Кэрол Стивенс "Войны за становление Российского государства. 1460–1730"

Карта 1. Западная Евразия (ок. 1400) (взята с сайта https://euratlas.com)

К западу от московских земель после распада Монгольской империи набирало силу Великое княжество Литовское, находившееся с 1385 года в личной унии с Королевством Польским под властью династии Ягеллонов. В годы правления Витовта (умер в 1430 году) Литва захватила территории в 240 км от Москвы, увеличив число своих православных подданных. Обладая большим православным населением, Литва неоднократно пыталась оспорить главенствующую роль Москвы в иерархии Восточной православной церкви. Поскольку Польша и Литва простирались на юг вплоть до Черного моря, эта двуединая монархия также контролировала территории на западе степи, где находился ключевой участок торгового пути из Москвы на юго-запад. Короче говоря, Великое княжество Литовское было не менее сильным претендентом на то, чтобы считаться главной силой в степи, чем Золотая Орда, расколовшаяся на сравнительно небольшие ханства. В начале XV века Литва представлялась даже более мощным государством, чем в 1450 году. Однако к середине XV века перебои в торговле на Балтике и политические смуты, последовавшие за смертью Витовта, несколько подорвали ее влияние.

Придя в себя после междоусобной войны, Московское княжество оказалось единственным русским государством на севере, могущим претендовать на контроль за степью[5 - Доказательством тому служат титулы Ивана III и его наследников. См. [Ostrowski 2002: 180–182].]. К началу 1400-х годов в Великое княжество Московское входила уже не только собственно Москва с окрестностями, но также Владимир и другие земли. В середине XV века на севере, помимо Московского, все еще существовали и другие независимые княжества, некоторые из которых обладали большей самостоятельностью по отношению к остальным: Ростов, Ярославль, Тверь и Рязань; кроме того, не подчинялись московскому князю и два процветающих торговых города – Псков и Новгород. Несмотря на внушительные размеры территории, в особенности Новгорода, никто из них в военном плане не мог соперничать с Москвой. Не имея возможности конкурировать с Московским княжеством за наследие Золотой Орды, все эти северо-восточные русские государства пытались защитить себя от московской экспансии. Близость крупного Великого княжества Литовского побуждала их обращаться за помощью и поддержкой к правителям Литвы. В связи с этим взаимоотношения между этими православными русскими соседями часто были весьма напряженными, хотя эти конфликты не были напрямую связаны с вопросом о будущем степи.

Таким образом, к 1460 году Московское княжество оказалось региональной силой, естественным образом участвующей в перераспределении власти после распада Золотой Орды. Его соседи, как степные мусульманские ханства, так и восточноевропейские государства-соперники, тоже были участниками этой международной игры. Почти все они оказались втянутыми в московскую усобицу времен правления Василия II. Действия Ивана III, возобновившего агрессивную экспансионистскую политику, привели к новым осложнениям в отношениях с соседями.

Новый политический консенсус

Способность Москвы успешно лавировать в этой непростой международной обстановке в очень большой степени зависела от решения двух тесно связанных между собой задач, касавшихся внутреннего устройства княжества. Первая заключалась в перестройке его политической системы; вторая, напрямую зависевшая от первой, состояла в военном преобразовании Московского государства. После междоусобной войны и последовавшего за ней восстановления порядка ни политическое, ни военное устройство Москвы не имели определенной институциональной формы. Политическая власть была патримониальной и не регулировалась законом. Все определялось личными связями при московском дворе, где правил великий князь при участии глав самых влиятельных семей. К 1460-м годам в число этих влиятельных фигур, находившихся при князе, входили бояре из 15 знатных московских родов, а также союзники, служилые князья и члены правящей семьи – а именно, четыре младших брата Ивана III. Кроме того, при дворе находились представители еще двух менее влиятельных, но более многочисленных сословий служилых людей – дворяне и дети боярские, которые состояли на службе либо непосредственно у великого князя, либо у одной из вышеперечисленных знатных фигур[6 - Н. Коллманн подробно описывает то, как была устроена и существовала русская знать в XIV–XV веках [Kollmann 1987: 36–41].]. Эти люди служили великому князю Московскому при дворе и на поле боя по самым разным причинам. Некоторые князья были покорены московским войском, других, несомненно, одновременно пугала и привлекала растущая мощь Москвы. Менее благородные, но тем не менее богатые и влиятельные семьи прибывали к московскому двору, стремясь заполучить часть той военной и политической власти, которой обладал великий князь, а также в надежде на осязаемые материальные блага в виде земли, людей и товаров. Таким образом, верная служба Москве сулила щедрую награду. Тот, кому удавалось в условиях жесткой конкуренции отвоевать себе место при московском дворе, мог рассчитывать на более высокое положение и большее богатство, чем в других соседних княжествах. Для великого князя Московского сохранение стабильности и существующего политического устройства было необходимым условием проведения успешной внешней и военной политики.

