«Я приду завтра, жди меня. Я всё объясню»
Весь следующий день я никак не мог дождаться вечера. Самая тяжкая работа казалась мне многократно тяжелой. К концу дня мне даже показалось что я простыл – тело знобило, голова раскалывалась. В 23:00 я увидел её… Другую. Изможденную. Измученную. С потухшими глазами. С морщинами…
– Что, что случилось с тобой? Они пытали тебя?
Я пытался узнать хоть что-нибудь. Но она вдруг прислонилась к моему плечу и мелко вздрагивая, начала тихо скулить. Это все больше напоминало истерику. Я пытался вразумить, я старался быть как можно деликатнее, мягче, нежнее, ожидая услышать историю вроде той, что произошла с еврейским юношей. Всё оказалось намного прозорливей, радостней и трагичней в тоже время.
– Я беременная от тебя, Ганс – наконец Елена собрала силы для голоса и очень тихо произнесла это, словно, вынесла вердикт.
И завороженный сказанным я ликовал внутри себя, но не знал, нуждается ли она сейчас в моей радости или же это величайшая проблема для неё? Я уже ничего не понимал, я просто обнял её так крепко, как только мог.
– Что теперь с нами будет? Ты понимаешь, что они избавятся от ребёнка? – шептала она, – они и меня убьют… Ганс…, слышишь меня? Они убьют нас….
– Ну, родная моя, тихо… подожди, почему сразу убьют? Успокойся…
– Потому что я это знаю. Потому что так уже было… с одной из барачных, которую изнасиловал немецкий офицер… Мне страшно, Ганс…
Елена плакала и плакала. А я не могу найти нужных слов. Требовалось большое и могучее действие. В какой-то момент я сам, словно, обезумел. Отринул её лицо, крепко взяв его в свои ладони.
– Услышь меня, – сказал я грубо. Пожалуйста, услышь меня! Мы убежим отсюда. Тебя не убьют, ребенок родится – мы просто отсюда убежим….
– Убежим? – осторожно и камерно предположила она и в недоумении посмотрела на меня, немного склонив голову…, – Куда мы убежим, Ганс? Как мы убежим? Без паспортов. Без визы. О чем ты говоришь? Нас остановят на первом же перекрестке и неизвестно, что будет…
– Главное добраться до города. Я знаю там одного смышленого парнишку, который промышляет подделкой документов. Если он там по-прежнему живет, всё будет хорошо, новые паспорта и новая жизнь, слышишь. Мы доберемся до Лиссабона. А оттуда прямиком в Америку. С визой придется повозиться, но мы что-нибудь придумаем, ты мне веришь? Елена….
Я не знаю, поверила ли она мне в ту минуту, во всяком случае, выбора у неё не оставалось.
Ганс сделал глоток чая и решил вернуться к той части, как ему удалось бежать с Еленой из концентрационного лагеря.
– Это случилось аккурат накануне того, как эсесовское руководство вознамерилось усилить довольно рыхлую систему безопасности. Мы решили не рисковать малой группой – бежать большим стадом всегда проще. Но следовало придумать обходной маневр. План был в том, чтобы по одному перебить как можно больше немецких надзирателей. Это случилось четырнадцатого октября. Эсэсовцев приглашали в мастерские для примерки и там по одному уничтожали. И прежде чем охрана заподозрила неладное, на тот свет удалось отправить одиннадцать фашистов. Потом мы все побежали через колючую проволоку под прицельным огнем в спины, по минному полю. Из трёхсот человек участвовавших в побеге, нас в живых осталось восемь.
– А как же Елена?
