Летописи Белогорья. Ведун. Книга 1
Дмитрий Станиславович Баранов
Роман Дмитрия Баранова «Ведун», написанный в жанре славянского фэнтези, открывает масштабный цикл «Летописи Белогорья» и состоит из двух частей: «Черный утес» и «Белая река». Главный герой – Ведун – собирает героев прошлого: воина-шамана Шатуна, волхва Белояра, белую волчицу Ягу, Серого Полоза и других; он воспитывает новое поколение волшебных героев – «природную ведьму» Мару и змееныша Лютика. Да и сам он непрост: и сельский знахарь, и ученик Белуна из Орлиного гнезда, и ватаман вольных людей, и Финист Ясный сокол…Какие приключения ждут героев? Смогут ли они противостоять коварному Клану Осы
Дмитрий Баранов
Летописи Белогорья
Ведун
Книга первая
…Во времена оны, когда отгремела, откатившись за Северное море, Великая Битва Огня и Льда и схлынувшие воды Малого Потопа, отступив в свои прежние берега, оставили посередь Сырой Земли бескрайнюю, кишащую многоразличными гадами Великую Топь, Земля возрождалась. Гремя, горы образовались; журча, реки текли; а те человеки, что убереглись в Великую Стужу, да душу свою сберечь не сумели, тогда собою грязь месили, из грязи взятые в грязь опять возвращаясь. Тогда, охладевая в смрадных болотах, они живой огонь предков с тоской вспоминали, не смея вернуться к преданным отеческим алтарям.
В ту пору всеобщего прозябания оскудела вера в людях, и уже никто из малых сих не обращал свой взор к небу в молениях к Творцу всего сущего. Тогда эти двуногие, прямоходящие, лишенные перьев, не разгибая хребта своего, искали себе богов под ногами своими. Так ушло время жрецов Белого Бога. Иные из оных осквернились и стали сосудами для демонов, положив начало поклонению твари вместо Творца, а иные и вовсе пали так низко, что стали колдунами, чародеями да некромантами, раздирая на отдельные нити некогда целостную ткань Единого Учения.
Тогда настало Время Воинов – время походов и битв, шатров, сказаний и песен у костра. Тогда все, некогда единое, было поделено меж воинскими кланами на отдельные уделы для их кормления – так же, как голодные волки раздирают тушу убитого кабана, деля ее меж собою. И чем сильнее был зверь, тем больше и жирнее был его кусок.
И не слышал Бог молитв детей своих, ибо тогда люди приклоняли ухо свое не к тому, что гласит Бог, а к тому, что говорит князь. И было то последнее много горше первого, ибо были тогда те князи взяты из грязи…
Летопись Белогорья. Сказание об Исходе
Пролог
Ватаман, весь – с ног до головы – перемазанный заговоренной грязью, тряхнул сальными, стоящими дыбом клочковатыми черно-белыми космами и, словно нежить из ночных кошмаров, плавно, без всплеска скользнул за борт челнока. Со стороны могло показаться, что это черная ночь порвала, изломала, разбросала его на неровные клочки, нелепо застрявшие в густой мякоти тумана, – так, что он и сам становился то частью тумана, то частью ночи. Смотреть на это было невмочь: в глазах рябило, тело ломала мелкая нервная дрожь, сводило живот.
Жирная грязь, набившаяся между кожей и одеждой, не давала осенним водам реки Белой остудить тело, и потому Соколу покамест можно было не отвлекаться на обогрев, а целиком сосредоточиться на мороке. Отводить глаза легко, когда ты недвижим, а еще лучше – когда сидишь себе посиживаешь в укромном уголочке, в тенечке, да преспокойненько пялишься на ничего не подозревающего простака. А вот когда ты по шею в обжигающе холодной речной воде, ползешь улиткой по смоленому борту вражеской галеры да при этом прикрываешь облаком морока не только себя, а и двух беспокойно ерзающих в засаде желторотых птенцов, – тут уж, я вам скажу, совсем другое дело: тут, волей-неволей, придется расстараться.