Бояре играли в этой системе ключевую роль: они представляли могущественные роды, которые обладали обширными связями и содержали у себя на службе челядинцев и холопов. К середине XV века сформировался определенный круг боярских семей. Эти семьи получали основной доход с приобретенных или полученных в награду земель, находившихся в Московском княжестве или рядом с ним. Приобретение новых земель позволяло роду оказывать большую поддержку членам семьи и людям, состоящим у него на службе. Хотя эти влиятельные группировки все время сражались друг с другом за влияние при дворе великого князя Московского, после междоусобной войны боярские семьи вынужденно умерили свои разногласия ради укрепления власти верховного правителя. Рознь и соперничество при дворе приводили только к хаосу, угрожая уничтожить тот источник богатства и власти, завладеть которым мечтал каждый из родов. Правящая династия, в свою очередь, прислушивалась к советам глав знатнейших семейств и принимала решения, опираясь на их поддержку [Kollmann 1999: 176; Коллманн 2001].

Прежде всего, бояре представляли собой военную элиту. Воинская доблесть обеспечивала им высокое положение внутри рода и при московском дворе. Получив высокий чин, они прибывали ко двору и становились политическими советниками великого князя. В то же самое время они продолжали нести военную службу, ведя в бой свою свиту и командуя войсками своего сюзерена [Kleimola 1985: 232–258; Чернов 1998: 310]. Боярская свита, состоявшая из вольных людей и рабов (родичей, челядинцев и боевых холопов), к 1460-х годам уже стала терять былую мощь и значение [Hellie 1972: 26; Павлов-Сильванский 1898: 97]. Теперь продвижение боярина по службе определялось повышением его положения при дворе и связанной с этим более высокой должностью в войске великого князя. Также московский государь мог вознаграждать бояр и других служилых людей, отдавая им земли «в кормление», то есть обязывая местное население содержать («кормить») этих временных правителей (наместников) в течение всего периода их службы.

В отличие от бояр, большинство служилых князей лишь недавно появились при московском дворе. Будучи ранее членами правящих династий и независимыми правителями, эти князья оказались втянутыми в сферу притяжения Москвы либо из-за того, что их земли были захвачены, либо из страха перед растущей мощью Московского княжества, либо потому, что были разорены войной. Других привлекала возможность возвыситься: хотя верная служба московскому князю означала утрату независимости, взамен можно было получить богатство и власть, добиться которых было реально только в Москве [Чернов 1954: 23]. Служилые князья обладали разными правами и привилегиями. Некоторые из них состояли при московском дворе, но фактически продолжали править своими бывшими подданными; другие не покидали своих земель. Кто-то был в большей степени союзником, чем вассалом, кто-то держал себя вызывающе и более ревностно относился к собственному положению, чем другие. Место этих князей при московском дворе в каждом конкретном случае зависело от конкретных обстоятельств, хотя в целом их княжеская кровь и недавняя независимость давали им, на их взгляд, право на более высокое положение и особый статус по сравнению с боярами.

Члены великокняжеской семьи, такие как четверо младших братьев Ивана III, занимали особое место в московской политической системе. До Василия II (годы правления 1425–1462) московский престол в течение нескольких поколений наследовался от отца к старшему сыну, по вертикали. Это отличало Москву от прочих русских княжеств, где престолонаследие обычно происходило по лествичному праву, то есть от брата к брату, по горизонтали. Изначально такая необычная ситуация в Москве возникла благодаря случаю – после смерти одного из великих князей не осталось наследников-братьев или дядьев. Однако у отца Ивана III Василия II были живые дядья, и в 1430 году они оспорили его право на московский престол. Победив в последовавшей династической войне, Василий назначил сына Ивана своим соправителем за 15 лет до собственной смерти, чтобы упрочить его права как наследника трона. Исполняя завещание Василия II, его вдова и четверо младших сыновей в 1462 году присягнули на верность Ивану как московскому князю. Однако при этом Василий оставил в наследство каждому из своих сыновей по уделу. Удел представлял собой значительную территорию в границах Московского княжества, которая передавалась мужским представителям великокняжеской семьи, чтобы те располагали подобающими их положению политическими, экономическими и военными ресурсами. Удел был неотчуждаемым владением, которое возвращалось великому князю в том случае, если семья удельного князя прекращала существовать. Однако вплоть до того момента вдова и сыновья удельного князя были практически независимыми правителями в своих землях. Как и в случае с боярами, хаос, пережитый в годы междоусобицы, а также воля, выраженная Василием II, побудили братьев Ивана III поддерживать его в вопросах войны и внешней политики. Между ними и Иваном с его двором существовало взаимопонимание, суть которого была в том, что влияние братьев на процессы принятия решений, их положение при дворе и границы собственной независимости будут зависеть от успешности проводимого великим князем курса [Howes 1967: 137–142].

