. Но теперь я думаю, что, хотя эти заплывы меня не уберегли от болезни, но спасли от гибели. Дело в том, что я вдруг стала гипотоником с давлением 90/50 и чувствовала себя очень плохо (от усталости хотелось завернуться в пыль). Эти два месяца все-таки закончились и у студентов началась учеба. Я впервые стала читать лекции по психологии (пригласили на кафедру педагогики) и поскольку все было для меня новым и готовилась к лекциям я очень основательно (прочитывала по 50 книг за две недели к каждой лекции), спала я по 4 часа в сутки и – тяжело заболела. Случилось это на первой же лекции (я стояла за кафедрой и – вдруг – меня бросило назад, но на ногах я удержалась, меня охватила непонятная дрожь, которая потом меня не будет отпускать годами). Врачи связывали это с щитовидкой. Один терапевт в медицинской карте написал, что «после его микстуры больной стало значительно лучше» (больше к нему я не пошла – на возмущение не было ни сил, ни времени). Другая врач стала выбивать мне койку-место в больнице, и я слышала, как она в другом кабинете по телефону кричала, что она больную потеряет через 3 месяца, при том, что мне она сказала, что в больнице я буду лежать не менее года! Я спросила, чем меня будут лечить, она ответила, что гормонами. Я категорически отказалась (лет 10 спустя один терапевт в Ленинграде пожал мне руку за мужество и правильное самостоятельное решение (очень редкий случай, сказал он). Мною двигало только одно – как я подведу зав. кафедрой?! Какая больница?! Мама, не вникая в глубину моей драмы, сказала, что она со мной возиться не будет. Больше семи лет я ходила «на цыпочках». По ночам, чтобы уснуть (голова тряслась на подушке) я старалась подпирать рукой подбородок, его же я подпирала на практических занятиях, когда сидела за столом, потому что меня бросало в разные стороны (вообще, мне казалось, что моя голова держится на ниточках). Когда я входила в аудиторию на лекциях, первая задача была дойти до стола, у меня кружилась голова, внутренняя дрожь не позволяла мне стоять на одном месте (мне нужно было ходить, но ходить я могла только вдоль стен, потому что в открытых пространствах между кафедрой и доской я находиться тем более не могла – беспокойство усиливалось). Это было на каждой лекции. Я стала медленнее ходить. Слава Богу – меня на лекциях и на других практических занятиях спасала моя хорошая память – я не пользовалась никакими записями (уже это избавляло меня находиться на одном месте и наклонять голову, чтобы читать текст (тексты были внутри меня – моим достоянием). Я и сейчас, многие годы спустя, могу прочитать любую тему, почти ничего не потеряв по содержанию. Мои лекции были как строго академичные с точки зрения базового содержания, так и творческие, неформальные по стилю изложения (См. об этом в моем эссе «Моя психология»). К врачам я не ходила, но как-то по пути в институт я в буквальном смысле забежала в реабилитационный центр, в коридоре встретила невролога и попросила сделать мне рентген мозга (в 1987 году об МРТ еще даже не слышали), но он, выслушав меня, сказал, что это абсолютно ни к чему, потому что у меня банальный синтез невроза с остеохондрозом)! С тех пор я оказалась один на один со своей болезнью. Молча страдала. Но однажды не выдержала, зажгла свечи в своей комнате ночью, долго сидела и размышляла о том, что, наверное, больше переносить такие страдания мне невыносимо … Поразительно, но уже на следующий день мне стало немножко легче. Облегчение длилось три месяца, а потом все вернулось. Но я уже знала, что мне может быть легче и болезнь может отступить и стала ждать облегчения. На это ушло еще три года. А потом стало на самом деле полегче, но окончательно я более-менее восстановилась только через 12 лет (более или менее – потому что иногда в моменты стрессов и перегрузок симптомы начинают возвращаться (внутренняя дрожь, головокружение, слабость, внутреннее качание головы, бросание из стороны в сторону, неуверенность, страх). Но теперь я владею акупрессурой, делаю йоговское релаксирующее дыхание, каждый вечер «плаваю» и делаю упражнения в ванне, принимаю меридиальный и точечный душ, работаю с точками тревоги, делаю массаж и много чего еще, что и не снилось нашей медицине в поликлиниках (эти бы мне знания тридцать лет назад! Но и за сегодняшние знания я благодарю судьбу!!!).
И все-таки что это со мной было? Проявление ОКР? Паркинсонизм? Щитовидка? Или действительно инсульт? Но что бы это ни было, это была тяжелая болезнь, которая терзала меня годами и которую я молча и безропотно переносила на ногах (без врачей).
Тревожное расстройство и депрессия. Разницу между депрессией и тревожным расстройством можно понять только, задав себе вопрос о том, к какому времени это относится: к прошлому и настоящему (депрессия) или к будущему (тревога). Скорее всего я больше в своей жизни страдала от острой тревоги, но и что такое депрессия я знаю очень хорошо (иногда она могла длиться у меня несколько месяцев), когда полностью отсутствует энергия, ужасная в душе тяжесть, физическая невозможность просто встать с дивана (очень хорошо она описана у Эмили Бронте в ее cтихотворении «Я не могу идти»): «The night is darkening round me, The wild winds coldly blow; But a tyrant spell has bound me And I cannot cannot go». Я часто задаю себе вопрос: что же из них больше терзает душу – если в большой и продолжительной степени – то оба состояния. Я испытывала страшную тревогу при поступлениях, на экзаменах в институте (но не в школе!), на экзаменах по кандидатскому минимуму (смешно вспоминать, но, когда я вышла из аудитории, в которой только что сдавала на протяжении сорока минут экзамен по английскому языку, и вот теперь, стоя у окна, я была в полной уверенности, что я его провалила, пока мимо меня не пронеслась одна из членов комиссии, кандидат филологических наук Эмилия Валерьевна, и, коснувшись меня, не произнесла: «Ирочка, блестяще!». Я ей не поверила и в себя начала приходить только тогда, когда, объявляя результаты, и пока председатель комиссии не сказал, что мой ответ был самый лучший за многие годы существования комиссии). И, когда много лет спустя в Самаре, я приехала на предзащиту, и минут за 15 до нее я не могла держать листочек в руках (так тряслись руки, и одна аспирантка, увидев это, бросилась меня успокаивать!). Однако уже в процессе как самой предзащиты, так и 2 месяца спустя на самой защите, я была вполне собранна. Но ни в какое сравнение вся эта ерунда не идет с тревогой о близком человеке (болезни мужа держали меня в страшном напряжении более семи лет: инсульт, транзиторная атака – две больницы, неожиданно нейропатия пятки с огромными нарывами) – См. мое эссе «Жизнь вдвоем».
Хотя депрессия и тревога вроде бы имеют разную картину протекания процесса (одна по принципу торможения, другая по принципу возбуждения), обе они очень травматичны для психики, а, если они еще и чередуются, то ни о каких лекарствах и речи быть не может (я их и не принимаю никогда).
Фрустрация. Она длилась семь лет (!!!) и связана была с моими поступлениями в вуз (См. об этом в моем эссе «Мои поступления в вуз и КГБ»). Огромное напряжение. Отчаяние. Безысходность. Тупик.
Ревматоидный артрит. Диагноз «ревматизм сердца» мне поставили врачи еще в институте, но лечения никакого не предложили, правда, после второго курса я по бесплатной путевке ездила в санаторий в Сочи, где чуть не погибла от родоновых ванн, но, когда я попросила их отменить, зав.отделением пригрозила меня выкинуть из санатория, сославшись на то, что у меня нет противопоказаний в путевке (как она сказала, это могут так себя вести только почки), но в ответ я ей тоже пригрозила судом (редчайшая настойчивость с моей стороны!) и она их отменила. Вообще, моя хроническая усталость еще со школы, видимо, и объясняется ревматизмом (но, как недавно, к своему немалому удивлению, я прочитала в журнале «О чем вам врачи не говорят» силы мне придавало повышенное артериальное давление). Сильно артрит меня в жизни не беспокоил, но относительно недавно пять лет назад в 2015 году я неожиданно повредила колено (быстро бежала за троллейбусом и оступилась в ямке – и вдруг меня пронзила острая боль). В интернете прочитала о травматоидном артрите и о том, что и второе колено скоро тоже будет травмировано – так и случилось. Никакие мази не действовали, я спасалась своим точечным душем по вечерам и массажем и в итоге четыре месяца я проходила с острой болью. Но – в целом, колени меня, в общем, не беспокоят за исключением тех случаев, когда на них идет нагрузка (если приседаю на корточках – сразу пронзает резкая боль, но я стараюсь избегать этих ситуаций).