Сокол намотал завязки сумы, наполненной горшками с неугасимым огнем, на левое запястье и всем телом прильнул к черному борту змеиной либурны. Нет, он не стал частью корабля – он стал самим кораблем, растворился в нем и зажил единой с ним жизнью. Он вошел в его тень и стал его тенью. Либурна вздрогнула и, тотчас же распознав его намерения, поначалу, было, заволновалась, но потом отчего-то, как показалось кромешнику, обреченно приняла его под свой кров. Он протек вдоль борта, будто легкая складка волной пробежала по смолистым доскам, и, ухватившись за канат, привязанный к якорному камню, неслышно, без единого всплеска перетек на палубу либурны аккурат за палаткой кормщика. Осторожно огляделся и прислушался: пока что его никто не видал и не слыхал.
Сейчас он стоял на Кромке, балансируя на самой грани потустороннего мира, и потому все вокруг него – все цвета и предметы – словно бы поблекли, утратили яркость красок и четкость линий. Вместо этого они как бы залучились по краям оттенками чистого света, создавая вокруг мир, чем-то напоминающий безмерную радужную паутину, блестящую каплями росы перед восходом солнца. Если двигаться сквозь эту сеть по теням – темным пятнам, лежащим между искрящимися нитями, то будешь невидим для любого – даже для того, кто смотрит и видит в обоих мирах.… Вот только как это сделать, ежели все пространство вокруг беспросветно лучится, слепит, беспорядочно перекрывая нагромождения живого и неживого?
Однако время не ждет. Сокол осторожно и плавно, без резких движений развязал мешок, вытащил тлеющий трут, зажег фитили на горшках с горючей смесью и метнул пару в скопление стругов. «Все, теперь обратной дороги нет, – подумал он, провожая взглядом огненные росчерки. – Дальше нужно действовать быстро, четко, без колебаний, раздумий и остановок». Следующего красного петуха он пустил в шатер корабельного старшины, в надежде, что тот – точнее, та – займется собой и хотя бы какое-то время не будет путаться у него под ногами. Затем он резко развернулся к вспышке спиной и, не мешкая, в длинном кувырке метнулся в сторону мачты. Это спасло ему жизнь: тяжелое боевое копье тут же расщепило палубную доску, еще помнящую тепло его тела, и разочарованно загудело-задрожало, не уязвив добычу. Стражник не мог видеть кромешника, он метнул свое оружие на звук или на чуйку, и потому его ответный привет так и не достиг своей цели. Но скорость отклика и точность броска говорили об отменном умении и сноровке пославшего. Сразу же вслед за копьем по доскам настила тревожно загремели кованые военные башмаки: судя по всему, спешил за своим оружием хозяин копья. Видно, уж очень он дорожил оружием и не желал просто так, «за здорово живешь», с ним расставаться.
Сокол, нимало не медля, метнулся дальше по мосткам и тотчас напоролся на еще одного стража либурны, спешащего ему навстречу. Этот свое копье метать не стал и, судя по тому, как изменилось его лицо, узрел, что называется, своего противника воочию, но при этом не устрашился, а решительно вознамерился насадить невесть откуда вылезшее страшилище на свой боевой вертел. Жилистые, сплошь покрытые белыми нитями шрамов руки матерого, «прелого» бойца поудобнее перехватили потертое ратовище и умело направили длинное листовидное перо прямо в ярло ватамана, как будто доблестный страж намеревался посадить незваного гостя на рожон, словно какого-нибудь разъяренного медведя осаживал! «Не лезь на рожон – не будешь поражен!» – метнулась в голове народная мудрость, но за спиной уже вовсю грохотали железным подбоем ка?лигвы хозяина копья, и кромешник, сбросив за ненадобностью сеть морока, грудью устремился на копейное жало. Когда сталь звенит, тогда волшба молчит!