Увеличение количества знати при московском дворе после междоусобной войны имело еще одно важное вторичное последствие. Двор великого князя Московского стал пристанищем не только бояр и служилых князей; та местная знать со своими собственными приближенными, которая ранее состояла при дворе своего прежнего князя, волей-неволей последовала за своими предводителями в Москву. Некоторые присягнули на верность великому князю Московскому вынужденно в результате соглашения, заключенного с их побежденным правителем; другие добровольно перешли на службу к Ивану в надежде на высокие награды; третьи проводили бо?льшую часть времени при прежних хозяевах. Однако в результате всего этого двор Ивана III трещал по швам не только от московской знати, но и от бояр, дворян и детей боярских из других княжеств. Все эти люди неопределенного подданства вместе с равными им по положению местными жителями, наводнили двор московского государя.

С 1462 года Иван III был не имеющим соперников правителем Московского княжества, однако его двор представлял собой непредсказуемую и трудноуправляемую смесь различных элит: бояр, вассалов, союзников, служилых князей и родных братьев. Взаимные ожидания Ивана и его двора друг от друга имели очень личный и зачастую своеобразный характер и основывались на исторически сложившихся отношениях и индивидуальных заслугах, текущей ситуации, традиции, местной специфике и некоторых обоюдных обязательствах, а также на подобающем уважении к власти московского князя. После разрушительной междоусобной войны эти люди в целом готовы были поддерживать своего государя и действовать заодно. Нередко эта преданность подкреплялась обеднением, поражением в войне или страхом. Тем не менее в 1460-е годы, когда число людей при дворе Ивана существенно увеличилось, возникла необходимость в какой-то опоре для этих новых связей. Ни великий князь, ни знать не могли более взаимодействовать, руководствуясь прежними обычаями, принципами службы и cложившимися привязанностями. Для того чтобы Московское княжество могло продолжать свою военную и политическую экспансию, необходимо было преобразовать политическое устройство и стабилизировать положение дел при дворе.

Вооруженные силы Московского княжества

В начале XV века московская армия представляла собой трудноуправляемое сборище независимых вооруженных отрядов. Главную роль в ней играло постоянно увеличивающееся личное войско великого князя, состоявшее из бояр, придворных и провинциальных служилых людей. Однако бояре, призванные для выполнения своих обязанностей, прибывали в сопровождении собственной вооруженной свиты, которая была преданной прежде всего своему командиру. Члены правящей московской династии и служилые князья тоже приводили с собой личные армии – бояр, придворных и провинциальных служилых людей из своих уделов. Кроме того, всегда существовала вероятность того, что такой призыв к оружию останется без ответа. Далее эти независимые отряды получали каждый свое задание, которое и выполняли в течение всего срока военной кампании. Относительная важность этого задания и место, занимаемое отрядом на поле боя, напрямую зависели от положения его командира при дворе великого князя. Вместе с тем проявленная на поле боя доблесть могла обеспечить тому или иному командиру более высокое положение при дворе после возвращения из похода. Таким образом, взаимосвязь между военными навыками и местом в политической иерархии становилась только крепче.

К середине XV века в устройстве московского войска не произошло каких-либо существенных изменений. Оно не обладало какими-либо новыми технологическими или организационными преимуществами относительно своих непосредственных конкурентов; в то время технологические инновации были сравнительно редки. Насколько известно, в 1460 году московская армия мало отличалась от своих предшественников, если не считать того, что количество людей, находившихся в распоряжении московского князя, его бояр, союзников, вассалов и подчинявшихся ему удельных князей, увеличилось вместе с ростом его двора. Однако до тех пор, пока не были созданы и внедрены принципы и навыки несения военной службы, для организации этого разнородного войска под командованием бояр и других претендентов на политическую власть при московском дворе правителю приходилось прибегать к сложной дипломатии.

В ту эпоху и в этом регионе вооруженные силы состояли в основном из конных лучников, снаряженных по монгольскому образцу: стеганые куртки или иногда легкие кольчуги, мечи или сабли и, безусловно, могучие составные луки. Эта амуниция вместе с конем, которого каждый воин приводил с собой, стоила сравнительно недорого, но все это позволяло организовать очень мобильное войско, одинаково эффективное как в степи, так и против оседлого населения. Обучение военному искусству требовало прилежания и ежедневных тренировок. В результате конница состояла по большей части из людей относительно высокого положения, окруженных родственниками, челядью и боевыми холопами. Конные силы использовались в мелких набегах, приграничных стычках и более крупных военных кампаниях.

В походе московское войско имело более-менее упорядоченный вид. Конница обычно была разделена на так называемые полки, которые затем разбивались на сотни, полусотни и десятки, у каждого из которых был свой командир. Большая часть двора великого князя, состоявшая из бояр, служилых князей, союзников и дворян более низкого происхождения, числилась в центральном или большом полку. Это было самое элитное подразделение московского войска, кроме тех случаев, когда великий князь сам принимал участие в бою во главе своего государева полка. Когда на поле боя выходила сравнительно небольшая рать, она состояла из трех полков: большого, передового и сторожевого – так называемого «малого разряда»[7 - Примерно так же было устроено степное войско до монгольского нашествия [Rorex, Fong 1974].]. Судя по описаниям XVI века, большой полк обычно принимал на себя главный удар неприятеля, в то время как полк правой руки и полк левой руки пытались быстро совершить окружные маневры. Более крупное войско помимо трех полков «малого разряда» включало в себя полк правой руки и полк левой руки, совместно составляющих «большой разряд».