– Как я уже сказал – территория охранялась плохо. Бежать было бессмысленно, в общем-то. Куда? Зачем? Елене заранее удалось перебраться за территорию лагеря и ждать нас, бегущую группу пленных. Главное было отыскать мои глаза. Я видел её. Я схватил её руку первым. И мы бежали. Вокруг взрывалась земля, люди падали замертво, а мы бежали, сжимая ладони сильнее и сильнее, и сильнее. И когда уже не следовало больше бежать, потому что никто за нами не гнался – мы очутились в чаще какого-то леса, бег все равно продолжался. Мы одновременно упали на землю. Перед нами был уснувший муравейник. Я помню, как осторожно накрыл его своей ладонью. И сонные букашки оживали от прикосновения.
– И вас не пытались найти?
– Нас уже невозможно было найти. Попав в населенный пункт, ты был практически в безопасности. Нет, вероятность нарваться на немецких ловцов была всегда. Но положение спасало завершение войны. Самое драматичное было позади. А 4 апреля 45-ого в город вошли части 17-ого корпуса второй армии британских вооруженных сил. Ими командовал Монтгомери. Нацисты бежали.
– Я так понимаю, что в Лиссабон вы так и не попали?
– В Лиссабон мы попали, но позже. Много позже. Как и предполагалось, мы сделали себе поддельные паспорта и остались в немецком городке.
***
Городок была наполнен светом. Его узкие улочки вмещали в себе множество людей – военных, штатских. Народ был измучен творившемся вокруг. Я помню, как в небо взлетали пёстрые ленты – синие, ярко-розовые, зеленые и смех молоденьких девушек. Эта провинция была уже свободна от активных боёв, но по привычке здесь ждали большой беды. Падали теплые хлопья снега и в весеннем пробуждении жила особенная надежда. Юный мотоциклист петлял мимо двух красоток, желая произвести самое лучшее впечатления. А армия освобождения отдавала честь звонко смеющимся женщинами, которые держали в руках алые гвоздики. Военные маршировали не всерьёз – так, дабы скрасить весеннюю хмарь. Все понимали – война заканчивается. Оставалось одолеть пару фронтов и над рейхстагом повесят победоносный стяг. В это верили. Этим жили. Жили одну единственную неделю. Никогда больше в этом городе не царило такое блаженное спокойствие. Одеты были разномастно. Мальчишки преимущественно на велосипедах, цепляли о раму внутреннею подкладку рднотипных пальто девушек в похожих беретах. Мужчины были одеты по-рабочему либо в форме. Я устал, – сделай мне чай, достаточно на сегодня рассказов…
– Постойте, но как же рождение ребенка? Что было дальше?
– Потерпите, юноша, я всё расскажу вам, но потерпите немного…
Мне ничего не оставалось делать, как повиноваться ему. Чай был подан и без лишних церемоний я очутился на лестничной клетке.
ГЛАВА 2
В сущности, эта история пока не привлекала меня ничем. Художественности в воспоминаниях сумасшедшего старика я не видел – обо об этом я размышлял на лестничном пролете, докуривая парламент – первую роскошь, вырученную за первый вечер беседы. С тех пор я взял за правило курить парламент. Так бывает, ты смолишь не ради какого-то дурмана в голове, а лишь с тем, чтобы произвести должное впечатление на окружающих тебя людей. При этом сам прекрасно понимаешь, что им нет никакого дело до очередного бездарно прожигающего жизнь. Но вместе с тем я почему-то захотел увидеть эту самую Елену, до того она врезалась в мое сознание. Метрономом в дверной скважине лязгнул замок. У меня было не было возможности бросить сигарету, спрятаться и уж тем более сделать вид, что мы не знакомы.
В ответ на это, молодая женщина – безупречно слаженная и грациознознная, с чувством собственного достоинства, преумноженная совершенством, поравнялась со мной у витража подъездного окна. Эта была та самая женщина, упавшая, как она сама выразилась, к моим ногам… Оказалось, что они соседи с Гансом.
– У вас не найдется прикурить?