Сокол без опоры, лишь цепляясь пальцами ног за палубу, заскользил в свободном падении навстречу стальному острию. На Кромке время течет иначе: не медленнее, нет! – просто иначе. Свободнее, как река в половодье. Кромешник дождался, покуда глубокий длинный выдох свел его тело воедино, а руки сложились вместе и совместно потекли вперед по временным хлябям, и тоже встроился в клин, осенней птицей полетев вслед за сложенными ладонями. Когда же они коснулись острой закаленной стали, воин легким поворотом кисти вывел перо, направленное ему в грудь, за правую грань клина.
Его немного развернуло, и тяжелое кованое острие, захолодив кисти рук, скользнуло по предплечью одесной, прошило вощеную кожу рубахи и остро отточенным лезвием располосовало ее по всему раменью. Но Сокол, извернувшись в падении, скользнул по линии атаки, избежав гибельного холода стали, провел, едва касаясь, шершавыми ладонями по теплому дереву искепища и без задержки проскользнул вперед. Еще на шаг – или на миг, или еще на что-то, на что делится единая и непрерывная нить боя. При этом он очутился почти за самой спиной стражника-копейщика и, не давая ему опомниться, командным голосом, по-строевому гаркнул старому вояке прямо в ухо: «Бей – коли!»
Бравый воин без раздумий выполнил привычный приказ, и длинное стальное перо с силой ударило в живот стража, набегавшего на ватамана со спины. Острие копья наткнулось на бронзу доспеха и поначалу неловко заскользило по чешуе, но тут же оправилось, умело нашло брешь и, легко пропоров кожаную основу, впилось острым жалом в тело обладателя подбитых железом башмаков. Неглубоко. Опытным воинам хватило умения и сноровки, чтобы вовремя погасить свои движения и остановиться, замерев на самом краю. Так они и застыли друг напротив друга, затаив дыхание и боясь даже пошевелиться.
Но Сокол этого уже не увидал, потому как стремглав летел вперед – туда, где на мостках уже теснились, загораживая собою проход, другие подоспевшие на шум стражи либурны. И это был, как он и предполагал, отнюдь не разношерстный разбойничий сброд, а настоящие крепкие псы войны в латах и с длинными строевыми щитами. Они были наготове и даже успели построить что-то навроде небольшой черепахи, которая теперь неотвратимо, шаг за шагом давила невесть откуда взявшееся страшилище, оттесняя его назад, к уже вовсю полыхающей корме. Сокол попробовал было взять строй с налета, но тут черепаха грузно выдохнула и, глухо что-то прокричав – то ли клич, то ли проклятие, – качнулась в едином порыве и ударом сдвинутых щитов отшвырнула его назад, отбросив, словно куль, прямо на спину застывшего копейщика. Тот, споткнувшись, согнулся под натиском внезапно свалившегося на него груза; при этом молодецки крякнул и… насквозь пробил копьем легкораненого латника. Тот, выпучив глаза, в недоумении уставился на своего боевого товарища и, схватившись обеими руками за окровавленное древко, мешком свалился с шатких мостков прямиком в горящее чрево либурны, а его недавний товарищ-супротивник, оставшись без своего копья, сразу же бездумно потянулся за мечом. И тут сказалась многолетняя выучка!
Остановиться, или завязаться с кем-то на бой, или даже пойти на простой обмен ударами сейчас означало для Сокола только одно – умереть. Быстро и безболезненно. Это не входило в планы ватамана, и потому он, ни на миг не прекращая своего свободного падения, метнул все оставшиеся горшки с неугасимым огнем вслед за упавшим латником и, перекувыркнувшись через незадачливого копейщика, что есть мочи толкнул его спиной на черепаху, что так некстати заслонила путь на нос галеры. При этом он еще и исхитрился зацепиться пальцами за навершие рукояти меча, которое бывший копьеносец уже почти вытащил из ножен.