А острый артрит проявился неожиданно два года спустя – и тогда я не просто срочно обратилась к врачам, но умаляла их мне помочь – но снова – все бесполезно. Это случилось в мае 2017 года. Как позже я поняла, я отравилась творогом (причем, видимо, не сразу, а постепенно, потому что по вечерам в течение двух-трех недель я стала ощущать себя как в панцире, а потом неожиданно резко подскочило давление – под 200 и выше). Я решила срочно сдать кровь на анализ (участковый врач сразу сходу поставила мне подагру, выписав одну таблетку аллопуринола). И все. Давление не спадало месяц (сейчас не представляю, как я его пережила с ночными и утренними галлюцинациями, вернувшимися паническими атаками, стиснутыми, как в тисках, висками, обмороками). Я позвонила участковой и на мой вопрос: «Почему не действует даже физиотенз?» она равнодушно ответила: «Что вы хотите – у вас ведь почечное давление» и бросила трубку. Вызывала скорую помощь – ноль. В конце месяца прорвалась к зав. поликлиникой и попросила срочно меня принять, но она сказала: «Вам надо записаться на прием». Потом выяснилось, что принимает дежурный врач (зав. отделением, оказывается, об этом не знала!). А дежурный врач (старушенция с перстнями на всех 10 пальцах – прости меня. Господи!) сказала, что я очень впечатлительная и мне нужно попить пустырник (!!!) Домой я возвращалась, как в тумане, твердо решив все тщательно посмотреть в интернете. Но в интернете я уже задала вопрос не о почечном давлении, а другой (поразмышляв о том, от чего мне прописали лекарство, а от чего нет – я вышла на повышенный креатинин и поняла, что срочно надо понижать именно его (125, вместо нормального 97). Так, я вышла на одном из сайтов на леспефрил, который уже вечером снизил мне давление до 175 (как я радовалась!) и больше уже к 200 оно не возвращалось. Но самое интересное другое: мочевина у меня была повышена незначительно (9,1 против нормы 8,3), а мочевая кислота вообще была в норме (420 против нормы 446 по верхнему краю). И, вообще, с чего она взяла подагру (подагрический артрит), когда у меня ревматоидный артрит? Когда по записи через месяц я попала на прием к нефрологу и в двух предложениях рассказала, как меня спас интернет, она, криво усмехнувшись, сказала: «Вам врач не нужен!». А когда стала выписывать рецепт с тем же леспефрилом и фильтрум-сти (я сказала, что его я тоже стала принимать, когда поняла, что отравилась), она снова повторила: «Вам врач не нужен!». Но этот диалог происходил 2 месяца спустя после того, как я заболела! За два месяца я, наверное, погибла бы! Разумно задать вопрос: что лучше – интернет или такие врачи?
Сердце. Как говорят, сердце очень тонкий орган и лишний раз человека беспокоить не будет, но все-таки и оно под невероятными нагрузками и стрессами может не выдержать и дать о себе знать. Меня, в общем, боли в сердце, если и беспокоили, то терпимо, но однажды, в 1994 году в июле (когда я испытывала очередные стрессы своей судьбы) у меня разыгрался невероятный приступ по силе, по боли (как будто воткнули огромный штырь и поворачивали в сердце). Я в буквальном смысле каталась по дивану, чтобы как-то уменьшить боль. Это длилось часа четыре. Скорую вызывать не стала, помня, как она может помочь. И скоро все прошло. Правда, потом долго чувствовалась слабость. Был ли это инфаркт или микроинфаркт не могу сказать, но мне помог мягкий массаж, который я делала в течение 4 часов.
А что такое аритмия сердца я узнала в 2002 году, когда меня безжалостно мурыжили в Ростове-на-Дону в связи с защитой диссертации (См. мое эссе «Моя диссертация»). Сердце стало останавливаться после каждого второго удара. Так продолжалось полтора года (пока я не защитила диссертацию в Самаре, где ко мне отнеслись очень интеллигентно и с большой теплотой).
Клиническая смерть. Это случилось неожиданно в 1995 году. Подруга пригласила помочь наклеить обои в строящемся большом доме ее родителей, мы работали несколько часов, а потом нас ждал чудный обед, на котором предложили выпить домашнее красное вино. Вино ее отчима мне понравилось, а молодое вино ее брата – нет, но отказываться было неудобно и полстакана я выпила. Через минут 15 я почувствовала себя очень странно: комната наполнилась густым паром, все окружающие меня за столом стали удаляться, а я провалилась в какой-то коридор и, пока я по нему летела, меня строго спросили: «Ты понимаешь, что ты умираешь?» и я спокойно ответила: «Да, понимаю», но – в конце увидела свет, а потом очутилась в прекрасной долине, себя увидела входящей в какие-то чудные врата, а вокруг, протягивая ко мне руки, стояли молодые женщины в древнеримских тогах. Я еще раз окинула взглядом волшебный пейзаж вокруг и отметила без удовольствия: «И здесь так много солнца!» (я люблю пасмурную погоду). Потом я вздрогнула и снова оказалась в той же комнате, но уже лежала на кровати, все были напуганы, подруга кричала: «В этом доме есть хотя бы валерьянка?». Валерьянку быстро нашли, подруга ее схватила и – быстро выпила сама, не очень соображая, что делает. Потом мне дали выпить лекарство, и я стала приходить в себя. Рассказала, где была, а они – что произошло со мной – как это увидели они со стороны: я вдруг резко побледнела, голова упала, я захрипела и стала сползать со стула, подруга быстро меня подхватила и отнесла на кровать (она сказала, что я была невероятно легкая), глаза мои были открыты, жизни в них уже не было, они были стеклянные. Все это продолжалось больше 15 минут (версии разнятся). Потом я резко вздрогнула и – очнулась. От скорой я категорически отказалась (и чем бы она мне помогла?). Целый год потом я чувствовала себя слабо. Меня часто спрашивают, изменилась ли я после этого внутренне, нет не изменилась, потому что уже к тому времени у меня были серьезные знания по психологии и философии и этот необычный опыт я посчитала не как предупреждение от чего-то, а как возможное путешествие после жизни. Что касается нравственной сферы, то менять ничего было не надо, как я люблю шутить, у меня в программе моего сознания заложено давно – защищать других (иногда в ущерб себе), как и положено аутисту.
Аутизм. То, что я аутист (в мягкой форме синдрома Г.Аспергера) я разобралась относительно недавно. Но то, что меня утомляют люди (чужие, грубые, скучные), я понимала еще с пионерского лагеря (коллективные мероприятия, нахождение в комнате с 20 другими – это всегда вносило дискомфорт в мою душу). По тестам Г.Айзенка моя интроверсия очень высокая, но ни К.Юнг, ни Г.Айзенк на глубоком психологическом уровне интроверсию не исследовали (а Юнг скорее на психофизиологическом уровне). Поскольку в последнее время с возрастом мое социальное отчуждение усилилось, я всерьез заинтересовалась этой проблемой. Постепенно выстроилась интересная картинка с критериями мягкого аутизма, которые очень совпадают с моими качествами и предпочтениями: Общение с другими утомляет и истощает. Застенчивость. Навязчивый невроз. Страхи. Непереносимость шума. Непереносимость скандалов. Любовь к собственному дому. Прекрасная память, но не на лица (прозопагнозия – см. ниже – в отдельном параграфе этого эссе). Любовь к открытым пространствам и прямым линиям (в Ленинграде я, в основном, гуляла по Невскому и Литейному, правда, это были мои книжные маршруты), а степи (открытые пространства) я люблю больше лесов (закрытые пространства). Восхищение сложными интеллектуальными системами. Обожание идеального порядка. Плохая моторика (далеко не идеальный опорно-двигательный аппарат). Страх высоты. Непереносимость лжи. Любовь к прогулкам. Любовь к закатам (наверное, это есть стремление к спокойствию). Обожание ночи! Непереносимость раннего утра (хорошо помню свою тревогу по утрам, когда училась в школе, которую любила!). Я – как объект бесцеремонной эксплуатации (в личностной сфере аутиста заложена программа помощи другим) – это было на протяжении очень многих лет пока я не научилась все-таки говорить другим «нет», чтобы окончательно не разрушить себя.
Прозопагнозия. Я всегда знала, что часто не узнаю лица людей (но такое неузнавание было некритичным – только в отношении тех людей, которые появлялись в моей жизни не часто), но были и забавные случаи, как тот, когда однажды я ответила на приветствие студента в коридоре института, назвав его по имени, на что он, улыбаясь мне (спасибо ему за понимание!), сказал, что его зовут по-другому и учится он на мехфаке, а тот, с кем я его перепутала – на агрофаке!).
Но один эпизод в моей жизни забавным не был. Вспоминаю я его с острым чувством вины. Как я везде говорю: со студентами у меня никаких отношений никогда не было. И это правда. НО однажды в июне 1987 года после занятий по английскому языку с заочниками ко мне подошел очень приветливый молодой человек, который, как никто, поразил меня своей неподдельной искренней радостью жизни, он умолял меня о встрече. Я только-только, наконец, разошлась со своим вторым мужем и тоже была наполнена радостью жизни: в тот же день мы поехали вдвоем погулять в центр города: у Астраханского моста спустились к Волге и ушли далеко вправо, и неожиданно очутились под очень крутым обрывом: вдруг он очень крепко меня обнял, притянул к себе и … спросил, сколько мне лет. На тот момент мне было 35 (ему 24), но я почему-то сказала 36 – он тихо охнул, но потом еще сильнее притянул меня к себе и выдохнул: «А, хоть сколько!». У нас с ним было несколько восхитительных встреч: один раз он увидел меня в автобусе, отъезжающем от остановки – а сам он стоял на противоположной остановке! – но … уже через три остановки он стоял рядом со мной (догнал на попутке) и мы с ним в тот день побродили по нашим лесам; второй раз в 10 вечера позвонил в дверь нашей квартиры (где-то узнал мой адрес!!!) – открыла моя сестра (была с мужем у нас в отпуске) и, поскольку они занимали мою комнату, пригласить его мне было некуда – мы с ним вышли в ночь и … два часа гуляли по нашему бульвару. Его звали Хасан (из Дербента). Наши отношения не вошли в глубокую фазу. После сессии он уехал домой. Прошло 15 лет. Зимой 2002 года в один из напряженных дней сессии меня, как всегда, окружала целая толпа студентов около 203-й аудитории, жаждущих зачета, а в самой аудитории сидело ещё 25 человек, готовящихся к экзамену. Вдруг меня окликает мужчина (стоит в такой кавказской шапке – не снимает ее – меня это немного напрягает, но замечание ему не делаю) и просит уделить ему время. Я смотрю на него, думая, что он заочник, и говорю: «Сейчас не могу, придите, пожалуйста, через два часа – я освобожусь и Вас приму, хорошо?», сказала я и даже коснулась его руки. Он посмотрел на меня долгим взглядом, повернулся и – ушел. Через два часа я уже была свободна, но никто не пришел. А ещё через две недели в библиотеке ко мне вдруг подошла зам. директора Алла Борисовна (мы были в очень хороших отношениях) и спросила меня, нашел ли меня один мужчина лет сорока, который меня искал, очень про меня много расспрашивал и говорил обо мне очень много приятных слов, которых она редко о ком за свою жизнь слышала. И вдруг я сразу остро осознала, кто ко мне приходил. Впервые в своей жизни я так пострадала от своей дурацкой прозопагнозии! А ещё в момент нашей встречи я буквально еле стояла на ногах из-за огромной нагрузки и из-за тяжелой сердечной аритмии (См. мое эссе «Моя диссертация»). В общем, всё было против! Я долго еще сильно переживала (от одной мысли, что он решил, что я сознательно сделала вид, что мы не знакомы – но я никогда бы так не поступила – никогда!). До сих пор я испытываю вину! Но, с другой стороны, если бы Хасан пришел через два часа, думаю, мы бы тепло пообщались.