И я дал ей прикурить. Но в эту минуту отметил в ней две вещи, которые на тот момент взволновали меня. Опустим дифирамбы о её фантастической красоте, о безупречном вкусе. Мне бросились в глаза её руки, а именно пальцы. Совсем простые. Немного поврежденные в суставах. В них не было ничего от аристократизма, и они выполняли каждодневную работу. Я никак не мог сопоставить внешность незнакомки с её руками. Словно они ей не принадлежали. И, впрочем, если говорить, о целостности – руки были логичным продолжением её натуры. Обратил я своё внимание и на изгиб ноги. Уверенный, прочный, он опирался на высокий каблук бежевых лакированных туфель. Передо мной, бесспорно, стояла красивая женщина. Я не проявил к ней мужского интереса, просто позволил себе оценить её внешность, но внутри меня внезапно обострились обоняние, слух и зрение. Я готов поклясться, что в эту минуту я издал слабый рык. Я опустил глаза, боясь, напугать её, но незнакомка в этот момент смотрела на то, как дворник мел прелую листву.
– Зябко…, – произнесла она…
Я ничего не отвечал. То, что произошло со мной секунду назад могло означать возвращение прежнего кошмара. Так хищник выходил на охоту, он вырывался из-под кожи и уничтожал все вокруг себя. Но почему сейчас? От кого я защищался, если кроме меня и молодой женщины (как, кстати, её зовут? Надо бы поинтересоваться при возможности) на лестничной площадке не было никого? Опасность исходила теперь ото всюду. Волосы на загривке у меня внезапно встали дыбом. А глаза привычно изменили свой цвет – в слабом солнечном свете они горели желтым.
– Мне пора! – я сорвался с лестничного пролета и ринулся вниз на ходу кидая ей фразу: мне кажется, я могу ошибаться, извини за это, но твоя жизнь – это золотая клетка.. Прости меня.
Я вырвался из подъезда и прямиком направился в центр, не сбавляя бега. В наушниках барабанил John Newman (https://vk.com/search?c%5Bq%5D=John%20Newman&c%5Bsection%5D=audio&c%5Bperformer%5D=1) и зверь потихоньку отпускал свою хватку о мое запястье. Теперь я искал глазами по сторонам знаки. Если зверь проснулся, значит рядом опасность – она возникла, и он будет пытаться её уничтожить. Может быть, эта старик со своей историей о нескончаемой эмиграции. Или незнакомка? Рядом громко обрушил на мой обостренный слух своё рявканье ворон. Мы посмотрели друг на друга, затем птица взмахнула крыльями, а я побежал вслед за ней. Мы бежали долго – до самого городского кладбища – той его части, где располагались фамильные склепы. Они были настолько древними, что практически невозможно было разобрать имен и дат. Ворон исчез. Туман клубился у моих ног, облизывая подошвы грязных кроссовок. Мне не хватало силы отодвинуть маститую дверь. Я долго провозился с ней, пока не обнаружил в торцевой части склепа расщелину. Оказавшись, наконец, внутри, не мог надышаться – воздуха практически не осталось здесь. Пахло плесенью и тленом. По периметру располагались пять гробов. Я не знаю, для чего мне понадобилось открывать тот, что стоял дальше остальных. Он оказался пустым. Я потрогал обивку на ощупь. Коснулся носом поверхности ткани – ничем не пахло.
И я медленно, словно боясь испачкать святыню, погрузил себя в этот гроб. Крышка громко упала надо мной.
И я закрываю глаза… ничего не происходит… Лишь одно – невесомое и едва ощутимое – я больше не в гробу….
ГЛАВА 3
Городок был наполнен светом. Его узкие улочки вмещали в себе множество людей – военных и штатских. Народ был измучен творившемся вокруг, но в то же время весело ликовал. Я осмотрелся по сторонам. Это все было в точности, как описывал старик. Бедный узкий квартальчик с набросанными точками продаж овощей и фруктов, много-много самого разного люда и, в особенности, детей. Я увидел, как в небо взлетают пестрые ленты, увидел, белых и серых голубей, увидел, как молоденькие девушки смеются и флиртуют с офицерами. Провинция, освобождённая от боевых действий, но все ещё вздрагивающая от большой беды. И падали теплые хлопья снега. Весеннее пробуждение разгонял юный мотоциклист.