В таких разрядах московские дворяне объединялись с конными дворянами, которые состояли на службе у великого князя, но не были у него при дворе, а также с отрядами и свитами родственников, вассалов и союзников московского государя. Ценным и надежным союзником Москвы мог быть и находящийся у нее на службе татарский военачальник, такой как Касим-хан, в чьем распоряжении была собственная превосходная конница. Также в походе основное войско могло сопровождать и ополчение; правда, неизвестно, были ли у него какие-то особые военные обязанности. Кроме того, поскольку каждый конник обязан был сам обеспечивать себя всем необходимым, войсковой обоз представлял собой скопление принадлежащих отдельным дворянам телег, где слуги и челядинцы охраняли припасы своего хозяина – все это вносило хаос и сумятицу в организацию этой в целом очень мобильной армии.

До середины XV века порох, огнестрельное оружие и тактика ведения боя с его использованием не играли важной роли ни для московского войска, ни, если брать шире, для тех военных действий, в которых оно участвовало. Дело было не только в неведении: в Московском государстве знали о порохе и о том, как его применять. Еще сто с лишним лет назад русские стреляли из небольшой пушки по монгольскому войску, и сами монголы тоже обладали огнестрельным оружием. В начале XV века пушки – вероятно, привезенные из Европы – встречались во всех русских землях. Недавняя междоусобица и враждебные отношения между Московским княжеством и соседним Великим княжеством Литовским, вероятно, замедлили процесс получения информации о последних инновациях в сфере использования огнестрельного оружия. В середине XV века пушки в московских землях были по большей части непередвижными и в основном использовались для защиты крепостных стен. Поскольку артиллерийские орудия были ненадежны и с трудом поддавались транспортировке, их редко задействовали даже при осаде или штурме крепостей. Более того, из-за особенностей евразийского ландшафта, малой плотности населения и специфических методов ведения войны на этой территории захват крепостей в середине XV века не являлся главной военной задачей. Другие виды огнестрельного оружия, в частности ручное, получили распространение уже позже. При Иване III в московском войске стали изредка использовать заряжаемые с дула ружья с фитильным замком. В Московском княжестве, так же как и их противники-татары, считали, что огнестрельное оружие того времени ни стратегически, ни тактически не подходит для вооружения войска, в котором главную ударную силу составляла мобильная конница [Чернов 1954: 28, 33–35, 38, 40; Hellie 1972: 152–153[8 - Цит. по: [Кирпичников 1957: 62–65].]].

В 1450-х годах московское войско было не очень большим, несмотря на то что число людей, которых великий князь мог призвать под свои знамена, все время росло. Крупные силы, о которых говорится в некоторых источниках, по всей видимости, никогда не существовали. Представляется вероятным, что из-за трудностей в управлении войсками, логистики и прочих ограничений, связанных с организацией, размер этого войска составлял около 35 тыс. человек, не считая вспомогательных сил и обоза [Davies 1999: 148]. Вероятно, в Московском княжестве наличие большого числа готовых сражаться людей давало возможность чаще устраивать военные походы, а не собирать более крупную армию для какой-то конкретной кампании.

Великий князь с осторожностью относился к присоединению новых отрядов из недавно присоединенных земель в состав своего войска. Так, например, в 1462 году он отдал приказ о проведении приграничных набегов на севере и северо-востоке русских территорий. Этой операцией руководил боярин, много лет служивший Москве, однако большая часть конницы была родом из княжеств, граничащих с Казанским ханством, – Устюжского, Вологодского и Галицкого, – чья преданность московскому государю имела не такой давний характер. Позднее тем же самым людям было приказано защищать московские (и их собственные) земли, когда татары нанесли ответный удар. Некоторые из них участвовали потом в более крупных военных кампаниях против Казани. Сбор таких отрядов осуществлялся либо московским наместником, либо их же собственным князем, присягнувшим на верность Москве. У жителей северо-восточных земель были веские причины вставать под московские знамена. Враг, против которого они сражались, был и их врагом тоже, и в случае победы добыча тоже доставалась им. Однажды Москва даже предложила им еду, обмундирование и стрелы в обмен на защиту границы в течение зимы [Alef 1973: 77][9 - Цит. по: [Сербина 1950: 88].]. Однако в некоторых других землях на сотрудничество с Москвой шли с куда меньшей охотой. Вятка и Пермь были полунезависимыми территориями, зажатыми между Московским княжеством и Казанским ханством, и их правители отказывались действовать заодно с Москвой из страха перед ответным нападением татар после ухода московского войска. Как демонстрируют эти примеры, к середине XV века власть московского князя и его способность призвать под своим знамена войска из окрестных земель выросли, однако этот механизм еще не был отлажен до конца.