Только относительно недавно у неврологов (особенно у Оливера Сакса, который сам страдал от прозопагнозии, как на лица (на двери его кабинета висела табличка: «Пожалуйста, назовите свое имя, если даже мы с Вами виделись час назад – я Вас могу не узнать!»), так и топографической и описал свои очень курьезные случаи в своей блестящей книге «Глаз разума»), я узнала о своей болезни и о том, что «виновата» веретинообразная извилина в лицевой области мозга в правом полушарии. А топографическая прозопагнозия была для меня серьезной проблемой. Именно поэтому я ходила всегда только по знакомым маршрутам и панически боялась незнакомых мест. Но меня всегда спасала логика. Один раз, возвращаясь поздно из института в своем любимом Волгограде, я решила сократить путь и пошла по дворам и – заблудилась. Абсурд! От волнения все стало мелькать перед глазами (я резко остановилась и вспомнила, что центр Волгограда уютно лежит между Волгой и железной дорогой – на ж/д вокзал я и шла, и меня отделяли только две параллельные улицы – в общем, все встало на свои места и я быстро выбралась). Два других случая связаны с нашими путешествиями. Мы путешествовали по Крыму, муж остался в машине, а я с фотоаппаратом побежала фотографировать Левадийский дворец и, когда возвращалась назад, вдруг увидела дорогу поднимающуюся и одновременно спускающуюся вниз – куда бежать? – вниз или вверх? Меня охватила паника. Но тут я снова вспомнила логику своего движения ко дворцу – вниз! – значит, я должна бежать наверх! – почти сразу увидела нашу машину. Второй эпизод был тоже в Крыму, но годом раньше. Я побежала фотографировать Дом Волошина в Коктебеле и – заблудилась (См. об этом в моем эссе «Наши путешествия на машине»).
Зрение. Пожалуй, поскольку это моя главная врожденная патология, с нее нужно было и начать, но до самого последнего времени она сильно меня не беспокоила, и я давно научилась с ней жить, правда, не всегда было мне легко. Помимо того, что у меня сильная миопия и астигматизм, у меня также врожденный мелкоразмашистый нистагм и до 9 класса я носила цилиндрические очки, правда, они почти не коррегировали. И вот в 9 классе я решила их снять навсегда, ни с кем не советуясь. Все бы ничего – но, когда в классе на английском нужно было читать художественную литературу на русском перед классом (так учительница без зазрения совести облегчала себе задачу преподавания английского языка! – (См. мое эссе «Мир непрофессионалов»), класс требовал меня. Конечно, можно было бы отказаться, но я люблю держать удар, поэтому сначала это была пытка – все прыгало перед глазами, но уже через несколько дней я барьер преодолела, и никто ничего даже не заметил. Я давно привыкла жить с легким туманом, но недавно туман усилился в правом (моем лучшем!) глазе, в глазах полились водопады, и я понеслась в платную клинику. Молодая особа принимала меня мягко-жестко (в целом, достаточно образованна, но, как это принято у врачей, настращала и запугала обнаруженной катарактой и еще другими патологиями – вылила пол-ампулы атропина, после которого больше суток я провела в ужасе (похожий ужас описывает и мой любимый Оливер Сакс – с ним это проделал его собственный друг-офтальмолог!). Через неделю я была на приеме у других офтальмологов – нашей знакомой (кандидат медицинских наук) и ее коллеги профессора, они немного смягчили удар. Через месяц пошла в другую платную клинику к доктору, который вызвал у меня доверие (она подбирала очки мужу 2 года назад), но, к огромному моему сожалению, доверие оказалось ложным, она провела меня по тем же кругам ада (с навязанным полным платным обследованием, которое стоит немалых денег), снова застращала, упорно навязывая цилиндрические очки (но мое сопротивление на следующий день по телефону поддержала наша знакомая-офтальмолог: если в течение более 50 лет вы прекрасно обходились без них – они вам не нужны! – спасибо умному врачу!).
И, как видно, не все офтальмологи такие безжалостные. Я не могу не поблагодарить ещё одного прекрасного врача-офтальмолога в Камышине, когда мы с сестрой пришли к ней на прием и попросили ее освободить нас от трудных упражнений по физкультуре (учительница была невероятно грубой!), а она, улыбнувшись, сказала: «Девочки, не волнуйтесь, я вас от физкультуры освобожу совсем!». Надо было видеть ярость физручки, когда мы ей вручили справки об освобождении от занятий (для меня это был один из самых счастливых дней в моей жизни!)
Мои размышления о том, почему в юности я не захотела стать врачом, сводились к одному ответу – чтобы не видеть страдания людей, а врачами, думала я тогда, становятся очень мужественные люди. НО теперь мои размышления приняли неожиданно другой и очень интересный поворот: видя на протяжении всей своей жизни злобно-равнодушное отношение врачей к своим пациентам, я убеждена, что многие становятся врачами (помимо желания приобрести неоправданно завышенный статус) не для того, чтобы помогать людям, а для того, чтобы получать удовольствие от страданий других – так часто они бывают жестоки! 80 % врачей перед собой не видят человека с его внутренним миром, образованностью, подчас с не меньшим профессиональным статусом, а видят растерянного, подавленного и абсолютно беззащитного человека (такова участь пациента) со своей проблемой, или – видят только болезнь и не видят человека вообще (но, может быть, равнодушие даже и лучше, чем издевательства!).
Так, например, недавно одна относительно молодая женщина (49 лет) пришла на приём к платному врачу по поводу своей больной ноги, которая беспокоит её уже давно (до этого визита никто из врачей ничего не предлагал). Зато этот визит она запомнила надолго. Врач безапелляционно изрекла: «Только операция. И не факт, что Вы после неё, вообще, сможете ходить!». Непревзойденная издёвка!
Именно об этом по горькой иронии судьбы в этом году я прочитала в очень автобиографических книгах («Нога как точка опоры», «Глаз разума» – эссе «Остаточное зрение» и «В движении. История жизни») Оливера Сакса, который полухамское, а иногда откровенно хамское к себе отношение со стороны врачей – своих коллег! (и в случае поврежденной ноги в горах Норвегии, когда ему было 40 лет и в случае меланомы глаза, когда ему уже было 72 года) комментирует как-то растерянно мягко (даже оправдывая такое отношение!!!). А вот Пол Каланити (умирающий от рака легких в 37 лет американский талантливый нейрохирург) написал пронзительную автобиографическую книгу в последний год своей жизни «Когда дыхание растворяется в воздухе») – терпеть хамство со стороны врача-молокососа (как Пол справедливо выразился), отменившего основное лекарство, которое поддерживало Пола многие месяцы, не стал и вступил с ним в спор, но – «молокосос» так и не вернул лекарство в список обязательных! Более того, прозвучала фраза «Если бы Вы не были врачом, разговор вообще бы даже не состоялся!» То есть это надо понимать так «Если ты не врач, то ты – никто!»
В последнее время я очень много размышляю (и не только я) о том, сколько чудовищных ошибок (часто катастрофических) навязывает нам современная цивилизация: дорогие бесполезные лекарства (капкан от фармацевтики), навязанные или ложные диагнозы, принуждение ложиться непременно в больницу (ловушка от медицины). Как-то в интернете прочитала статью «Почему не надо ставить капельницы. Откровения врача» Антона Родионова (она недавно была перепечатана в журнале «О чем вам врачи не говорят»). Убийственная информация, подтвердившая все мои опасения в отношении чрезмерного использования капельниц в больницах (очень часто в случаях, когда в этом нет абсолютно никакой необходимости (таблетки справляются в этих случаях весьма эффективно), а в некоторых случаях – капельницы вообще противопоказаны, как указывает автор статьи: при сердечной недостаточности (и я, наконец, поняла, почему моему мужу от этих нескончаемых капельниц в военном госпитале становилось всё хуже и хуже, пока я не забрала его своим волевым отчаянным решением – домой), отеке легких, тромбофлебите, нарушении функции почек. Из других источников я узнала, что капельница может спровоцировать инсульт. Но! На капельницах держатся все больницы (таблетки пациенты могут пить и дома!!!). То есть без капельниц больницы пришлось бы все закрыть!!!???
А что сами больные? Многие по своей безграмотности испытывают к капельницам священный трепет (эффект плацебо). Но недавно я сделала любопытное открытие – многие в больницах лежат с удовольствием: ничего не надо делать, ни за что не отвечаешь, всегда накормлен, а персонал может быть даже внимателен. Но какие же это должны у людей быть их дома, что больницы им милее???
Вообще, складывается парадокс: с одной стороны, врачи, кроме медикаментозного лечения, ничего не предлагают (они об этом сами часто не знают и/или им это ни за что не выгодно!), а, с другой стороны, люди сами ничего не хотят знать, более того, им лень делать гимнастику, лень ходить гулять, лень принимать ванну или точечный душ, лень читать книги и лень узнавать много нового, лень учиться, лень заниматься каким-либо спортом, лень придерживаться здорового питания, лень делать качественную уборку в своем доме (вообще, Дом – это индикатор Души человека) и … этот список можно очень долго продолжать, к сожалению.