Военные британцы маршировали не всерьёз – так, дабы скрасить весеннюю хмарь. Все понимали – война в Европе заканчивается. Оставалось одолеть пару фронтов и над рейхстагом повесят победоносный стяг – как точно подметил Ганс. В это верили. Этим жили. Жили одну единственную неделю. Никогда больше в этом городе не царило такое блаженное спокойствие. И в друг. В самом начале улице я увидел её.
Я замер…
Ганс вряд ли обладал достаточным ораторством, чтобы описать ту красоту и миловидность лица, да и я, в сущности, не подберу правильных слов. Её звали Елена. Теперь я это знал. Казалось, что на своих руках она несет весь мир. Её длинные густые, светлые локоны ловили снежинки, качаясь в такт шагу. Большие голубые глаза смотрели всюду и каждому улыбались. На ней было одето ситцевое платье – бежевое, к крупными неяркими цветами. Толстым серым шарфом была обмотана шея. Её появление на этой улочке моментально взбудоражило каждого – настолько её образ выбивался из простоты и однотипности. Женщины смотрели ей вслед с едкой иронией и завистью, а самый бойкий офицер – молодой – лет тридцати набрался смелости, чтобы подхватить её улыбку и провальсировать пару шагов. Она нисколько не сопротивлялась такой бесцеремонности. Напротив – поддалась танцу и в конце поцеловала своей улыбкой незнакомца у самого краешка виска. Всё в ней дышало жизнью. Все источало свет. Будто и не было страшного фашистского гнета. Будто она не знала эмиграции и лагерной жизни и всё это время была окружена таинственным саваном, не допускающим беды. Это была фантастическая юность и грация при том, что ей было не меньше тридцати. И всё-то в её лице было правильно. Ничего лишнего. Матовые пунцовые губы, немного румян и подводки на глазах.
Но каково же было моё удивление, когда в женщине, что в эту секунду заполнила собой целый мир, я узнал незнакомку, которая проживала в подъезде Ганса. Что это? Обман зрения? Родственник? Двойник? Я остолбенело вытаращился ещё больше пытаясь разгадать эту тайну. Но в ту же минуту потерял её в толпе. Я потерял Елену, но точно знал теперь, почему для Ганса важно оставить в памяти воспоминание, возможно, о самой фантастической женщине на всём белом свете.
ГЛАВА 4
Я проснулся в своей постели спустя несколько дней. Был вторник, восемь утра. Я, конечно же подумал прежде о том, что все приключившееся со мной – не более чем сон. Но внезапное оглушительное карканье раздалось прямо на моём подоконнике. Я попытался прогнать назойливого ворона. Но он лишь посмотрел на меня и продолжил ковырять когтем дерево. Это не было сном. Это было чем-то невероятным, но точно не сном. Я налил себе чашку кофе – следовало побриться и собираться к Гансу. Я решил, что не стану ничего рассказывать ему о своём приключении – это неправдоподобная чушь и выдумка – решит он. Для него я и так городской сумасшедший.
Ганс встретил меня, держа в руках конверт.
– Что в нем? – осведомился я
– Понятия не имею, молодой человек, письмо просила отдать вам Елена…
– Какая Елена? – но по написанному в конверте я догадался о ком идет речь.
«Отрадно, что в моем окружении ещё остались люди, способные видеть глубже… Спасибо))) Вы, к счастью ошибаетесь по поводу клетки. Я очень свободолюбивый человек, чтоб жить в каких бы то ни было клетках…»
Своё послание она никак не подписала. Я осторожно отправил его обратно в конверт и убрал во внутренний карман пиджака.