Москва использовала каждую возможность для того, чтобы теснее привязать к себе тех князей, которые либо поступили к ней на службу совсем недавно, либо имели особо высокое происхождение. Военные обязательства, существовавшие между великим князем и его союзниками и вассалами, далеко не всегда были закреплены договором. Нередко случалось так, что некоторые из них не прибывали на сбор войска, несмотря на то что приказ об этом исходил от их сюзерена, или даже уходили вместе со своими людьми посреди военной кампании. Таким образом, для того чтобы собрать вокруг себя всех своих союзников и вассалов, московскому князю все еще приходилось прибегать к сложной дипломатии. Брату Ивана, Юрию, сначала было поручено руководить от имени московского князя обороной земель, находившихся рядом с его собственным уделом, а затем уже он командовал объединенной русской конницей в военных походах. Члены великокняжеского семейства Ярослава возглавляли московское войско в 1467 и 1469 годах. В военных кампаниях, не связанных с защитой их собственных земель, братьев великого князя (и других его вассалов и союзников, чья преданность и надежность вызывали сомнение) зачастую сопровождали приближенные к Ивану бояре, состоявшие при его дворе [Alef 1973: 88; Чернов 1998: 307; Crosky 1990: 59; Алексеев 1991: 67–68][10 - Ср. [Зимин 1972: 98].]. Московский государь весьма успешно манипулировал членами своей новой военной элиты, однако его взаимоотношения с ними не были ни стабильными (упорядоченными), ни предсказуемыми. На важность такого взаимодействия великого князя с его приближенными в военных вопросах указывает то, что в сохранившихся источниках этому аспекту уделяется исключительное внимание.

Помимо вопросов, связанных с управлением войсками и логистикой, успешный сбор людей и ресурсов для проведения военной кампании зависел от работы централизованного административного аппарата. Историки часто пишут о том, что к середине XV века в администрации Московского княжества должны были сформироваться различные ведомства, поскольку это было необходимо для ведения воинского учета, сбора налогов и всего прочего. Однако имеющиеся в наличии архивные данные, относящиеся к этому времени, содержат очень мало информации как по этой теме, так и по многим другим. Само по себе это может ничего не значить, так как пожары и войны уничтожили большую часть старых московских архивов. Тем не менее некоторые книги с данными о военных назначениях сохранились. В них записаны имена и должности командиров, участвовавших в конкретных военных походах; там указано, что такой-то воевода вел «людей из Вятки» или «людей из Владимира», однако ничего не говорится ни о конкретной численности этих отрядов, ни о том, какие задачи они выполняли[11 - См. [Буганов 1966: 18] (сведения за 1478 год).]. Сейчас историки полагают, что эти разрядные книги служили прежде всего для того, чтобы вносить в них сведения о положении дворян и занимаемых ими должностях, а не для ведения записей военного характера. В нашем распоряжении даже нет информации о письменных приказах, полученных наместниками. Общие налоги тоже играли менее важную роль, чем можно было предположить, поскольку войско поддерживало само себя за счет поместий. Прочие налоги были, судя по всему, местными, и их сбор был децентрализованным. Все это наводит на мысль о том, что развитие административного аппарата и делопроизводства не имело такого прямого влияния на военную деятельность Московского княжества, как это считалось ранее[12 - Ср. [Чернов 1954: 40; Чернов 1948: 3, 117; Poe 1997: 364–365].].

В 1450 году Московское княжество обладало большим потенциалом для того, чтобы стать чем-то бо?льшим, чем влиятельной региональной силой на окраине евразийской степи. Действительно, когда Москва начала выстраивать из разнородных политических и военных элементов единый централизованный механизм – процесс, занявший 150 лет, – вокруг нее уже стали сформировываться новые, соперничающие между собой государства. На севере объединение скандинавских королевств, пусть и непрочное в XV веке, заложило основу для создания огромной империи к северо-западу от Новгорода. Ливонский орден на Балтике тоже представлял существенную угрозу трем экспансионистским державам, окружавшим его. Далекие и могущественные Габсбурги и Сефевиды вскоре тоже стали играть важную роль в делах Русского государства, так же как и турки-османы, чьи взаимоотношения с Москвой зачастую проистекали при посредничестве крымских татар.

При Иване III (годы правления 1462–1505), Василии III (годы правления 1505–1533) и, наконец, Иване IV (годы правления 1533–1584) территория Московского княжества (с 1478 года – Русского государства) увеличилась более чем в три раза. Более того, к концу XVI века Москва подчинила себе восточные русские княжества, победила Казанское и Астраханское ханства и в конце концов присоединила Сибирь. После этого русские торговцы и солдаты отправились дальше на восток к Тихому океану. Продолжая экспансию на юго-восток, Русское государство начало затяжное противостояние за Кавказ с Османской империей. Крымское ханство на юге поначалу было союзником Москвы, но к 1520-м годам стало ее противником и вассалом Константинополя. Москва присоединила Новгород и Псков на западе, и ее притязания на западные приграничные территории привели к нескончаемым войнам, которые в итоге подорвали мощь Великого княжества Литовского. Упадок и крах Ливонского ордена тоже обрек окружающие его государства на постоянные вооруженные конфликты. Однако ближе к концу XVI века экспансия Москвы в этом направлении остановилась. Зато стали активно развиваться коммерческие, дипломатические и военные связи с империей Мин, Сефевидами, турками-османами и королевствами Центральной и Западной Европы. Русское государство в XVI веке постепенно становилось большой, хотя и несколько необычной бюрократической империей, и его политика все теснее была связана с политикой других больших империй.

