– Да ничего не обещала, – пожал я плечами.
– А подарки дарила?
– Дарила.
– Ты думаешь, она хочет взять тебя к себе? – криво усмехнулась воспиталка.
– Я не знаю.
– Не обольщайся. Она просто играет с тобой, как с куклой, пока ей не надоест… Что ты на меня так смотришь? Я говорю тебе как есть, чтобы потом это не стало для тебя трагедией. Все эти усыновители из Америки такие.
Я удивился:
– А почему они такие?
– Какая страна – такие и граждане.
– А какая страна?
– Подлая и жестокая. Если хочешь знать, таких, как ты, там вообще нет. Их усыпляют при рождении.
– Каких «таких»? – не понял я.
– Ну дебилов, умственно отсталых, инвалидов. Это в России вас учат, кормят, одевают за счет государства. А в Америке – нет. Кто будет за это платить? А за твои лекарства? Государство там ни копейки не дает своему народу. Понятно?
– Понятно, – буркнул я.
– Ну все, иди. И не мечтай, что она тебя заберет. Для твоего же блага предупреждаю!
Я не успел обдумать то, что она мне сообщила. Потому что едва снова вышел в коридор, как на меня накинулись со всех сторон, человек пять – я даже не успел разглядеть их лица, но понимал, что это шестерки Бахи и Цапы. Они принялись выдергивать из моего кармана мобильник. Я не очень-то и сопротивлялся, потому что знал, чего ждать от всех этих визитов с подарками. Но, отобрав телефон, они не угомонились.
– Что, тупая американка хочет тебя к себе взять?! – выкрикнул мне в лицо один из них.
Толкнув меня в плечо (каждый по очереди), они в конце концов оставили меня в покое. А я подумал: жаль, что я не родился в Америке. Лучше бы меня усыпили.
* * *
В игровой стоял телевизор, похожий на старый пузатый ящик. Если бы я не бывал в домах других людей, где телевизоры не толще моего указательного пальца и всегда висят на стене, я бы и не догадывался, что у нас какой-то старый допотопный телик.
Когда было свободное время, нам разрешали его смотреть, но ребята просили включать всякую фигню типа каналов с клипами, где играла тупая приедающаяся музыка.
В тот день музыкальный канал не работал, поэтому нам включили другой – с фильмами. Всем сразу же стало скучно, пацаны пошли воевать за единственный компьютер, а девчонки – торчать на улицу. Смотреть фильм остался только я.
На самом деле я сначала тоже хотел пойти на улицу, но заметил на экране человека, похожего на некоторых баторских детей: он вел себя то заторможенно, то суетливо, напоминал пятилетнего, хотя выглядел на сорок, и даже казался глупым. Находился он в специальном месте, где у него была своя комната, а весь персонал общался с ним очень вежливо.
Я оглянулся на воспиталку – она тоже сидела в игровой и флегматично читала книгу.
– Он дебил? – спросил я у нее.
Она подняла ленивый взгляд на экран телевизора, затем медленно опустила его обратно в книгу и кивнула.
– А где он находится?
– В специальной лечебнице для дебилов.
– И он там всю жизнь? С рождения?
Она зевнула:
– Да, наверное…
Нахмурившись, я снова посмотрел на экран. Мужчина, который вел себя странно, забрался в кабриолет и о чем-то спорил с молодым парнем.
– А что это за страна? – снова повернулся я к воспиталке.
Она опять лениво глянула на телевизор.
– Америка вроде…
– Но там же дебилов усыпляют при рождении, – напомнил я.
– Ну, видимо, не всех… Но большинство.
– А зачем им специальные места для них, если большинство усыпляют?
Она только пожала плечами.
– И инвалидов тоже усыпляют?
– Ага.
– Но ведь инвалиды могут быть очень умными. Они же могут стать учеными, что-нибудь изобрести.
Она как-то странно посмотрела на меня и улыбнулась. Я увидел в этой улыбке насмешку над моими рассуждениями, над моей жалкой попыткой понять эту жестокую и бездушную страну.
– А тебе не рано о таком размышлять? – иронично спросила воспиталка.
– Но это ведь нелогично. Зачем им убивать свой народ? Какой смысл?
– Ты не поймешь, – только и ответила она.
Я думал о том, что страна, убивающая свой народ, не может быть такой развитой. У американцев классное кино, лучше, чем наше. Американцы делают много крутых штук: от компов до телефонов. В учебниках нередко упоминают американцев, сделавших то одно научное открытие, то другое. Как будто человек без руки не может быть умным и полезным – что за ерунда такая?
Вечером приехала Анна, в суперкоротких шортах и пахнущая духами. Духи сладкие – как запах ирисок.
Я сразу спросил у нее, правда ли, что в Америке при рождении усыпляют дебилов и инвалидов.
– Чего-о-о? – удивилась она. – Кто тебе это сказал?
– Воспиталка.
Анна цыкнула:
– Вот дура… – Она серьезно посмотрела на меня. – Никто и нигде никого не усыпляет, понятно? И нет такого слова – «дебил». И людей-дебилов тоже не бывает.
– А кто бывает? – удивился я.
– Бывают тупые дуры типа нее.
Мы сели на скамейку, а Анна принялась рассказывать, как на самом деле в Америке хорошо. Сказала, что там часто можно встретить на улице человека с ограниченными возможностями (она так длинно и непонятно называла инвалидов), потому что города приспособлены для них: есть пандусы, парковки, подходящая ширина дверных проемов. В России таких людей почти не видно, потому что у большинства из них нет возможности самостоятельно покинуть квартиру. Чаще всего они вынуждены прозябать в четырех стенах, хотя современный мир позволяет полноценно жить всем, просто в нашей стране об этом как будто не знают.