– Расскажите мне, пожалуйста, о ней?
– А что вас интересует? Жена какого-то правительственного чиновника. Не очень крупного, судя по всему, но он вхож в нужные круги. И когда вы соберете мою биографию, именно он будет помогать вам в издании. Насколько мне известно, это её третий брак. От первого она родила сына. Сейчас ему одиннадцать. В сущности, все.
– А сколько ей лет?
– 30, может, чуть больше… – я не знаю точно.
Старик почувствовал мой неоформленный пока что интерес.
– Она красивая женщина, не так ли?
– Соглашусь с вами.
– И знаете, чем-то она мне напоминает мою Елену. Такое же лицо, такие же глаза. Иногда, когда я гуляю по нашему внутреннему дворику, а они с мужем возвращаются домой и она подходит ко мне, чтобы поздороваться, она также наклоняет голову и поправляет выбившийся локон. Вот только у моей Елены были светлые волосы…
– Вы дружите семьями?
– Да, можно сказать, что мы дружим семьями. Я нянчился с маленьким Кириллом, когда он только родился. Родителей постоянно не было дома, а бабушки и дедушки, насколько мне известно, живут далеко от столицы… Иногда мы устраиваем семейные вечера. По праздникам, например, или так… просто… по выходным, я ведь понимаю, что отчасти они делают это, чтобы таким образом поддержать мою одинокую старость. У меня ведь никого не осталось после смерти жены… Да я, в сущности, не жалуюсь, мне приятна их семья. Приятно, что есть…, – старик осекся. Он не произнёс самого главного. Сходство Елены и его супруги было очевидным. Для него эта семья была ещё и возможностью запечатленный образ молодости сохранить как можно дольше. Знала ли нынешняя Елена историю старика? Знала ли, что роковым образом они так похожи? Да как вообще стало возможным такое стечение обстоятельств при котором один человек, нашел воплощение прошлого в другом в размахе двух лестничных пролетов. Жизнь полна неожиданностей – подумалось мне…
Сегодня Гансу не здоровилось. Он нервничал и все время говорил о том, что боится не успеть дорассказать своей истории.
– Елена родила мне сына спустя семь месяцев. Роды были несложными. Сложной была жизнь. Я долго возился с поисками работы. Вынужден был браться за все, что у годно. Разгружал тележки с продуктами, пробовал охранять склады, любой подручный труд. Я долго шёл к мысли о том, что мне не хватает образованности. Елена в отличие от меня имела профессию. Она была учительницей и по достижении нашим сыном определенного возраста устроилась работать в школу. Однажды осваивать профессию решил и я. Это было время тотального строительства. Страны восстанавливались после сокрушительного натиска фашисткой Германии. Я ушел учиться экономике – колледж, затем университет. Приходилось подрабатывать. Единственным минусом в то время была финансовая нестабильность и колоссально крошечное количество времени, которое мы могли проводить с семьей. Я приезжал на выходные. Но это все было много позже после окончания войны. Пока же я вынужден был мотаться на заработки в пригород. Там располагалась ферма, где требовались сезонные полевые рабочие. Когда салютовали Победу, я собирал из разных частей машины, чтобы те могли выйти в поля. Конечно, что-то удалось сохранить. Но парк был практически на нуле. Никто не знал с чего начинать – во всех странах без исключения была одна и та же проблема – никто не знал, как поднимать машиностроение, сельское хозяйство, промышленность. Мы были первопроходцами на крошечной ферме – первые сотки первых овощей. Это потом Эрхард провозгласит принципы рыночной экономики, свободу частного предпринимательства, конкуренции, но в первые дни после окончания войны это все не имело никакого значения. Просто тотальная безработица и разруха.
