«Робин Гуд и лесники», перевод Игн.Ивановского
Локсли тихо выругался, Вилл Скарлетт и Дик кинулись к оружию, Вилл Статли, разводивший костер, схватился за толстый сук.
А я только сжал кулаки, когда из зарослей лещины стали выскальзывать люди с натянутыми луками – один, второй, третий, четвертый… Последним показался высокий чернобородый тип, прижимающий к плечу ложе охотничьего арбалета.
Сандерс Харпер, главный лесник Папплвика.
Только Харпер мог перезарядить арбалет так быстро и только он один мог так метко выстрелить с расстояния в сто шагов – именно столько отделяло нашу мишень от кустов на краю поляны.
Значит, удача наконец-то решила отправиться на поиски других, более рассудительных любимцев. Я так и знал! Так и знал, что все закончится чем-то в этом роде!
– Опусти лук, Локсли, – с поганой ухмылочкой бросил Харпер. – Ты мне нужен живым, я не хочу портить твою шкуру.
Краем глаза я видел, как его товарищи медленно движутся вокруг поляны, держа лесных стрелков под прицелом, как Кеннет Беспалый отчаянно пытается просунуть искалеченную руку в привязанную к стержню лука петлю, как отрезанные от своих луков Скарлетт и Дик берутся за ножи, а сидящий на поваленном дереве Аллан-э-Дэйл заслоняется арфой, словно щитом. Застывший рядом с Алланом смертельно бледный Дикон Барсук молча шевелил губами, должно быть, творя молитву.
Сколько раз я говорил: нужно оставлять кого-нибудь на стреме! Так ведь нет, Локсли должен был разыгрывать из себя самого крутого волка в здешнем лесу! Дескать, у меня две мокрухи, три побега, я три года на зоне миской брился, собаки мой след не берут – боятся…
Я невольно попятился, пытаясь уйти с линии прицела Рябого Руперта, лучшего папплвикского лучника. Но наконечник стрелы изуродованного оспой лесника был словно намагничен – если представить в качестве магнита мое сердце.
Кажется, скоро все мои проблемы разрешатся сами собой…
Если бы только Руперт стоял чуть ближе! Если бы он только отвлекся на пару секунд!
На это нечего было надеяться, и я продолжал с бессильной яростью смотреть, как шестеро лесников берут нас в кольцо.
Думаю, только слухи о невероятной меткости вожака разбойников удерживали королевских псов от немедленных действий. Робин по-прежнему натягивал тетиву, и все знали, что, даже смертельно раненый, он успеет выстрелить и почти наверняка попадет. Поэтому лесные смотрители ступали очень осторожно, старательно избегая резких движений.
Харпер наконец поравнялся с Великим Дубом и снова ухмыльнулся. Ухмылка получилась не слишком убедительной – наверное, потому, что Робин Гуд продолжал целиться ему в лицо.
– Пришел позавтракать с нами, Харпер? – любезно осведомился Локсли.
Вот улыбка Робина вышла такой широкой и добродушной, что я невольно почувствовал гордость за этого мерзавца, чье безрассудство наверняка будет стоить нам головы.
– Позавтракать? – фыркнул Харпер. – Я не ем тварей, принадлежащих королю!
– Несколько дней назад на этой самой поляне ты болтал совсем по-другому! – прошипел Статли.
Главный лесник опять ухмыльнулся, блеснув зубами сквозь курчавую бороду.
– С тех пор цена за ваши шкуры здорово выросла, волчары. Шериф пообещал по тридцать шиллингов за каждого живого аутло и по двадцать за мертвого. А за йоркширца он сулит пятьдесят шиллингов, если мы притащим его живьем. Опусти лук, Локсли, или я всажу тебе болт в колено и отволоку в Ноттингем, привязав к конскому хвосту!
– Шевельни пальцем – и получишь стрелу между глаз, – все с той же обаятельной улыбкой откликнулся Робин.
Он продолжал удерживать тугую тетиву, и руки его не дрожали, зато приклад арбалета все сильнее вдавливался в плечо лесника, показывая, что тот начинает уставать – как от тяжести оружия, так и от затянувшихся переговоров.
– В последний раз предлагаю, Локсли, – прорычал Харпер. – Сдайся, и я…
Никто так и не узнал, чем собирался прельстить главный лесник вожака аутло, чтобы тот добровольно сунул шею в петлю. Может, щедрыми заупокойными службами?
В поднебесье вдруг раздался душераздирающий вопль, и на голову Харперу свалился брат Тук.
Главный лесник, его оружие, доблестный фриар – все смешалось в одну живописную кучу, и Рябой Руперт невольно направил туда свой лук и свой взгляд. Именно такого подарка судьбы я и ждал!