Воины дружно приняли своего сотоварища на щиты, но отталкивать не стали. Тот, шмякнувшись с налету на жесткие вощеные доски, немного потерялся от удара и грузным, бесформенным мешком тяжело осел прямо им под ноги, выпустив из ослабевшей ладони меч. Сокол же, не прекращая своего полета, устремился вслед за стражником, вскочил на его огрузневшие плечи, оттолкнувшись от них, скакнул вверх и опустился аккурат на поднятые щиты второго ряда. Причем ватаман, в отличие от сомлевшего стражника, рукояти меча не упустил, и потому железный клинок, выпорхнув из уютных ножен, полетел вместе с ним.
В тот самый миг, когда кромешник опустился на спину черепахи, теперь уже его меч упал острием вниз и, войдя в щель между щитами, поразил одного из стражей сверху вниз, прямо за отворот кольчужной рубахи, в ключичную ямку, пронзив плоть до самого сердца. Сокол резко извлек меч и положил его на плечо. Кровь ударила фонтаном, а змеиный наймит, получив смертельную рану, сразу же обмяк и стал заваливаться, потихоньку осаживаясь на ослабевших ногах. Тяжелый строевой щит тотчас же потянул его вперед, заставив опереться на первые ряды; но те стояли твердо, так что поле щита пошло под уклон, и ватаман съехал по нему, словно мальчишка по ледяной горке, сразу же оказавшись в самом хвосте черепахи, прямо за стальными спинами ее славных бойцов, но зато лицом к лицу с их грозным командиром. Как говаривали в имперских войсках, «дело дошло до триариев».
Воин, встретивший кромешника, быть может, был и не из триариев, но вооружен он был не хуже: в глухом шлеме с нащечниками, в наручах и поножах, в добротной кольчуге до колен. Командир стражей выглядел грозно и неприступно. Разве что только щит его был обычным, круглым, да еще вместо боевого копья этот пес войны держал в руке прекрасный, отливающий синей сталью меч длиною в руку.
Триарий атаковал сразу же, как только Сокол коснулся шатких досок настила. Длинный меч коротко блеснул в зареве разгорающегося пожара красным сполохом и косым росчерком устремился прямо к шее кромешника. Соколу отступать было некуда. Внизу разгорался воющий и визжащий дымный костер, а сзади толпились прекрасно обученные и злые до драки наймиты, чьих друзей-товарищей он только что немного пообкорнал. Места (да и времени!) для маневра у Сокола тоже не было, как и не возможности избежать схватки. На Кромку уйти тоже не получится – мальчишки будут ждать его до конца. Погибнут, но не оставят одного.
Мгновенно поняв все это и оценив свое положение, ватаман полетел навстречу вожаку змеиных наймитов. Еще в скольжении, в надежде отразить смертельный удар он спустил с плеча свой клинок навстречу красному всполоху, так что к тому моменту, когда его ноги коснулись шатких досок настила, меч уже летел по встречной дуге. Левой же рукой он выдернул из ножен длинный боевой нож и, взяв его обратным хватом, положил плоскостью клинка на левое предплечье (будет при нужде вместо щита!). Правду сказать, так все это вышло у него, что называется, «потому что так надобно по ходу дела», ведь позволить себе удовольствие позвенеть клинками с достойным противником ватаман никак не мог.
Мечи встретились на полдороге. Сшиблись, не желая уступать друг другу Дорогу Смерти. Сокол сразу же, как только почувствовал дрожь напряжения от принятого удара, ослабил хватку и, перенеся вес своего меча на указательный палец, вознамерился было скользнуть под удар, а там, закрывшись длинным клинком, словно щитом, обойти грозного противника сбоку и, не ввязываясь в обмен ударами, проскользнуть на нос корабля.