Вместе с экспансией происходили и перемены в военном устройстве. Во многом этот процесс носил скрытый характер. Так, в 1580-х годах бо?льшую часть русского войска составляла конница, разбитая на три или пять полков. Как и раньше, она по большей части состояла из конных лучников благородного происхождения, на чье содержание почти не расходовались средства государственной казны и которых можно было призвать как для защиты от вражеских набегов, так и для участия в наступательных походах. Служба в этом войске по-прежнему имела очень важное социальное и политическое значение, так как положение при дворе все еще сильно зависело от проявленной воинской доблести.

Однако за этим прежним фасадом скрывались очень важные изменения. В отличие от войска конца XV века, русская армия XVI столетия функционировала, опираясь не на «устные договоренности» и «обычаи», а на установленный порядок, и имела в своем распоряжении намного больше хорошо обученных людей, привыкших сражаться под единым и централизованным командованием. За этой армией стояли могущественный двор и множество ведомств и правил. В 1590-х годах служилые князья и братья государя почти не влияли на формирование армии и ее командование. Высшая знать Русского государства воспринимала себя, скорее, как правящее сословие внутри могущественной автократической системы, где от каждого помещика ожидалось, что он будет верно нести военную службу до конца жизни. Хотя конница по-прежнему по большей части сама обеспечивала себя всем необходимым, многие другие вопросы тщательно контролировались и документировались государственными чиновниками: например, количество всадников и сроки их службы. Военная деятельность Русского государства оказалась неразрывно связанной с развитием его административной системы.

Благодаря росту бюрократического аппарата Москва могла не только реагировать на перемены в своем международном статусе, но и постепенно осуществлять военные преобразования. Быстро ударной силой стала артиллерия. Появились люди, обладающие навыками ведения осадной войны, а в XVI веке, так же как Европа и Османская империя, Русское государство обзавелось полками обученной и находящейся на казенном довольствии пехоты, состоящей из вооруженных ручными пищалями стрельцов[13 - Ср. [Imber 2002: 264–281; Thompson 1976: 2–3].]. Эти пищальники и стрельцы, некоторые из которых несли службу круглый год, не принадлежали к знатному сословию. С учетом этих новых умений произошли изменения в стратегии и тактике ведения войны в условиях осады и открытого боя. Возник налоговый механизм, позволяющий содержать все это новое военное устройство. Хотя в Русском государстве и продолжали функционировать старые принципы придворной политики с ее упором на дворянскую конницу, к 1580-м годам русская армия была уже тесно связана с новой бюрократической системой, благодаря чему Москва могла добавлять новые элементы в свое военное устройство и приобрела статус мощной региональной державы.

Эти инновации позволяли Русскому государству решать военные задачи в той сложной геополитической обстановке, в которой оно находилось. Примерно с 1513 года враждебно настроенные крымские татары нередко совершали масштабные и опустошительные набеги на южные окраины русских земель, где процветало сельское хозяйство. Защита этих территорий и выкуп пленных требовали от Москвы огромных военных усилий и больших затрат. Организация эффективной обороны, которая могла сосуществовать и взаимодействовать с армией в период ведения боевых действий, стала большим достижением для Русского государства в XVI веке, имевшим далеко идущие последствия. По мере того, как росла русская империя, увеличивалась и ее бюрократическая система, благодаря которой правительству удавалось мобилизовать людей и ресурсы, необходимые для захвата и защиты новых территорий.

Однако к концу XVI века даже эти значительные успехи не смогли сделать военное устройство Русского государства менее обременительным. В Европе к тому моменту уже была поставлена под сомнение эффективность полупрофессиональных армий, находящихся на самообеспечении. Неудачи русского войска в недавней Ливонской войне заставили задуматься об этом и в Москве, поскольку эта война разорила русское крестьянство и остановила раздачу новых земель помещикам, которые служили в коннице. Некоторые из противников Русского государства при помощи муштры развили навыки ведения огнестрельного боя, в то время как необузданное поведение Ивана IV убило в его приближенных желание настаивать на дальнейших реформах. Оглядываясь назад, ясно видно, как успехи Русского государства в XV и XVI веках разрушили границы его традиционных устоев. О том, как это произошло, будет рассказано в последующих главах.