Рванувшись вперед, я ударил ногой с разворотом, послав Руперта в сторону Статли. То, что в полете лесник принял в бок стрелу, которую его товарищ выпустил в Вилла, было чистейшей случайностью, а вовсе не моим хладнокровным расчетом.
Свистнувшая сбоку стрела царапнула мое плечо, но мне было некогда выяснять, кто ее пустил. Откуда ни возьмись у меня в руках оказался лук Рябого Руперта, и я врезал длинным тисовым стержнем по голове лесника, который прицелился в борющихся на земле Харпера и монаха.
Кто там говорил, будто я никогда не научусь пользоваться луком? Правда, от удара лопнула тетива, зато лесник упал, не вскрикнув.
Все произошло буквально в течение пяти-шести секунд. Едва Тук прыгнул на Харпера, как на поляне словно закрутился стремительный ураган, и когда я развернулся на крик слева, готовый бить или защищаться, оказалось, что бить больше некого, да и защищаться не от кого.
Два лесника лежали навзничь в разных концах поляны, у одного стрела с серым оперением торчала из груди, у другого – из левого глаза.
Вилл Статли наклонился над третьим лесником, который с хрипением скреб ногами траву, обеими руками сжимая древко засевшей в кадыке стрелы. Вилл резко рванул раненого за волосы, отклонив его голову влево, и полоснул ножом по горлу под щетинистым подбородком.
Я отвернулся, борясь с тошнотой.
– Bene venebatur![14 - Хорошо поохотился! (лат).] – прокомментировал брат Тук.
Фриар уже стоял на ногах, сжимая охотничий арбалет: тяжелый болт так и остался в желобе, но с дуги капала кровь, а вместо затылка у растянувшегося на животе Сандерса Харпера было кровавое месиво.
– Пощадите!.. Богородицей молю… Смилуйтесь!..
Скарлетт и Дик с треском выломились из кустов, волоча последнего оставшегося в живых папплвикского лесника. Белобрысый парнишка, чем-то напоминающий Мача из Руттерфорда, с прискуливанием взывал то к Пресвятой Деве, то к своим конвоирам.
Парня швырнули на колени рядом с поваленным буком, на который успел снова усесться Аллан-э-Дэйл, озабоченно осматривающий арфу. По лицу менестреля текла кровь, но его явно больше волновала целость инструмента, чем целость собственной кожи. Убедившись, что арфа не пострадала, Аллан подкрутил колки и принялся аккомпанировать молящему нытью лесника.
– Харпер сказал – дескать, чего ждать, пока награда уйдет к другим… Он сказал, все равно ваши головы скоро будут торчать на палисаде Ноттингема… Это он так сказал! А я, напротив…
– А ты, напротив, явился сюда, чтобы тоже стать вольным стрелком, так?
Парень, похоже, совсем спятил от страха, если принял злобную издевку Вилла Статли за чистую монету.
– Так! – с готовностью воскликнул он. – Я всегда хотел! Я всегда мечтал стать вольным стрелком, я ж говорил вам… Помните?
Вот теперь я вспомнил, как зовут сопляка – Алек. Правильно, во время братания «волков» и «псов» мальчишка надрался вусмерть и начал кричать, что желает остаться с нами, чтобы тоже каждый день охотиться на «черного зверя»!
Алек продолжал ныть, и Аллан наконец подстроился под тональность его причитаний. Некоторое время они выступали вместе, но скоро менестрель прижал ладонью стонущие струны, а Алек вытянул шею, словно аист при виде коршуна.
Робин Локсли закончил срывать с трупов колчаны и направился к центру поляны, проверяя на ходу лук, прежде принадлежавший одному из стражей леса. Он не смотрел на стоящего на коленях лесника, но Алек всем телом подался к вожаку аутло и взял тоном выше:
– Господин! Клянусь небесами… Клянусь всеми святыми… Я буду служить вам верой-правдой!.. Клянусь Иоанном, Петром и Павлом…
– Ты уже клялся этими тремя апостолами. – Локсли пробежал пальцами по вощеной тетиве, осматривая ее так же придирчиво, как Аллан – струны своей арфы. – Всего два дня назад, на этой самой поляне. Помнишь?
– Я… Да, я… – Парень съежился, осев на пятки. – Так ведь я же…
Робин Гуд оттянул и снова отпустил тетиву, которая пропела громче басовой струны потрепанной арфы менестреля. Алек умолк и затрясся, и я вдруг понял, что с меня хватит.
– Робин! Пускай он…
Слово «убирается» застряло у меня в глотке.