Может быть, действительно мы кем-то так устроены, то есть так запрограммированы, что все ответы нужно искать в нас самих (ведь не зря так часто срабатывает эффект плацебо). Более того, многое в себе мы разрушаем сами и потом – не умеем или не хотим всё восстановить.
Иными словами, стать самому себе и врачом, и психологом.
Но это требует и колоссальных знаний, и трудолюбия. В общем, ничего нового. Всё – как всегда.
6. «МОИ» МАНЬЯКИ
Первый раз в очень необычную ситуацию я попала в Камышине в 1971 году, когда мне было 19 лет. Я возвращалась в первом часу ночи со второй смены на силикатном заводе (где я работала лаборантом). Был май месяц. Бархатная южная ночь! В городе ни души. И мне захотелось из центра пойти домой пешком (сначала по центральной улице старого города, потом подняться по своей Волгоградской улице), это заняло бы минут 30 неспешным шагом. Я вышла из автобуса и пошла по правой стороне улицы вдоль домов частного сектора (по левой располагались двухэтажные купеческие кирпичные дома). И вот иду я вдоль прекрасных деревьев (дома за ними почти не видны) и вдруг слышу настойчивый шепот за деревом: «Девушка! Девушка! Идите сюда! У меня бутылка коньяка и – 24 см!». Я сначала не поняла, в чем дело, пока не увидела ЕГО – выходящего из-за дерева – абсолютно голого! Он не успел ко мне приблизиться – через мгновение я была уже очень далеко (никогда в жизни так быстро не бегала!). Я бежала, не останавливаясь, до самого дома – мне казалось, что он все время за мной гонится (я ни разу не оглянулась) и уже дома почти упала в полном изнеможении. Ночью не могла уснуть. На следующий день более – менее пришла в себя, а через несколько дней даже осмелела и спросила у своей замужней приятельницы на заводе: «24 см – это много или мало?». Она опешила (пришлось рассказать): «Ну, это зависит от того, в каком он состоянии» – уже через три месяца, выйдя замуж, я поняла, чего я избежала. Но однажды, много лет спустя, я услышала возглас одной девицы: «Вот бы он мне встретился!!!».
Второй случай произошел в ту же весну (тоже в Камышине). Я снова возвращалась со второй смены в половине первого ночи, но уже благоразумно доехала до конечной автобусной остановки и уже спускалась по своей улице (до дома 3 минуты), но для полной безопасности шла по абсолютно пустой дороге (а не по тротуару). И вдруг впереди увидела целую группу фэзэушников (мы еще со школы их всегда очень боялись и старались обходить стороной). Но они шли прямо на меня и то, что один из них впереди идет с открытым ножом, я по причине своего плохого зрения, увидела только тогда, когда напрямую уже с ними столкнулась. Их было человек десять. Все молчали и смотрели на меня. Меня охватило удивительное спокойствие, я молча коснулась лезвия ножа и только тихо произнесла: «Пропустите, пожалуйста». Кто-то из них тоже тихо произнес: «Какая смелая!». Они раздвинулись и дали коридор пройти. Я, не оглядываясь, сказав спасибо, пошла дальше. Никто не стал меня преследовать.
Это то ли восхищенное, то ли зловещее молчание вернуло меня к событиям пятилетней давности, в лето 1966 года (с которого, наверное, и надо было начать это эссе). Мы закончили 7-й класс и жаждали похода, который нам обещал директор школы. Директор давно забыл про свое обещание, но мы пришли к школе с рюкзаками и требовали похода. В это время к школе приближалась пожилая географичка, которую на уроках никто никогда не слушался и дым стоял коромыслом (стыдно об этом вспоминать!). Её и «схватил» директор, подогнал грузовую машину, мы все в нее запрыгнули, заехали домой к учительнице, чтобы она могла взять с собой необходимые вещи – и мы поехали в Гусевку в 30 км от нашего города (где мы были в пионерском лагере с сестрой год назад и которую я обожала). Приехали. Расположились в кустах на берегу прекрасной речки Иловли (прямо напротив села – нам казалось это безопасно). Все было хорошо до наступления вечера, когда мы, поужинав, сидели вокруг костра – и вдруг на фоне заката мы увидели, как по мосту идет вереница местных парней (человек 15!). Наша пожилая учительница впала в панику, она немедленно заставила нас всех подняться, взять с собой одеяла и бежать на проселочную дорогу. Когда мы очутились на дороге, надвигающаяся на нас шеренга подошла к нам вплотную и, молча проследовав мимо нас, расположилась вокруг нашего костра. Никогда не забуду этих минут! Стоим на дороге, рядом какое-то мелкое озерцо, в котором отражается прекрасный месяц на фоне синего неба, а Марья Ивановна повторяет: «Нас всех сейчас изнасилуют, убьют, а меня посадят в тюрьму». Она рыдала. Потом приняла решение бежать за помощью к местному главному агроному. Я бежала впереди всех, оглядывалась и подгоняла: «Быстрей! Быстрей!» (тоже стыдно об этом вспоминать!). Все закончилось хорошо. Мы все переночевали в новом строящемся доме (все спали на полу на своих одеялах, но были рады тому несравнимому по степени наслаждения чувству безопасности, которое мы испытали той ночью). Утром нам принесли наши вещи и отправили на рейсовом автобусе домой. Потом нам рассказали, что тех парней милиция выловила, но они твердили, что никакого вреда нам не причинили, что испугались мы сами и убежали тоже по собственному желанию, а они приходили просто в гости (формальная сущая правда, которая на самом деле является хорошо замаскированной ложью, где притаилась скрытая угроза). Из этого похода я сделала важный вывод – путешествуя, никогда не останавливаться около населенных пунктов (годы спустя я достаточно много читала о растерзанных жизнях вот такими милыми «общительными» местными парнями (как недавний случай с семьей алтайского журналиста, которую расстрелял из ружья и полностью растерзал местный подросток, тайком наблюдавший за ними в кустах на берегу реки в течение 45 минут и позавидовавший не только их обеспеченности, но той любви, с которой они друг к другу относились).
На следующий год мы все-таки побывали в прекрасном походе, который организовал математик, наш новый классный руководитель Григорий Семёнович Запорожцев (мы были на той же Иловле, но расположились далеко от населенных пунктов). Иловля в этом месте немного уже, чем в Гусевке, зато она поросла настоящим непроницаемым лесом. Этим и воспользовался один из моих одноклассников и стал систематически меня притапливать, подкрадываясь сзади. Где-то на пятый раз я попыталась дать ему отпор, но он реально разозлился и продержал меня под водой достаточно долго, чтобы я уже распрощалась с жизнью. Когда он, наконец, меня отпустил, я в ужасе бросилась к нашему классному. Григорий Семенович, фронтовик, все понял мгновенно. И – со своими любимыми словами, с которыми часто к нам обращался на уроках: «Ах, ты дрянь такая!» уволок придурка в кусты. Больше я этого придурка около себя не видела. Ночью я почти не спала, смотрела на далекие звезды (мы были без палаток) и любовалась огромными раскачивающимися на сильном ветру деревьями, чувствуя таинственную силу неизведанного! Прекрасные воспоминания!
Но в 1974 году в Ленинграде произошло одно событие, которое могло оказаться для меня смертельным. До сих пор не могу поверить, что осталась жива, потому что почти уверена, что вмешались потусторонние таинственные силы. В мае-июне в Ленинграде я сдавала экзамены после 1-ого курса в книготорговом техникуме (училась заочно). Сестра сняла для меня «угол» в Веселом поселке (в 2-комнатной квартире проживала дама после 50-ти со своей старушкой-матерью (после 80-ти). Дама, вообще-то, была со странностями, на которые тогда я не обратила внимание. Так, она на вторую ночь попросила меня перейти в ее комнату, потому что она считала, что соседи ее травят чем-то через стенку. Я согласилась и утром заверила ее, что ничего не почувствовала. Экзамены были каждый день три дня подряд. Так случилось, что старушку увезли в больницу, а дама перестала ночевать дома. И в один «прекрасный» вечер я оказалась перед закрытой дверью. После «Кармен» я приехала поздно, метро уже было закрыто, всю ночь я провела в подъезде на лестнице (подходил какой-то милиционер, приглашал к себе, я, конечно, отказалась). Около 5 утра я не выдержала и вышла из подъезда в белые ночи, надеясь сесть на ранний автобус. Подошел небольшой автобус, развозивший рабочих на какой-то завод, сказали, что подвезут недалеко от Невской Лавры, но надо будет немного пройти пешком. Я согласилась и – вышла. Кругом пустырь, валяющиеся повсюду кирпичи и – ни души. И вдруг из ниоткуда появился ОН. Мне навстречу шел низкорослый плотный мужчина лет 30. Он поравнялся со мной, мы молча встретились глазами и прошли мимо. Я слышала гул его шагов. Потом он остановился, и я почувствовала спиной (но не оглядывалась!), что он пошел за мной. И вот с этого момента начинается мистика. Внутренний голос постоянно повторял: «Только не бежать! Только не бежать!» Я даже замедлила шаг и шла очень четко с прямой спиной. Потом по часам я вычислила, что шла я около 17 минут! И вот я свернула в узкий переулок и вижу уже Невский проспект, но неожиданно, чуть не сбив меня, вывернул какой-то автобус и пронесся мимо. Автобус сбил мой ритм. Я побежала. ОН нагнал меня в несколько прыжков, я повернулась к нему лицом, а ОН сильно схватил меня за горло и стал душить (при всей моей прозопагнозии я долго до мельчайших деталей потом помнила его красное напряженное лицо, покрытое какими-то бородвками). К своему счастью, я успела закричать (я потом долго еще слышала свой голос, стелющийся по переулку). В этот момент с грохотом открылось какое-то окно сзади меня и тот или та, кто его открыл, увидел ЕГО, а не меня. ОН меня отпустил, а я припустила изо всех сил на Невский. Не знаю, преследовал ли он меня (я ни разу не оглянулась!). Увидела на тротуаре метущую метлой дворничиху, подбежала к ней, в шоке сказала, что меня чуть не задушили и спросила, где ближайшее метро. Она показала и добавила: «Ой, деточка, там тоже каждый день убивают!». Через 40 минут я уже была у сестры, еще 40 минут от рыданий ничего не могла ей объяснить. Она оставила меня отоспаться, а в 2 часа дня я уже была на экзамене по зарубежной литературе, сдала его на «отлично» (как во сне), а вечером в 6 часов мы были уже в «нехорошей» квартире (можно было без кавычек – аллюзия понятна) и забирали свои вещи, чтобы уже никогда в жизни там не появляться (сестра днем через милицию выяснила телефон ее места работы (редактор газеты какого-то санитарного института) – созвонилась с ней и потребовала, чтобы она нас ждала дома в назначенное время). Она молча нам открыла дверь, всегда собранный мною мой чемодан уже стоял у входа с зубной щеткой и полотенцем, она молча у входа же натягивала на себя рваные чулки, торопясь, видимо, побыстрее уйти, и мы молча покинули квартиру, не попрощавшись. Еще несколько лет я не могла видеть мужчин в костюмах в серую клеточку (в метро через несколько дней чуть не упала от страха в обморок), белые ночи не только не полюбила, а стала воспринимать болезненно (правда, и без этой травмы мне они никогда не нравились – я всегда обожала только наши южные, как говорят, бархатные ночи).