Глава вторая

Создание армии Русского государства (1462–1533)

Обзор

В 1485 году началось строительство мощных стен Московского Кремля из красного кирпича. Одиннадцать лет спустя итальянские и русские зодчие, инженеры и мастера почти закончили возведение величественной новой крепости треугольной формы на месте впадения реки Неглинной в Москву-реку. Вдоль внешних стен протяженностью свыше 2 км и толщиной от 3,5 до 6,5 м были построены 19 высоких башен (венчающие их шатры были сооружены в XVII веке). В самом уязвимом месте – напротив Красной площади – высота стен достигает 19 м. Эта новая крепость, построенная на месте пришедших в негодность укреплений из местного белого камня, возведенных во второй половине XIV века, является прекрасным образцом кватроченто. Внутри образованного стенами треугольника возник комплекс храмовых и дворцовых сооружений (тоже в итальянском стиле), среди которых необходимо отметить Грановитую палату и Успенский собор. При Иване III (годы правления 1462–1505) и его сыне Василии III (годы правления 1505–1533) вплоть до 1513 года в Кремле продолжали возводиться новые укрепления и постройки. При всей значимости Кремля как фортификационного сооружения в начале XVI века и подданные русского государя, и его враги воспринимали эту крепость в первую очередь как символ московской консолидации и экспансии [Анисимов 2003: 62; Brumfield 1993: 99; Ramelli 1976: 130–138].

В течение 75 лет после восшествия на престол Ивана III Русское государство впечатляющим образом увеличило свою территорию и стало куда более важным игроком на международной арене. Сначала Иван III и его наследник Василий III «собрали русские земли». Это выражение, «собирание русских земель», говорит не только о достижениях первых правителей Русского государства, но и точно описывает дальнейшие амбиции Москвы. Большинство соседних с Москвой русскоязычных земель, еще претендующих на независимость в 1462 году, к концу правления Ивана III в 1505 году уже были присоединены к Московскому княжеству и вошли в состав Русского государства. Самым большим и ценным из этих приобретений стал город Новгород, которому принадлежали обширные территории на севере. Хотя Новгород и подписал Яжелбицкий мирный договор с отцом Ивана Василием II Темным, отчасти признав над собой власть московского князя, в начале правления Ивана III новгородские бояре продолжали вести переговоры с Великим княжеством Литовским, надеясь при его поддержке вернуть себе независимость от Москвы. В 1471 году в ответ на эти действия Иван отправил на запад большое войско, последовавшая за этим битва на реке Шелони закончилась полной победой Московского княжества из-за внутренних разногласий между новгородцами и тщательного планирования кампании со стороны Москвы[14 - Подробнее об этом см. [Разин 1955, 2: 312–318].]. Поскольку в последующие годы, вплоть до 1478-го, лояльность Новгорода постоянно вызывала сомнения, Иван продолжал посылать туда войска, отбирать земли в пользу казны, арестовывать и заключать в тюрьмы видных новгородцев. К 1490-м годам Новгород фактически уже стал частью Русского государства. Знаменитый вечевой колокол, символ новгородского самоуправления, был отвезен в Москву, а земляные укрепления были заменены кирпичными стенами в итальянском стиле – по московскому образцу [Brumfield 1993: 72]. К 1523 году, а то и ранее, новгородская конница сражалась под знаменами московского государя далеко от родного города.

Другие северо-восточные княжества и республики, поглощенные Москвой, были не такими большими, и их присоединение происходило куда более спокойно. В 1485 году московское войско окружило Тверь – когда-то главного соперника Москвы, – чтобы помешать местному князю заключить союз с Литвой. Как и в случае с Новгородом, Иван III собрал огромную и внушающую трепет армию, отправив в поход служилых князей, вспомогательные войска, своих братьев, удельных князей и весь свой двор. Столь впечатляющая демонстрация военной мощи позволила ему добиться своих целей, не вступая в бой. Тверское и другие княжества были быстро поглощены Москвой в годы правления Ивана III; его сын Василий III (годы правления 1505–1533) впоследствии присоединил Псков, Рязань и Волок Ламский. Таким образом, за годы этих двух царствований Москва стала претендовать на все земли к северу и северо-западу от причерноморских степей – от Великого княжества Литовского до Казанского ханства.

В то же самое время Русское государство начало играть все более важную роль в продолжавшейся борьбе за контроль над степью. Это произошло как в результате завоеваний, так и благодаря дипломатии. Впрочем, в данном случае задачи и успехи Москвы лучше оценивать не территориальными завоеваниями или аннексией, а усилением ее политического авторитета.

То, что Москве удалось расширить зону своего влияния на юг и восток, во многом – особенно поначалу – было результатом ее взаимоотношений с Крымским ханством. В то время Крымское ханство занимало территорию Крымского полуострова и большой кусок Кипчакской степи к северу от него. Крымские татары вели более оседлый образ жизни, чем их предшественники из Золотой Орды, но в основе их экономики по-прежнему лежали набеги и торговля. Благодаря торговле в крупных крымских городах существовали большие немусульманские общины; Русское государство также вело оживленную торговлю через степь. Политическая стабильность и военная мощь Крыма зависели от способности хана (из династии Гиреев, потомков Чингисхана) добиваться поддержки и сотрудничества от его беев – вождей знатных кланов.