Но харалужный меч наймита имел на то свою волю. Он даже не заметил стараний ватамана. Вместо этого он, привычно повинуясь твердой руке, легко, словно глиняную куклу, срубил сырую, дешевую железку, посмевшую встрять у него на дороге, и без задержки прошел сквозь нее дальше. Сам мечник, не ожидавший встретить у своего противника столь негодное оружие, слегка провалился в ударе и провел руку несколько дальше, чем надо было по ходу боя, а там, гася вложенное усилие, закрутился вокруг своей оси, подставив кромешнику под удар свою открытую спину. Сокол же и не подумал воспользоваться нежданно-негаданно открывшейся возможностью поразить врага. Вместо этого он, не теряя ни мгновения, отбросил прочь бесполезную рукоять, оттолкнул латника с прохода и, проскользнув дальше по освободившимся мосткам, нимало не мешкая, с разбега сиганул прямо в обжигающую темноту воды – к затаившемуся в ожидании челноку.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧЕРНЫЙ УТЕС
Послушай о свойствах Черного цвета:
Весь видимый свет он собой поглощает,
В мир, что вовне его, свет не пускает;
Ни свет, что сияет, ни цвет не отражает;
Его можно видеть с закрытыми глазами.
Трактат «О природе Калинова Моста»
Глава первая
Солнце еще не пробилось сквозь сумрак утреннего тумана, когда «Серый Дракон» мягко коснулся бортом причальной стенки и на древние гранитные блоки плавно перетек Серый Полоз. Если бы рыбаки или еще кто-то из местных увидали бы его в эту раннюю пору, то непременно посмеялись бы над странным пришельцем: «Волосы-то длинные, ниже плеч: впору косу, словно девке, заплетать, да и лицо голое, как бабья коленка! Срамота, да и только! Ведь не отрок – волос-то уже инеем прихвачен! А еще портки надел!» Но посмеялись бы они, конечно же, только про себя, ибо пришлый, судя по осанке, одежке, мечу на поясе и копью в руке, был воином не из последних. Да и корабль его был явно не купеческий, да и дружина за его спиной, да и мало ли чего… Может, человек лицо себе обварил или лишаем переболел – вот и ходит, как малое дитя? Пожалеть такого надо, а не насмехаться.
Но и самому воину, похоже, тоже было не до смеха – в задумчивой растерянности озирал он место, куда привела его острая нужда и Белая дорога: голые отвесные скалы, чахлую растительность и древнюю, сложенную из замшелых гранитных блоков лестницу, ведущую на вершину черного утеса.
– Вроде бы все верно, – пробормотал он себе под нос. – Все точно так, как и было сказано: «Плыви на север по Белой реке, день и ночь плыви без остановок, греби, что есть мочи, и к началу третьего дня увидишь Черный Утес. Поднимись на его вершину, и там тебя будет ждать тот, кто развяжет твой узел».
Вроде бы радоваться надо: успел, уложился в срок! Но за долгие годы тяжелой и тревожной походной жизни Серый Полоз привык доверять своим чувствам, а сейчас, стоя на этом древнем причале, он почему-то не испытывал ни радости, ни удовлетворения от хорошо исполненного дела. Наоборот: его одолевали тревоги и сомнения в правильности всего происходящего. Хотя, казалось бы, какие сомнения могут быть в наказе самого Великого Полоза? Уму непостижимо!
А ведь как хорошо все начиналось! После десяти лет немилости и забвения он наконец-то получил приказ. Задание было несложным: встретить на имперской границе, что проходит по реке Белой, Великого Полоза, вернувшегося из паломнической поездки в Вендию, и препроводить его вместе со всеми спутниками в столицу ордена для участия в ежегодном осеннем собрании Змеиного Клуба. Всего и делов-то! Время стояло мирное, предстоящий путь давно проторен и хорошо изведан, к тому же, большая часть этого пути лежала по землям, подконтрольным Ордену Великого Змея. По всему выходила не очень обременительная, а очень даже приятная и многообещающая в смысле служебного роста поездка в обществе самого могущественного человека в ордене. Так что пусть их смеются! Это ничего, что задание простое, лиха беда начало! Главное, что о нем вспомнили и наконец-то дали возможность себя проявить. А он себя еще покажет!
Только вот дальше все пошло не совсем так, как рисовалось Серому в его мечтаниях. Видимо, Мировой Змей отвернулся всеми своими головами и хоботами от своего верного слуги.