Робина Локсли отделяло от папплвикского лесника всего три шага – и ясеневая стрела пробила грудь мальчишки почти навылет, на полфута выйдя у него из-под лопатки. Тело медленно осело на траву, опустившись на бок так неторопливо, как будто парень прилег отдохнуть. Аллан слегка отодвинулся, когда голова мертвеца уткнулась ему в ногу.
Недолгое молчание первым нарушил фриар Тук.
– Vae victis![15 - Горе побежденному! (лат.).] – пробормотал он, поднимая перед собой окровавленный арбалет, словно крест, и возводя глаза к небу.
К сожалению, я не знал по-латыни ничего, кроме «пуэр, соцер, веспер, генер» – поэтому нашел спасение в шестиэтажной русской брани.
Глава третья. Робин Гуд и вдова
– Что слышно, хозяйка, у вас в городке? -
Старуху спросил Робин Гуд.
– Я слышала, трое моих сыновей
Пред казнью священника ждут.
– Скажи мне, за что осудил их шериф,
За что, за какую вину:
Сожгли они церковь, убили попа,
У мужа отбили жену?
– Нет, сударь, они невиновны ни в чем.
– За что же карает их суд?
– За то, что они королевскую лань
Убили с тобой, Робин Гуд.
– Я помню тебя и твоих сыновей.
Давно я пред ними в долгу.
Клянусь головою, – сказал Робин Гуд, -
Тебе я в беде помогу!
«Робин Гуд и шериф», перевод С.Маршака
В зябкий и мокрый день все лесные птицы примолкли, забившись в гнезда, и голос Робина Локсли прозвучал над Лисьим Яром почти в полной тишине:
– Нет. Я не сумасшедший, чтобы соваться сейчас в Ноттингем. Я не Господь Бог и не архангел, разбивающий оковы огненным мечом. Я не могу вызволить твоих сыновей из темницы.
Вдова Хемлок поднялась с колен – медленно и неловко, потому что ее суставы ныли от холодной влаги травы, и высвободила локоть из пятерни Маленького Джона, который помог ей подняться. Дождь, сыпавший с перерывами уже четвертый день, недавно стих, но все равно в лесу было немногим суше, чем на дне реки.
Нахохлившиеся под своими серо-зелеными плащами разбойники имели сейчас жалкий вид, и трудно было поверить, что голова каждого из них оценена в немыслимую кучу денег. Даже половина суммы, обещанной за одного из этих бродяг, сделала бы богачом любого жителя Руттерфорда… Или, вероятнее, сделала бы его покойником, позарься он на награду шерифа, как это уже случилось с шестерыми лесниками из Папплвика и с теми их товарищами, которые пытались отомстить за бойню на поляне Великого Дуба.
Почти весь июль в лесу шла ожесточенная, скрытая в глухих урочищах война аутло со стражами леса, а ко дню Святого Петра на старом кладбище Блидворса за церковью Святой Марии появилось семь новых могильных плит с вырезанными на них луками, – мест последнего успокоения лесников. Восьмую могилу отмечал только большой камень, но разбойники заставили настоятеля церкви освятить ее так же, как остальные. Лесные стрелки выбрали для могилы Вилла Скарлетта место под большими тисовыми деревьями, которые давали самые лучшие ветви для луков, и монах Тук после заупокойной службы пропел над простым надгробьем еще несколько псалмов, добавив к ним любимую песню Скарлетта о пастушке Розамунде.
Смерть Скарлетта и Тома Скотта, старейшины блидворских лесников, завершила войну «псов» и «волков». Теперь Шервудом почти всецело владели «волчьи головы», а десять шиллингов серебром, обещанные когда-то Робином Локсли каждому из королевских лесных стражей, достались семьям тех лесников, кого похоронили за церковью Святой Марии. Выжившие удовольствовались половиной суммы, сочтя ее по-королевски щедрой платой.
Сам король наверняка снял бы своим продажным слугам головы с плеч, прознай об этой сделке с бандитами – но где он был сейчас, грозный владыка Англии, Нормандии, Анжу и Аквитании, Ричард Львиное Сердце? До сих пор бряцал цепями в темнице германского императора. Зато лучники Робина Гуда могли скрываться за каждым деревом, и их колчаны всегда были полны стрел, а мошна – серебра.
Великий Королевский Путь на Йорк никогда не пустел, и, как ни разбрасывал странный главарь разбойников пенни и шиллинги по окрестным деревням, его казна не оскудевала.