Закончив рассказывать про счастливых американских инвалидов, она тяжело вздохнула:
– Это в России их убивают, а не там.
И, спохватившись, быстро добавила:
– Ты только нигде этого не повторяй!
– Почему?
– Мало ли что.
В этот момент с хрюкащим гоготом из-под скамейки вылезла рожа Цапы. От неожиданности Анна вскрикнула, а он протиснулся между нашими ногами, быстро что-то сфоткал и с таким же хрюканьем устремился прочь. Мы смотрели ему в спину: мерзко посмеиваясь, он убегал обратно к зданию батора.
– Что это было? – быстро дыша, спросила Анна.
– Он сфоткал ваши ноги, – пояснил я.
– Зачем?
– Считает, что вы секси.
– О господи…
В этот раз мы быстро попрощались. Она ничего не принесла с собой, и я был рад.
Я дождался, когда приедет такси, проводил ее до забора и еще долго смотрел вслед удаляющейся машине. Наверное, ей казалось, что я провожаю ее взглядом, на самом же деле я оттягивал время. Мне не хотелось идти в батор, потому что после каждого посещения Анны меня били.
Я наделся, что возвращение с пустыми руками спасет меня от улюлюкающих придурков, но ситуация оказалась еще хуже – возле входа в батор стоял сам Цапа. Когда я подошел к дверям, он больно схватил меня за руку выше локтя и дернул к себе. Прямо в лицо, дыша вонючим табаком, пробасил:
– В следующий раз приведешь ее в нашу спальню, ясно? А не приведешь – я тебе хер отрежу, педик спидозный.
Про «хер» прозвучало настолько уверенно, что я ни на секунду не усомнился, что он так и поступит.
– Ясно, – пикнул я.
Он отпустил меня и пошел дальше по коридору, на ходу названивая Бахе и рассказывая, как он планирует в честь следующего приезда «сисястой американки» сдвинуть кровати.
* * *
Я перестал отвечать на звонки Анны. Вернее, я отвечал, но каждый раз не то, что она хотела услышать:
– Привет, я сейчас не могу говорить, я стираю носки, – говорил я, когда на самом деле смотрел клипы по телевизору.
Или, если она звонила за обедом, показательно кашлял в трубку и говорил, что подавился.
Или врал, что у меня болит голова и я не в состоянии разговаривать.
Потому что я знал, что, если мы начнем болтать, она спросит, может ли завтра приехать, и если я скажу: «Да», то должен буду заманить ее в спальню к Цапе; а если скажу: «Нет», то могу потерять ее навсегда, а она единственный человек, который хочет со мной общаться. Поэтому я предпочитал выдумывать причины, по которым не могу с ней говорить.
На пятый день вместо привычного «Привет» я сразу услышал:
– Оливер, что происходит, я тебя чем-то обидела?
В этот момент я шел по коридору до столовой, но решил изобразить тяжелое дыхание и быстро сказать:
– Сейчас физра, не могу говорить, пока!
Цапа нервно спрашивал, где моя «сисястая американка», но я врал, что она мне не звонит и я ничего не знаю.
– Видимо, ты слишком долбанутый даже для Америки, – заключил Цапа.
Наверное, он бы в итоге отобрал у меня телефон и позвонил Анне сам, если бы на выходных не приехали волонтеры, всегда отвлекающие от повседневных проблем. У одного из зайцев, Костяна, был день рождения, и волонтеры привезли с собой кучу подарков, торт и конфеты – Цапа тут же обо мне забыл.
В столовой накрыли стол, мы вразнобой на ломаном английском спели Костяну «Хэппи бездэй ту ю», он задул свечи, воспиталки, нянечки и волонтеры похлопали в ладоши, покружили вокруг нас и ушли куда-то. Это было плохо. Никто из нас не успел доесть свой кусок торта.
Конечно, как только мы остались одни, старшие налетели на наш стол, как вороны. Отобрали все самое вкусное: торт, пирожные, шоколадные конфеты (оставили только карамельки). Торт брали прямо грязными пальцами и запихивали большими кусками себе в рот, гогоча, а конфеты распихивали по карманам.
Костян, чуть не плача, пытался отстоять свой праздник, но Цапа вымазал ему рот кремом. Подобные сцены повторялись из раза в раз, когда у нас – средних – бывали дни рождения. Нормальные праздники и чаепития получались только у младших – за ними следили лучше. А мы чувствовали, что взрослеем.
При взгляде на Костю у меня что-то защемило в сердце. Мне захотелось как-то подбодрить его, и я сказал:
– Ничего, скоро он выпустится, и старшими будем мы.
Костян, бросив на меня серьезный хмурый взгляд (его карие глаза в тот момент были похожи на блестящие вишенки), сказал:
– Не разговаривай со мной, спидозный.
«Спидозным» меня стали называть с подачи Цапы и Бахи.
– Ты хоть знаешь, кто это? – спросил я у Костяна, потому что сам толком не знал.
– Это ты, потому что ты заразный, – ответил Костян. И почему-то, выдержав паузу, будто бы на всякий случай добавил: – Фу.
Встав из-за стола, именинник ушел. Праздник был окончен: мы остались без сладостей, без хорошего настроения и без справедливости.