Из всех моих приключений это было для меня самое травмирующее и чем дальше оно в моей памяти отодвигалось, тем страшнее мне становилось – что бы со мной было, если бы мне не приказывали не бежать и – я бы побежала. Этот эффект последействия людям, пережившим ужас, хорошо знаком. Недавно в интервью с одной женщиной, пережившей Сталинградский кошмар на вопрос, было ли страшно, она ответила: «Тогда – нет, сейчас страшно». Я ее очень хорошо понимаю, так как в сознании начинают крутиться другие сценарии, которые могли бы произойти тогда. Потом в моей жизни будет еще несколько «ужастиков» с эффектами последействия, но все-таки не таких драматичных.
Осень 1980 года. Пятый последний курс института. Нас посылают на педагогическую практику в школы различных районов нашей области. Я в деканате попросила послать меня «подальше». Но поскольку по одному не посылали, то в Новоаннинск «загремели» девять девчонок (я об этом не знала, думала, что пошлют меня одну, но, когда они об этом узнали, по чьей милости они оказались так далеко, выразили свое недовольство, правда, не агрессивно). В общем, четверых девочек поместили в частном секторе (у хозяек), а пятерых – в двух комнатах местного интерната, который находился рядом со школой (и школа и интернат стояли на отшибе). Неделя пробежала очень быстро. Наступила суббота и практически все девочки (самовольно) уехали в Волгоград. Все, кроме двух «законопослушных» – меня и Светы из Волжского. Из интерната все школьники разъехались по деревням и хуторам. Мы в 2-х-этажном здании остались одни. Было уже поздно – около 11 часов вечера. Мы со Светой сидели за столом, уже в ночных рубашках, пили чай. Я, как обычно, рассказывала «ужастики» из Агаты Кристи. И вдруг я услышала своим тонким слухом какой-то шорох у входной двери и, продолжая рассказывать, так же таинственно прошептала: «А сейчас кто-то тихо пытается к нам проникнуть». Света сидела лицом к окну (я спиной). Вдруг она, что-то увидев, резко побледнела и прошептала: «Мне уже не встать. Закрой быстро форточку!». Я молниеносно вскочила на железную кровать и практически захлопнула форточку в рожу, которая там торчала. Я побежала к входной двери через тамбур и увидела, как ходит ходуном деревянный засов. Быстро сообразила, вернулась к столу, схватила вилку и вставила ее в зазор засова, чтобы его не раскачали (спонтанные решения в экстремальной ситуации – потом сама удивлялась, как быстро иногда работает интеллект!). Мы выключили везде свет. За окнами нас атаковала целая орда пьяных местных парней (потом стало известно – 15 человек!), шаря фонариками по окнам и угрожая нам расправой, когда они до нас доберутся. Выключив свет, мы убежали в комнату рядом с тамбуром (там окна не было), и – включили свет. У меня неистово стучали зубы. А Света сидела на ведре с медвежьей болезнью. Та ещё картинка! Она сидит на ведре и в панике кричит: «Нам надо отсюда немедленно уйти!». Я, стуча зубами: «Я никуда отсюда не уйду». Вдруг слышим за дверью: «Мы еще вернемся!». И стало тихо. Она меня все-таки уговорила уйти. Мы быстро оделись. Выбежали в ночь. Но успели закрыть дверь на амбарный замок. Побежали по улице. У какого-то дома стояли мужики с бабами, мы бросились к ним. Объяснили ситуацию и попросили проводить нас до вокзала. Никто не двинулся с места – им некогда. Мы побежали дальше (все время нам казалось, что за нами кто-то гонится!). На вокзале нашли милиционера и попросили проводить нас до гостиницы. Он не может – он на дежурстве. Побежали дальше. В гостинице сказали – мест нет. Я вынула 10 рублей – тут же нашелся номер (очень грязный – но мы и этому были рады). Вскоре выяснили, что мы вообще в гостинице единственные, все номера свободные!!! Всю ночь мы не спали – боялись, что кто-нибудь к нам вломится, постоянно прокручивали сценарии «а если бы …». Было очень страшно. Наутро в воскресенье мы ушли к себе в интернат. Открыли дверь. Света говорит, пойди на 2-й этаж, проверь, есть ли кто-нибудь. Я медленно, как сталкер, стала подниматься на второй этаж и прошла весь коридор. Комнаты были закрыты. Никого. На свой страх и риск остались (в грязную гостиницу возвращаться желания не было). Да и кто-то из школьников уже приехал из дома. Мы были не одни.
А в понедельник мы узнали много интересного. Оказывается, еще в пятницу наших девочек, которые жили в частном секторе, тоже атаковали местные и уже потащили в машину, но хозяйка отбила. Они немедленно упаковали чемоданы и уехали на автобусе в Волгоград в институт, чтобы уже больше никогда не возвращаться. Но не тут-то было! В деканате им напомнили, что они комсомолки и что, если они не вернутся назад, практика им зачтена не будет. НО деканша все-таки срочно связалась с начальником милиции Новоаннинска. Он немедленно всех нашел (вот тут–то и выяснилось, что их было 15 человек и что ими руководил только что освободившийся рецидивист, который прекрасно знал, что разбитые окна – это приличный срок и что надо снимать с засова дверь (моя вилка нас спасла!). Рецидивист должен был через 3 дня жениться, в милиции валялся в ногах и пообещал, что больше никто к нам и на три километра близко не подойдет. Так оно и вышло. За полтора месяца нашей практики (до середины октября) мы никого уже не видели и нас никто больше не потревожил (оказывается, как иногда ситуация может быть прекрасно управляемой!).
80-е годы прошли спокойно. За исключением одного, скорее забавного, эпизода в 1987 году, когда я со своими студентами приезжала в Ленинград на несколько дней. Как-то, зайдя в столовую, я поймала на себе странный взгляд молодого гардеробщика. Когда мы, пообедав, зашли за одеждой, на протянутый мною номерок, он, ухмыляясь, сказал: «А вот нет вашего пальто – и не будет!». Я оторопела. Но мой пятикурсник студент Борис сразу все понял и свирепо произнес: «А ну-ка быстро принес шубу – а то я тебе голову оторву!». Шуба была принесена мгновенно. Потом долго студенты восхищались моими «магическими чарами» создавать необычную интригующую обстановку. Это мнение я не разделяла, но некоторые эпизоды конца 80-х и наступавших 90-х годов были пугающие, но не роковые.
В сентябре 1989 года после проведенного литературного вечера, посвященного юбилею Ахматовой, в книжном магазине (См. мое эссе «Мои прогулки по городу») ко мне подошла моего возраста довольно миловидная женщина с восторгом и – одновременно – с упрёком: почему я всё так прекрасно рассказала об Анне Ахматовой, а не о Марине Цветаевой (она – ее страстная поклонница!). Очень настойчиво просила мой телефон (я ей дала наш кафедральный). И – начались бесконечные звонки с приглашением в гости. Я к ней в гости ехать очень не хотела (и по причине своей занятости, и по причине своей нелюбви ездить в гости), но все-таки поехала. Жила она в противоположном конце города. Встретила она меня очень гостеприимно (в гриле крутился петушок, хорошее вино). Но … она крепко в меня вцепилась, сидела на диване ко мне впритык, постоянно гладила мои руки и … уговаривала остаться на ночь. Меня не отпускала мысль: нужно побыстрее вырваться домой (было очень скучно!). О возможной опасности я догадалась потом. После 12 ночи я, наконец, вырвалась, но она ринулась за мной и поехала со мной до моего района. К себе я её и не думала приглашать (но она сказала, что ей есть, где переночевать). И – мы расстались, к счастью, навсегда. И – до меня дошло … Я вспомнила ситуацию двухлетней давности в Ленинграде, когда по знакомству, я должна была пройти обследование на предмет своей щитовидки. Приехала в поликлинику я в 8 утра, а уехала – в 6 вечера (помимо сдачи нужных анализов и ожидания результатов (?) все это время очень милая врач, немного старше меня, не отпускала меня ни в прямом, ни в переносном смысле: она все время гладила меня, держала за руку, говорила что-то о моей коже (что она не сухая, как обычно при этой болезни). И даже спустя год потом еще несколько раз спрашивала обо мне у нашей знакомой (но тогда я не догадалась, а теперь – что называется дошло – и то с опозданием!). Но эти эпизоды угрожающими для меня не были (наверное, потому, как мне кажется, что в обоих случаях эти прекрасные женщины понимали, что я – то как раз ничего не понимала!).