Робин Локсли и впрямь вел себя очень странно… Настолько странно, что многие считали его сумасшедшим. Святые угодники, по английским лесам и дорогам всегда шастали объявленные вне закона отчаявшиеся бродяги, лишившиеся домов вилланы, разоренные сокмены, беглые сервы, а когда новоиспеченный король Ричард принялся выколачивать из англичан деньги на крестовый поход, таких изгоев стало еще больше, и зачастую они сбивались в стаи, как волки в голодный год. Их банды были куда опаснее волчьих стай, и расправлялись с ними безжалостней, чем с волками: едва ли какая-нибудь из больших и мелких шаек, объявлявшихся за последний десяток лет в Нотингемшире, сумела пережить хотя бы одну зиму… Но несколько аутло под предводительством йоркширца Робина Гуда хозяйничали в Шервуде уже второе лето, больше того – вели себя так, будто являлись сюзеренами всей округи!
По правде сказать, еще никто из здешнего простого люда не знал таких щедрых сюзеренов – и таких веселых в придачу. Даже в церквях во время служб прихожане, хихикая, рассказывали теперь друг другу об очередной проделке лесных стрелков. Не смеялись только жертвы этих проделок. Впрочем, среди них никогда не бывало тех, у кого отобрали бы последнее. Напротив, многие бедняки сумели справиться с чрезвычайным сбором только благодаря безрассудно щедрой шервудской шайке, поэтому разбойники не испытывали недостатка в доброжелателях, готовых оповестить их о «кудрявых овечках», собирающихся двинуться через лес.
«Раздай все, что у тебя есть, дабы войти в царствие небесное», – возглашали все до единого проповедники, даже если сами и не думали так поступать. «Отбери все, что можешь, от одёжи до жизни, чтобы выжить», – так поступали раньше все разбойничьи шайки. Но еще никто и никогда прежде не отбирал у одних, чтобы отдать другим. И еще никто из аутло не превращал свои ограбления в бесшабашные выходки, достойные беззаботных подростков, а не затравленных беглецов. К тому же эти беглецы с несказанной наглостью осмеливались называть себя «вольными», как будто во всем Ноттингемшире только висельники, обосновавшиеся в Шервуде, обладали истинной свободой! Ходили даже слухи, будто Робин Гуд объявил Шервудский лес свободным от норманской хартии[16 - Имеется в виду Лесная Хартия – после норманского завоевания Англии почти все леса были объявлены королевской собственностью; Генрих Второй специальной Лесной Ассизой сделал шестьдесят лесов королевскими заповедниками – в их число входил и Шервуд.], даровав право охотиться там любому, кто может держать лук.
Конечно, это были всего лишь слухи, но находилось немало простаков, готовых в них поверить. И все больше деревенских юношей учились трубить в охотничьи рога, а все окрестные мальчишки вместо игры во взятие Иерусалима играли теперь в лесных аутло, стражников шерифа и наемников де Моллара; причем каждый сорванец желал быть только вольным стрелком, обводящим своих врагов вокруг пальца.
Пока что «волчьим головам» и вправду удавалось дурачить смерть.
Симон де Моллар еще не оправился от раны, нанесенной Робином Гудом, а разноплеменная шваль де Моллара – гасконцы, брабантцы, фламандцы – искала аутло в основном в питейных домах и под юбками местных женщин, поэтому люд по деревням все громче роптал, поминая «датский день»[17 - В начале 11 века при Этельреде Неразумном все датчане, жившие в Англии, были перерезаны в один день.]. Шериф же Певерил, доведенный до остервенения тем, что во время его последнего тура[18 - Так называемый "тур шерифа", во время которого управитель графства объезжал свои владения для расследования гражданских и уголовных дел, проводился дважды в году.] выборные от сотен не дали внятных показаний против разбойников, грозил самыми страшными карами за нарушение закона круговой поруки… Напрасно. Саксы явно готовы были поклясться не только на Евангелии, но и на Коране, что никогда не видели никого из шервудских висельников и едва ли что-нибудь слышали о них. Мир в Ноттингемшире как будто повернулся вокруг своей оси, если круговая порука «волчьих голов» значила теперь для людей гораздо больше поруки, которую предусматривали английские законы.
– Ты должен спасти моих сыновей, – вдова Хемлок в упор посмотрела на главаря разбойников, который не отрывал глаз от гусеницы, меряющей методичными шажками стержень его лука. – Это твоя вина, что их приговорили к смерти! Да разве раньше они осмелились бы поднять руку на королевского оленя? Никогда! Они угодили в беду из-за тебя, йоркширец!
– Брось. Твои парни сами виноваты, что влипли, – пожал плечами Вилл Статли. – Их прихватили у еще тепленького оленя – так чего же ты хочешь? Тот, кто суется в лес за олениной, должен быть попроворней, знаешь ли, и помнить, что брюхо любого стражника такое же мягкое, как у оленя…
Вдова Хэмлок резко повернулась к Виллу, и рыжеволосый крепыш попятился он шагнувшей к нему худощавой седой женщины.