Все нестроения начались с того, что Великий Полоз в пути-дороге сильно занедужил: видимо, подхватил на чужбине какую-то неизвестную доселе заразу. Имперские власти, опасаясь нового морового поветрия, сразу же запретили ему и всей его свите в течение сорока дней и ночей какие бы то ни было сношения с внешним миром. А чтобы кое у кого из малых сих не возникло преступного соблазна нарушить высочайший императорский указ, подворье ордена взяли под свою опеку имперские латники. А это тебе не дебелые городские стражники – с этими не договориться! Так что не то что встретиться, а даже наладить простую связь с собратьями по ордену Полозу никак не удавалось. Не помогли никакие посулы и подарки – ни с чем вернулись и засланные лазутчики. Даже птицы – и те не пролетали дальше ограды подворья, а мертвыми тушками падали на его каменные плиты, сбитые еще на подлете длинными стрелами имперских лучников-легионеров. Не получилось у Серого связаться и с самим Учителем: ни через мысль, ни через сон. Даже местные духи хранили странное молчание, как будто кто-то очень могущественный набросил непроницаемый покров на подворье Ордена Великого Змея.
В ожидании выхода из сложившейся ситуации или же нового приказа Серый Полоз проводил вечера в портовой таверне (дальше портовых доков его и его людей городская стража не пропускала), разбавляя тоску вынужденного безделья кружкой местного жиденького винца. К тому же, это место как нельзя лучше подходило для организации различных встреч и сбора информации. У него даже появился свой столик – в дальнем углу, напротив стойки, откуда он, оставаясь в тени, мог осматривать весь зал харчевни.
В тот злополучный день он, как обычно, сидел за своим столиком и угощался яблоками, запивая их вином. А надо сказать, что он любил есть яблоки, что называется, с ножа. Отрезал своим поясным ножом небольшие дольки и ножом же отправлял их себе в рот. Старая привычка, устоявшаяся еще со времен питомника.
В тот момент, когда в таверну ввалилась эта разухабистая компания, он уже, как помнится, допивал свой обычный кувшин. Впереди разудалой ватаги, как-то странно приплясывая и вихляя, словно бы в подпитии, вышагивал, опираясь на резную трость и поигрывая длинным ножом, жилистый ухорез с нагловатой бандитской рожей. Он прошел через весь зал к стойке, на ходу жонглируя своим клинком и распевая неприятным, глумливым голоском немудреные, скорее всего, своего собственного сочинения стишата:
Мы ребята-ежики,
У нас с собою ножики.
Кто заденет ежика,
Тот получит ножика!
За длинным столом, где сидела артель портовых грузчиков, вертлявого автора-исполнителя сразу же признали и радостным хором загомонили: «Точило! Точило, греби к нам! Да кружку-то смотри не забудь!» Остальные гости притихли, даже как-то приуныли, а некоторые и вовсе засобирались и начали потихоньку отбывать восвояси. Хозяин тоже как-то вдруг засуетился и испарился, оставив на стойке небольшой кожаный мешочек. Точило взял мешочек, потряс им над ухом и, удовлетворенно хмыкнув, небрежно кинул за спину – своим подельщикам. Потом обвел таверну мутным взглядом голодной гиены и, наметив жертву на сегодняшний вечер, не торопясь, но все так же вихляя, напевая и поигрывая ножом, направился в зал.
Острый ножик, острый ножик,
Позолоченный носок,
Кто со мной подраться хочет,
Приготовь на гроб досок!
Жертвой местного вымогателя на этот раз оказался невзрачный купчик средних лет, в одиночестве вечерявший за центральным столиком для особых гостей. Точило, не спрашивая на то разрешения, присел супротив торговца на свободный табурет и, участливо заглядывая своей жертве в глаза, глумливо спросил:
– Добрый день тебе, добрый человек! Как дела? Все ли подобру-поздорову?
– Благодарствуйте, добрый человек! Все слава Богу! – важно, с достоинством отвечал невзрачный, видимо, не уловив, а может быть, просто не пожелав обратить внимания на издевательский тон.