Как-то, в 1993 году ранней весной уже в Волгограде, возвращаясь после своих курсов английского языка, как всегда поздно вечером (после десяти) я, входя в арку своего дома, услышала торопливые догоняющие меня шаги, интуитивно я шагнула резко вправо, и боковым зрением слева увидела, как какой-то молодой тип на меня падает, но промахивается и летит на землю и при этом вдруг начинает вопить на весь район. Я рванула в арку, но от страха у меня свело челюсть и, когда я прибежала домой, я сразу посмотрела на себя в зеркало. Трясло меня еще долго (рада была своей реакции!).
Второй эпизод произошел сразу на следующий вечер. Снова подхожу к арке, но уже вхожу в нее. Снова слышу сзади шаги. Убыстряю шаг и резко сворачиваю к первому подъезду. Оглядываюсь назад: идет высокий плотный мужчина в светло-коричневом плаще – на меня – ноль внимания, проходит мимо. Я смело продолжаю путь к своему четвертому последнему подъезду, мысленно ругая себя за трусость. Но неожиданно он уверенно поворачивает к моему подъезду и у входа останавливается, поджидая меня. Я оцепенела. На первом этаже лампочка не горит. Темно. Я ничего не вижу. Медленно приближаюсь к нему. Приблизившись, вижу, что одной рукой он держит свой пенис, а другой за руку хватает меня. И тут я заорала во все свое горло (в жизни своей так не орала!). Он от неожиданности отпускает мою руку, а я влетаю в подъезд и, как по ниточке, взмываю вверх на свой 5-й этаж. Оглядываюсь только тогда, когда вставляю ключ в дверь и вижу его кепку между 4-м и 5-м этажами. Наконец, я дома. Не стоит говорить о том, как долго я приходила в себя.
Но эта история имела необычное продолжение. Через день мне моя приятельница с 1-го этажа взволнованно рассказывает о наглом типе, который голый стоял часов в 6 вечера на 3 этаже и насмерть напугал соседку, которая поднималась с ребенком по лестнице. Она от увиденного схватила ребенка и скатилась на 1-й этаж. Тарабанила в дверь, вызвала соседа снизу и вместе они поднялись наверх. Но гад уже был полностью одет и нагло ухмыльнувшись, заявил, что ей померещилось и быстро удалился. Но по описанию очень подходил под «моего» ночного гада!
Я была серьезно напугана. Даже просила как-то наряд милиции на автобусной остановке проводить меня до подъезда (они проводили меня до квартиры, посмеиваясь, а вдруг он меня уже ждет в подъезде?!)
Но потом как-то напряжение спало, такие случаи больше не повторялись, и я успокоилась. Но было еще пять эпизодов в 90-е, которые в моей памяти остались скорее, как курьезные, нежели зловещие. Хотя…
Первый эпизод произошел в Волгограде на главпочтамте. Декабрь 1993 года. Как обычно, я зашла на главпочтамт, чтобы позвонить Элечке (своей сестре). После разговора, проходя первую дверь на выходе, я оказалась в какой-то толкотне и услышала сердитый женский голос: «Что так ломиться!». Не придав этому значения, я вышла на улицу и в этот момент на меня сзади обрушилось что-то невероятно тяжелое, но я успела отскочить, однако в этот момент огромный мужик вцепился в меня и стал трясти, приговаривая: «Наконец, я вас нашел! Ищу по всему городу! Вы мне безумно нравитесь – невыщипанные брови, овал попы … То вы около сельхоза, то на Академической (назвал все места, где я работаю!). Вон моя белая Волга, сейчас поедем в рестораны… куда хотите! и я уже вас никогда не выпущу!!!». Я в ужасе смотрела на это огромное 50-летнее чудовище с воспаленными глазами, оттолкнула его, побежала, но обернулась и крикнула, что если когда-нибудь еще раз он ко мне приблизится, я обращусь в милицию… Он вдогонку что-то кричал о том, что я даже не представляю, от чего отказываюсь! Больше, к счастью, он мне не попадался.
Этот эпизод напомнил мне куда более романтическую историю в моей жизни десятилетней давности. 1983 год. Ростов-на-Дону. Июль. Около 6 вечера. Страшный ливень. Я стою на автобусной остановке. Огромная толпа жаждущих уехать. Никакого транспорта. И вдруг подъезжает такси. В нем полно (как потом выяснилось) мелких вьетнамцев (студентов меда). Но втиснуться кому-то еще можно. Все ринулись. Но водитель (молодой человек моего возраста) демонстративно вышел из машины, обогнул капот, подошел ко мне и сказал: «Я возьму только эту девушку!». Вьетнамцы где-то вышли. Он попросил сесть к нему на переднее сиденье. Мы очень приятно разговаривали. Он спросил, кто я по профессии. Я сказала, что преподаю английский и что я замужем. Он только слегка побледнел, ни о чем не спросил, но, когда мы доехали, вдруг с жаром стал умолять меня о том, чтобы я на следующий день пришла на это место, что он очень будет ждать меня, что он будет не на этой колымаге, а на белой Волге, что он провезет меня по всем ресторанам Ростова и саунам и вообще везде, куда я захочу. Деньги брать наотрез отказался и просил пообещать, что я приду. Конечно, я не пошла, но белая Волга подъехала и стояла больше часа (мы видели из окна). Мне было безумно стыдно за свой обман (мою ложь в жизни по пальцам пересчитать!) и почему-то было его и себя жаль. А вдруг это моя судьба, думала я тогда. Но в то же время, эта поездка могла для меня оказаться роковой. Его психологическая ошибка заключалась в том, что мне, в общем, совсем не нужны были рестораны, а сауны я вообще терпеть не могу. Если бы он предложил мне что-то другое (например, просто погулять по городу), кто знает… Но это воспоминание очень светлое.
Второй эпизод произошел снова в моем любимом Волгограде в художественной галерее в мае 1994 года. Специально нашла время и около 5 вечера поехала на сезонную выставку современной живописи в галерею на углу проспекта Ленина и набережной Краснознаменской. К моему удивлению, я была в зале одна. Вдруг рядом со мной оказался мужчина лет 50-ти (представился работником галереи). Стал задавать вопросы: нравится – не нравится. Мы как раз стояли около картины с лунным пейзажем, и я сказала (без всякой задней мысли), что интересно было бы оказаться здесь ночью и увидеть луну, освещающую именно эту картину (огромные окна галереи к этому располагали). Он улыбнулся и отошел. Я еще побродила около 10 минут, спустилась со второго этажа вниз, взяла свою сумочку с курточкой (как всегда беспечно оставленные на скамейке) и направилась к выходу. Но дверь оказалась заперта. До конца работы галереи еще оставалось два часа. У меня была назначена встреча в центре через 20 минут. Никто снаружи в галерею не рвался. Внутри была зловещая тишина. Интуиция подсказала мне никуда от двери не отходить. Стояла как вкопанная. Смутно понимала, что ситуация связана с моими неосторожными словами. Но где ОН? Внутри? Ждет сумерек? Что со мной будет? Когда начать стучать в дверь и кричать о помощи? Напряженно размышляла я минут 10. Вдруг дверь снаружи начала медленно открываться и через нее, оставляя очень маленький зазор, начал протискиваться этот упитанный мужик, держа впереди огромный пакет, из которого торчало несколько бутылок шампанского! Когда он вошел внутрь, я с огромной скоростью выскочила наружу на улицу (я была спасена!). А он вдогонку кричал: «Ну, куда же Вы? Вы же сами хотели остаться здесь на ночь!!!». Я повернулась и выразительно сказала только одну фразу: «Но не с Вами!» – я бежала тогда на встречу к другому человеку (жалею, что невольно нахамила ему, надо было как-то помягче). Но урок из этой ситуации я извлекла на всю жизнь.
Третий эпизод произошел тоже в Волгограде по моей оплошности. Никогда в жизни я не проезжала свою остановку! Я ехала от подруги на электричке одним прелестным декабрьским вечером 1996 года. В какой-то момент я задремала (после шампанского) и, когда открыла глаза, то 16-этажки Руднева уже мелькали позади. Что делать? Ехать в центр? Но оттуда уже никакие автобусы (было 10 вечера) не ходят – в 90-е годы была огромная транспортная проблема. Выходить на следующей – Горной поляне? Но – это пустыри и березовая роща (сам маленький поселок оставался в стороне справа). Я приняла решение – выйти. На перрон я вышла одна. Только фонари надо мной грустно покачивались. Сердце неожиданно защемило: «Вот тут-то меня и сцапают!» – почему-то сказала я себе. Как всегда, я не очень хорошо ориентировалась (прозопагнозия), но направление я знала. Увидела длинный бетонный забор и решила пойти вдоль него. Вот тут—то мне навстречу и вынырнули чуть старше меня два мужика со словами: «Вот сейчас мы ее и сцапаем!». Я похолодела. Ничего не говоря, молча очень долгим взглядом посмотрела каждому в его третий глаз (это было время моих увлечений парапсихологией). Они застыли на месте. Я медленно прошла мимо. Они молчали. Я также медленно ушла по тропинке в сторону рощи. За мной никто не гнался. Их голосов я не слышала. Когда я вошла в рощу – уговорила себя оглянуться – никого. Пошла очень быстро. Но не бежала. Быстро миновала рощу и вышла на дорогу – среди машин я уже была в полной безопасности. Дома пришла в себя. Неужели «сомнительные знания» (как называют парапсихологию ученые) спасли мне жизнь, и я их загипнотизировала? Или они посчитали меня сумасшедшей и не рискнули связываться? В любом случае – это сработало!