Ганс замолчал. Видно было по его лицу, что он выбирает, какое воспоминание предложить мне следующим, я не решался задавать вопросы лишь делал пометки в своём блокноте. Собственно, сегодня его рассказ не содержал ничего достойного внимания. Я даже задумался о чем-то своем, как вдруг в дверь постучали. Старик встал со своего места и отправился открывать дверь.
– Добрый вечер, – услышал я знакомый голос из прихожей. Это была Елена. Я вышел, чтобы поприветствовать и её тоже…, – Ой, и вы здесь? Простите, я, наверное, мешаю вашей работе…
– Что вы-что вы, – засуетился Ганс – я заметил, как он изменился в её присутствии.
– У нас тут с мужем возникли неотложные дела и совершенно не с кем оставить Кирилла, я хотела вас просить…
– Приводите, конечно, приводите, я с удовольствием…
– Приводите, Елена, – вмешался я… Мы с Гансом все равно заканчиваем на сегодня, а если хотите я мог бы погулять с вашим сыном во воре.
Эта моя решимость поставила в тупик. Она бы никогда не доверила своего ребёнка незнакомцу, ведь мы фактически едва знали друг друга… Некоторое время она колебалась, затем кивнула…
– Я сейчас…
Через пару минут на пороге стоя Кирилл – упитанный мальчуган в джинсах, свитере, расстегнутой куртке и шапке в своих пухлых пальчиках. Он недоверчиво посмотрел на меня и немного смутился. Видимо, от природы неразговорчивый и нелюдимый сейчас он чувствовал себя вдвойне некомфортно. Но выбор был сделан за него.
– Привет, дружок, я Макс, – я присел на корточки перед ребенком и вытянул вперед руку для приветствия
– Кирилл, – ответил мальчуган вялым рукопожатием.
– Мы вернемся часам к десяти, вы его не укладывайте спать, если вам захочется погулять – сходите с ним, но только если это не трудно для здоровья, – Елена давала последние ценные замечания, а я наблюдал за её сдержанной манерной деликатностью. Была в ней какая-то порода, и я не мог определить, что испытываю к этой женщине. К людям я был недоверчив, к женщинам тем более, в любовь категорически не верил, симпатию не воспринимал, как вид ощущения. Может, мне просто нравилась красота, которая исходила из неё. Не только та внешняя, но и что-то глубже молчания. Бесспорно, она разительно отличалась от большинства. Она практически не смотрела на меня. Последним к кому она обратилась, был Кирилл…
– Иди ко мне…, – теперь она присела на корточки перед своим ребенком…, – малыш, обязательно поужинай, слушайся дядю Ганса, и промывай почаще нос. Слышишь меня? Прямо сейчас иди и займись носом. В городе инфекция. Пойдешь гулять – одевайся тепло. Я люблю тебя…
– Я тебя тоже…, – сын поцеловал свою мать в губы, и она упорхнула за дверь.
Когда Кирилл привычно расположился перед телевизором, я подсел к Гансу и спросил…
– А за что вы убили сына?
Ганс замер, пораженный бестактностью, оказавшись застигнутым врасплох. Он хотел было сказать правду, очевидно, но лишь невнятно указал мне на мальчугана перед телевизором.
– Его мать хотела, чтобы вы прогулялись, кажется, оденьтесь потеплее. Передавали заморозки…
ГЛАВА 5
Елену мы встретили около подъезда одну. Её муж парковал свой автомобиль, а она, завидев нас с Кирилло, подошла, обняла сына и поблагодарила за проведенное с ним время.
– Пустяки, – ответил я…, – Вы приснились мне сегодня…
Женщина вопросительно посмотрела на меня в упор:
– Вы тоже…, знаете, я не помню сюжета, но что-то невесомое, словно, вы пели мне колыбельную. Мне было спокойно.
– Нет, у меня по-другому. Лодка. Представляете, мы сидим в лодке – вокруг серый-серый пейзаж – много тумана. Внезапно лодка отвязывается от пристани, и мы уплывает на середину озера.
– Лодка – это хороший символ.