– Вы, как я вижу, по торговой части изволили к нам пожаловать? Не подскажете ли, покупаете чего али продаете? – не унимался обладатель длинного ножа и не менее длинного языка.
– Видите ли, молодой человек, – сразу же важно надулся купчик, видимо, все еще не замечая расставленной ловушки, – в нашем торговом деле и так бывает, но и эдак случается. Смотря как на все это посмотреть!
– Вот и чудесно! – зашелся радостным скрипучим смехом Точило. – А у нас как раз есть товар на продажу! У нас, так сказать, товар, а у вас купец! Резаный, тащи товар! Покупатель заждался!
Подскочил здоровяк поперек себя шире и, щербато ухмыляясь, вывалил на стол кирпич. Серый мог бы дать голову в заклад, что еще сегодня утром видел этот грязный обломок в ближайшей придорожной канаве.
– Вот, извольте посмотреть на наш товар! – пафосно воскликнул гнусный вымогатель. – Это волшебный камень из гробницы великого мудреца и чародея Лупа. И хотя ему нет цены, мы отдаем эту бесценную вещь недорого – всего за сто коров золотом!
– Помилуйте! Мне не нужен этот кирпич! – растерянно воскликнул торговец и попытался было вскочить со своего табурета, но огромная лапища Резаного намертво припечатала его к жесткому сидению.
– Ты не уважаешь наши святыни? – уже откровенно издеваясь, истерически завопил Точило, размахивая своим ножом возле самого лица ошалевшего от страха торговца. – Не желаешь воздать должное нашим кумирам? Я думал, что ты хороший человек, но я ошибся: ты плохой человек! А знаешь, как у нас поступают с плохими людьми?
– Но у меня нет таких денег, – сломался, как сухое печенье, изрядно перетрусивший торговец. – Я просто не смогу найти такую сумму!
– Ладно, так уж и быть, – сменил гнев на милость бессовестный вымогатель. – Мы сегодня добрые, и видя, что ты человек благочестивый и даже как-то по-особенному набожный, возьмем с тебя только то, что ты в состоянии заплатить.
С этими словами он перегнулся через стол и срезал с пояса окаменевшего от страха купца его мошну. Тут бы Точиле и угомониться, но блудливый мошенник, опьянев от собственной безнаказанности, уже вошел в раж, да к тому же он заметил еще одного одинокого пришлого посетителя. Этим посетителем как раз и был Серый Полоз. Все такой же вихляющей – то ли полупьяной, то ли расслабленной – походкой трактирный забияка подошел к столику воеводы змеев и, поскольку второго седалища возле стола не было, встал напротив старого воина, опершись ладонями о столешницу.
– Вот сразу видно культурного человека! – в своей развязной манере начал очередное словоблудие вымогатель. – Люди добрые, смотрите все сюда! Видите, как он кушает? Аккуратно, кусочками, не то что вы, мужичье сиволапое! Жрете, как свиньи, засовывая себе в пасть столько, сколько влезет, да пока харя не треснет! Я ведь правильно говорю, почтеннейший?
Надо сказать, что Серый был немало удивлен. Он хорошо знал тип забияк вроде Точилы и иже с ним – это были герои типа «молодец против овец». Они и сами-то о себе говорили: «Мы ребята хватские. Семеро одного не боимся, а один на один – все котомки отдадим». Подобным отребьем были полны все придорожные таверны, кабаки и трактиры по всему миру. Любители покуражиться, безнаказанно поглумиться над слабым и беззащитным да и просто самоутвердиться за чужой счет, они, тем не менее, обладали поразительным чутьем на опасность и никогда не задирали тех, кто смог бы дать им достойный отпор. Себя же Полоз отнюдь не считал легкой добычей. Впрочем, пусть их – сами напросились! Да и, говоря языком этих трактирных забияк, «Восемь месяцев не дрался – кулаки заржавели».
Между тем Точило неожиданно резко сменил свою тактику. Его мутные рыбьи глаза вдруг прояснились и стали внимательными, а лицо приняло осмысленное выражение.