Четвертый эпизод я никогда в жизни бы не предсказала! Волгоград. Май 1994 года. Все произошло в моем сельхозинституте (прямо, скажем, на рабочем месте!!!) У меня было «окно», и я решила сходить за фруктами на небольшой рынок недалеко от нашего института. Поскольку была перемена, около института было много студентов, лавочки, мимо которых я шла, все были заняты сидящими студентами. Вдруг вижу боковым зрением, как один из студентов резко поднялся и пошел в мою сторону. Я не придала этому значения. Вдруг слышу: «Можно я Вас провожу?». «Зачем? Нет в этом необходимости». Но он пошел рядом, зловеще молчал, не отставал и, как зомби, пошел со мной по подземному переходу, сопровождал меня до рынка и – я решила ничего не покупать и вернуться на кафедру. Неожиданно он стал повторять, как мантру: «Теперь я Вас буду сопровождать везде и всегда!». Я перестала отвечать, быстро шла и главное для меня в тот момент было – скрыться на кафедре. Я думала, что потом он просто отстанет и уйдет. Но не тут-то было! Он, как вкопанный, встал у двери, и, когда я выглянула, он продолжал стоять! Мне после пары нужно было поехать в центр, и я на секунду представила, что он везде будет меня преследовать. Честно, в ту минуту я запаниковала. И – срочно позвонила декану мехфака Валерию Ивановичу Федякину (прекрасному человеку, умному, образованному и – замечательному спортсмену). Объяснив ситуацию, я попросила его прислать мне на помощь какого-нибудь старшекурсника. Валерий Иванович отреагировал молниеносно: «В моей практике такого никогда еще не было! Ну и дела! Я приду сам! Немедленно!». Но, когда он появился, мерзавец, что-то почувствовав, сбежал. Этот студент у меня никогда не учился! Где его искать? Но, к счастью, его знала, оказывается, наша лаборантка Танечка. Она училась заочно на агрофаке. А он – очно. На пятом курсе, через месяц защищает диплом. И – назвала его фамилию. Все закрутилось в правильном направлении. Руководителем дипломной работы у него был Евгений Александрович Литвинов (мы были в хороших приятельских отношениях). Мне сказали написать заявление, чтобы его отчислили из института. Но, конечно, это была чрезвычайная мера и я от нее категорически отказалась. Как отказалась и от его извинений, как отказалась и от его огромного букета белых лилий. Меня интересовал только один вопрос – почему это произошло в принципе??? Оказывается, как потом рассказал Евгений Александрович, этот тип сидел на скамейке чем-то обкуренный и на вопрос-вызов такого же придурка (Прости мою душу, Господи!): «А, слабо тебе закадрить вон ту преподавательницу?» – мгновенно двинулся в мою сторону. Дальше – то, что я описала выше.
Пятый эпизод произошел в феврале 1998 года в Саратове. Я приехала оформлять в немецкое консульство для отца документы на ПМЖ в Германию. Днем забежала в гостиницу (рядом с консульством) и заплатила за одну ночь. Гостиница оказалась очень грязной, обшарпанной, к тому же мне дали номер в самом конце коридора (рядом с моей была еще одна комната, из которой выглянул какой-то противный тип). У меня появилось дурное предчувствие, но меня заверили, что у них никогда ничего страшного не происходило (я еще глупо пошутила – ну, значит, я буду первая!). Я очень спешила в турагентство для оформления своей визы (и нужно было успеть позвонить сестре в Петербург (См. мое эссе «Круг общения: сверхценные привязанности»). В общем, абсолютно без сил, вернулась в гостиницу я в семь вечера. Мерзкого типа видно не было, его комната была закрыта. Что-то мне подсказывало, что надо незаметно и быстро лечь спать. В специальной комнате я умылась, почистила зубы и, вернувшись в свою комнату, выключила свет и легла. От напряжения прошедшего дня, меня всю трясло, и я не сразу уснула. Но я лежала очень тихо. Потом (в 12 ночи) услышала шаги и поворачивающийся ключ в соседней комнате. И – уже минут через 10 – тот же ключ вставлялся в замочную скважину моей двери. Я замерла. Свой ключ изнутри я не стала оставлять. Моя интуиция с самого начала подсказывала мне создать иллюзию моего отсутствия. Его ключ в мою дверь, к счастью, не вставлялся. Он несколько раз потряс дверь. Отошел. Возвращался еще два раза – потом все стихло. Я так и не заснула (моя обычная ситуация). Боялась поворачиваться – кровать предательски скрипела. Но рядом с подушкой положила свой перочинный ножик, с которым всегда отправлялась на прогулки по степям и рощам (кто-нибудь скажет: «Ну, и как он может спасти?» – именно такой вопрос мне когда-то задал и декан мехфака Валерий Иванович – на что я улыбнулась и ответила: «Конечно, махать ножичком глупо. А вот – нежно обнять и – вонзить в шею отморозка – самое то!». Валерий Иванович сначала оторопел, потом улыбнулся и сказал: «Здорово!»). Утром я встала в 9 часов. Ушла умываться. А когда вернулась, увидела резко открытую дверь и его в проеме, практически «с отвисшей челюстью»: «А Вы чё – ночевали здесь?». Я быстро нырнула к себе (все у меня уже было собрано) и немедленно покинула зону опасности.
Ещё один забавный случай произошел со мной в поезде в сентябре 2003 года, когда я ехала впервые в Самару со своей диссертацией. В купе нас было только двое. Рядом со мной всю ночь лежал очень хмурый моего возраста мужчина, который умудрился не сказать мне ни слова! Я была напряжена. Не сомкнула глаз! Утром отправилась умыться и сделала свой обычный макияж. Когда вошла в купе, он, увидев меня, вдруг вскочил и заговорил : «Как Вас зовут? Куда Вы едете? Вы в Самаре в первый раз? Я Вам её покажу! Можно я буду Вас сопровождать?». Когда мы вышли на перрон, он в буквальном смысле стал меня преследовать – сказал, где находятся телефоны-автоматы (мне нужно было позвонить) и со мной спустился вниз и, как я поняла, не собирался меня терять. Но я чуть ли не милицией ему пригрозила (так хотелось сказать ехидно – раньше нужно было думать! – но не сказала, потому что это прозвучало бы как приглашение). Причину такой метаморфозы в восприятии я знала: вечером он меня не увидел (один мой знакомый художник часто повторял: «Тебя нужно увидеть!»), а утром после нанесенного макияжа – вдруг разглядел! Так что вечером моя неброская внешность спасла мне, наверное, жизнь!
Таким образом, в моей жизни таких встреч с неадекватными типами хватало. Хорошо, что все закончилось более или мене благополучно.
Я вынесла один серьезный урок – мы особенно в опасности, когда находимся на чужой территории. Никогда не надо думать, что «здесь никого нет». Очень хорошо это показано в фильме «Дельта». Но бывают и неожиданные ситуации (как в четвертом эпизоде) – вроде бы и на своей территории (какая может быть опасность около института, где ты работаешь и многие тебя знают?) среди большого количества людей? Но, нет – может.
Но самая важная сторона этого вопроса – психопаты вокруг нас. Написано уже достаточно много книг, серьезных исследований. Лучшие, на мой взгляд, книги: Кент.А.Кил. «Психопаты. Достоверный рассказ о людях без жалости, без совести, без раскаяния» (2015) и особенно: Марта Стаут «Социопат по соседству. Как распознать и противостоять» (2018). Но совсем недавно вышла и далеко неоднозначная книга: Кевин Даттон «Мудрость психопатов» (2022) – с дотошным психологическим анализом психопатии. Очень интересны, на мой взгляд, и книга шведского психолога Томаса Эриксона «Кругом одни психопаты» (2021) и особенно «Скрытые манипуляции для управления твоей жизнью: газлайтинг» Стерн Робин (2022). Феномен «газлайтинг» появился относительно недавно после забытого фильма «Газовый свет» (1944) и означает именно психологические манипуляции газлайтера с сознанием другого, доводя его до сумасшествия.
То, о чем рассказала я в этом эссе, – случайные встречи. Одних избежать можно было бы, другие – сложнее. Но, в целом, наша доверчивость или наша безрассудность (или даже тупость) являются нами же расставленные для самих себя ловушки, в которые мы легко можем попасть – часто это приводит к непоправимым трагедиям. Поэтому я намеренно очень захотела рассказать об этом более детально, погрузившись очень глубоко в психологию ошибок (См. мое эссе «Жизнь – как пунктир: психология ошибок»). Правда, одному моему знакомому такая рефлексия решительно не понравилась, и он прислал мне по электронке престранное рассуждение о том, что ошибок в жизни нет, а есть … только карма. Но тогда я хочу спросить: «А зачем нам дан, вообще, интеллект?». Прав был Владимир Соловьев: «С рассудком чувство даже не боролось! Рассудок промолчал, как идиот!».
В эссе «Наши путешествия на машине» я расскажу про эпизоды, где мы с мужем были конструктивно осторожны (и – избежали ошибок), а где – нет (но всё, к счастью, обошлось!).
7. СТРАСТЬ К ВОДЕ: МОИ ЗАПЛЫВЫ
Все четыре стихии (землю, воздух, огонь и воду) я люблю. Но, если земля и воздух с нами всегда, огонь и вода – реже. Огонь мы ощущаем, в основном, визуально и в небольшой степени – тактильно: тепло (поэтому я предпочитаю газовую, а не электрическую плиту). На воду смотреть я люблю, но ощущать ее – в гораздо большей степени. Именно поэтому я люблю быть в воде, а не на воде. Именно поэтому я не люблю никакие плавсредства (лодки, катамараны, байдарки, корабли и прочее). Ни на какую яхту меня не заманить. Во-первых, качает. Во-вторых, огромные зеркальные водные просторы неприятны для глаз. К тому же довольно однообразный пейзаж (по сравнению с пейзажами из окна машины). Играет разными красками только небо (но небо – везде, нет необходимости куда-то на чем-то уплывать).
Только в воде (а не на воде) я испытываю наслаждение от кинестетических ощущений. И – как ни странно – только в воде (а не на воде) я всегда чувствую себя уверенно. Да, безусловно (врать не хочу) бывало и тревожно, и откровенно страшно, но я никогда – никогда! – не паниковала в воде. А случаи были разные.
За всю свою жизнь я плавала только в тринадцати водоемах. В трёх морях: в Черном море, в Азовском море и в Балтийском море (Финском заливе). В четырех реках: в Волге, на Дону, на Иловле и в Карповке (протекают в нашей Волгоградской области). В двух озерах (Суходолье – на Карельском перешейке) и на нашем речном острове Сарпинском. И в четырёх прудах – в нескольких километрах от нашего дома. Все они в моей памяти вызывают восхищение.
ЧЁРНОЕ МОРЕ. Плавать я научилась на Черном море летом далекого 1959 года, за два месяца до поступления в школу в первый класс. Мы с отцом поехали в Евпаторию. Сразу же в первый день я получила сильные ожоги с болезненными волдырями, но быстро восстановилась и с наслаждением погрузилась в морскую стихию, почти сразу отбросив круг. Я много ныряла (чего потом в жизни не делала никогда). На следующий год уже мама летом повезла нас в ту же Евпаторию, но почему-то часто штормило и я больше помню себя на берегу, где я на песке выделывала всякие гимнастические упражнения и даже «собирала вокруг себя толпу» (правда, больше в своей жизни я никогда этого тоже не делала). Зато мама в шторм далеко заплывала, оставляя нас одних на берегу. Однажды за это ее отчитали подошедшие женщины «Вы так рискуете – подумайте о своих маленьких девочках!». Но мама самоуверенно ответила, что она прекрасный пловец (что было правдой) и ничего с ней случиться просто не может (НО она даже не подозревала, какие волны могут ее неожиданно подстерегать – просто повезло!). В этом я лично убедилась сорок лет спустя. А печальной иллюстрацией в подтверждении этой грустной истины может быть эпизод прекрасного романа «Дальний край» Бориса Зайцева, в котором молодая, красивая, богатая, сильная женщина, превосходная пловчиха Ольга гибнет от волн в течение буквально нескольких минут прямо на глазах у главного героя романа в том же Черном море (которое, кстати, древние греки терпеть не могли за его холодную воду и за бесконечные штормы!).
В следующий раз я попала на Черное море только 20 лет спустя, в 1978 году, получив бесплатную путевку из института за хорошую учебу и работу (два года была председателем профбюро факультета (пирожки и раздевалки меня окончательно доконали), но – главное – по причине своего ревматизма сердца и гипертонии.
Сочи. Июнь. Я каждый день бегу в 6 утра на пляж плавать в холодной утренней воде (не понимая, что мне это противопоказано из-за моих почек – но так решила мама, ведь она меня уважать перестанет, если я не буду плавать в 6 утра!). Эти заплывы были запоминающимися. В первый же день я вошла в воду в шторм, но все же заплыла и покачалась на волнах, получив сказочное удовольствие. Но, когда стала выходить из воды, волны меня потащили назад. Нахлебалась конкретно! Так несколько попыток. И тут до меня дошло, что у меня нет техники выскакивать из воды в шторм и мне судьба приготовила сюрприз – утонуть у самого берега. Такого сценария своей жизни я уж точно не хотела и помню, что было тогда почему-то очень стыдно – утонуть около берега! Я поняла, что мне надо отплыть и, отдохнув на волнах и набравшись сил, выскочить на берег. Так я и сделала. Потом уже никогда с этим проблем не было. Проблема появилась с неожиданной стороны. Когда днем я пыталась уплыть в море, меня сразу же предупреждали гудки с военных сторожевых кораблей (я их не видела, но гудки хорошо слышала). Мне сказали с этим не шутить. Но так хотелось уплыть далеко! Однажды я попросила мальчика с ОСВОДа (береговой охраны) на лодке отвезти меня подальше, чтобы потом сопровождать меня на ней, когда я буду плыть рядом. Он согласился. Гудков не было (видимо, решили, что он уже меня спасает).
По утрам я регулярно продолжала бегать плавать. Когда был шторм, на нашем пляже от санатория «Золотой колос» никогда не выставляли запрещающих знаков. Рядом были санатории военного министерства и еще какой-то для обкомовских работников. Там эти запреты в шторм строго соблюдались. И часто я совершенно одна качалась на волнах, а на соседних пляжах в рупор слышала грозное: «Назад! Купаться запрещено!» Мужчины на берегу стояли и, наверное, меня тихо ненавидели. Ни тогда, ни сейчас я не радовалась, мне было их жаль.
Но был в Сочи один эпизод на воде, который мог закончиться трагично. Был обычный день. После обеда (не только по утрам) я тоже ходила плавать. В тот раз меня потянуло поплыть подальше (а вдруг не будет гудков?) Гудков действительно не было. Я прибавила скорость. Вокруг были сказочные просторы! Никогда еще я не чувствовала себя так свободно! Но потом решила, что сильно увлеклась! И – решила все-таки поплыть назад. Повернулась, но … берега я не увидела. Кругом была одна спокойная вода и огромное равнодушное небо. Я одна. Несколько секунд я была в ужасе и в оцепенении. Потом приказала себе успокоиться и «включить логику». Сразу поняла, что ориентиром для меня может служить только солнце, которое, к счастью, было и – было не в зените. Я вспомнила, что, когда я плыла туда, оно было справа от меня, значит, на обратном пути оно должно быть слева (в момент, когда я лихорадочно размышляла, солнце было сзади). Я резко развернулась в нужном направлении и очень быстро поплыла (и сейчас, спустя много лет, очень хорошо помню свое состояние!). Через несколько минут я уже видела берег. Кто оказывался в похожей ситуации, поймет, что я испытала не просто радость, а огромное облегчение. В прошлом году в одном из репортажей рассказывали о двух братьях из Саратова, которые в Сочи на море заплыли далеко, потеряли ориентир, поругались и, видимо, поплыли в разные стороны (один из них утонул). Жуткая история.
По-настоящему жуткая история произошла и со мной. Снова на Черном море. Но уже снова 20 лет спустя, в 1998 году. Джубга. Июль. Мы с приятельницами отдыхаем в доме отдыха повышенной комфортности (с изумительной изумрудной ванной в наших апартаментах!). Но я о другом. В первый же день вечером не так поздно около семи вечера на закате солнца я решила поплавать и отплыла не так далеко (метров 300) и, когда я возвращалась, и до берега оставалось метров 100, услышала очень странный гул. Начала вертеть головой. Ничего подозрительного не вижу. На море штиль. Внутрь закралась тревога. Вечером в холле решила расспросить дежурных. Одна из них про гул ничего мне пояснить не смогла (никогда не заплывала), но сообщила очень важную информацию: плавать нужно только прямо от пляжа, слева и справа от пляжа никогда не плавать (слева всегда идут высокие волны, а справа – очень острые камни). Я этому совету следовала все 8 дней (из 10). Заплывала достаточно далеко. Но проблема была из-за большого количества лодок, водных мотоциклов и всяких бананов, которые пролетали от меня в нескольких метрах (несколько раз – в нескольких сантиметрах). Было тревожно-неприятно, но я научилась их не замечать: намеренно поворачивалась к ним спиной, лишая их удовольствия меня пугать. Видя мое отчаянное мужество – вынужденно меняли курс.
Но за день до нашего отъезда – на море разыгрался серьезный шторм, и я решила уплыть далеко, поскольку всегда была «Без ума от шторма» (как в одноименной чудесной книге Нормана Оллестада). Да к тому же все эти мотоциклы и бананы остались в шторм на берегу – абсолютная свобода (тем более еще в первый день я у катамаранщиков спросила, можно ли далеко заплывать (вспоминая сторожевые корабли в Сочи 20 лет назад) – они посмеялись и сказали, плыви хоть в Турцию – всем по барабану!). Но, когда я заходила в неспокойную воду – услышала в рупор слова «Внимание! Купаться запрещено! Утром уже один труп есть!». Но меня это, конечно, не остановило. Заплыла я очень далеко (берег сзади казался ниточкой – и то, потому что выпирали в море две горы). И тут метрах в 20 от себя впереди я увидела ЕЁ – огромную очень высокую вогнутую волну (скажу честно: я оторопела и меня она реально испугала). Я резко повернула назад и очень быстро поплыла к берегу. Дул сильный ветер в сторону берега. Он меня все время «сдувал» вправо, я этого не замечала и, конечно, я абсолютно забыла о тех волнах, о которых предупреждала дежурная. До берега было метров 100. И вдруг! – я услышала тот самый гул, обернулась назад – небо я уже не увидела – надо мной нависала высокая 2-х-метровая серая волна, которая через секунду швырнула меня так, что своей пятой точкой я стукнулась о дно. Когда меня вынесло на поверхность – вдохнуть было невозможно – я уже нахлебалась воды, а тут еще и косынка сползла на горло и тихо меня душила – и меня снова швырнула волна и я снова стукнулась о дно. Впервые в жизни я начала молиться («Спаси и сохрани!»). После третьего швыряния о дно ко мне вернулся рассудок, и я приняла единственное правильное техническое решение – плыть не к берегу, а параллельно ему. Это спасло мне жизнь. Через 10 минут я уже выходила на берег, наконец, ценой чуть ли не собственной жизни, «расшифровав» тот гул, который слышала в свой первый день плавания.