По инициативе Крыма между Москвой и Крымским ханством был заключен взаимовыгодный военный союз, продлившийся почти 40 лет – с 1480 по 1519 год. В ответ на это Великое княжество Литовское заключило стратегический союз с Большой Ордой, которая все еще пыталась возродить былую славу и мощь Золотой Орды. Эти два союза часто конфликтовали друг с другом, и зачастую успех был на стороне крымско-московской коалиции. Одно из таких событий, заслуживающее отдельного упоминания, произошло в октябре 1480 года, когда войска Большой Орды в ожидании своих литовских союзников расположились на южном берегу реки Угры, предполагая после ледостава выступить в поход на московские земли. Силы Ивана III заняли противоположный берег. Однако восстание православных князей и набеги крымских татар с юго-востока отвлекли литовские войска и не позволили им присоединиться к ордынской армии. В то же самое время глава Большой Орды хан Ахмат получил известия о готовящемся нападении со стороны ногайских татар и вынужден был увести свои войска назад, не вступая в битву с Иваном. Это так и не случившееся сражение в символическом смысле стало важнейшей победой Русского государства, хотя, вопреки распространенному мнению, оно и не означало окончание монгольского ига. Последовавшее за этой неудачей ослабление Орды было на руку и крымскому хану. Крым, чьи правители с 1475 года стали вассалами Османской империи (непокорными), помог Москве установить дипломатические отношения со своим сюзереном. В качестве ответной услуги Русское государство постоянно вмешивалось в казанские междоусобицы, что в итоге привело к воцарению династии Гиреев и на ханском престоле Казани [Сыроечковский 1932: 200–204, 217, 224; Khodarkovsky 2002: 77–91; Ходарковский 2019; Martin 1983: 443–445]. Поддерживая навязанных Крымом казанских ханов, Москва добилась того, что в конце XV и начале XVI века на западе степи возник тройственный союз, который мог полностью доминировать на этих территориях.

Однако к 1510-м годам Москву и Крым перестали связывать общие интересы, и их отношения из союзнических превратились во враждебные. Прежде всего увеличение размеров и мощи Русского государства привело к изменению баланса сил. Постоянные завоевания Москвы и рост торговли ослабили позиции Крымского ханства как посредника в степных делах: теперь великий князь Московский обладал достаточным влиянием, чтобы попытаться посадить на казанский престол собственного ставленника и вести дела с Османской империей напрямую. Кроме того, и Крымское ханство, уничтожив в начале XVI века Большую Орду, решило ту задачу, из-за которой оно во многом и было ранее заинтересовано в сотрудничестве с Москвой [Martin 1983: 447; Khodarkovsky 2002: 91–100; Ходарковский 2019]. В 1519 году Крым объявил о разрыве союза с московским князем; теперь Гиреи стали временными союзниками Великого княжества Литовского. В результате Москва обрела в лице Крымского ханства могущественного врага по ту сторону степи. Южные границы Русского государства были уязвимы. Ее степной враг состоял в союзе с обладавшей огромной военной мощью Османской империей. Кроме того, теперь Крым и Москва соперничали за влияние на Казанское ханство.

В отличие от положения дел на юго-востоке, на западе успехи Москвы были закреплены территориальной экспансией. После войны с Литвой, завершившейся в 1522 году, влияние Русского государства усилилось за счет вхождения в его состав юго-западных княжеств. Великое княжество Литовское, состоявшее с 1385 года в личной унии с Польским королевством, имело общего с Польшей монарха из династии Ягеллонов, однако войска, казна и административные системы обоих государств оставались раздельными. Литва была одним из самых упорных соперников Москвы: они конфликтовали друг с другом из-за ведущих на Балканы торговых путей, спорных прав на налоговые поступления, действий своих степных союзников и приграничных территорий. Многие князья и дворяне, жившие вдоль границы с Русским государством и находившиеся в вассальной зависимости от Литвы, исповедовали православие, в то время как двор великого князя Литовского находился в католической Польше. Попытки Москвы переманить этих князей на свою сторону и присоединить их земли к территории Русского государства приводили к войнам, столкновениям, поражениям и эфемерным перемириям в 1492–1494, 1500–1503, 1507–1508 и 1512–1522 годах. В итоге на службе у Василия III оказались сразу несколько новых служилых князей, а их земли, отошедшие Москве, укрепили притязания Русского государства на то, чтобы считаться наследником Киевской Руси. Эти впечатляющие территориальные приобретения, сделанные между 1462 и 1533 годами, сопровождались укреплением дипломатических и торговых связей Москвы с государствами Восточной и Центральной Европы.

Консолидация

Столь успешная экспансия стала возможной благодаря надежной и лояльной московскому князю армии, появившейся в результате внутренней консолидации. Русскому государству удалось постепенно выстроить стабильную политическую систему, разрешив внутриполитические противоречия и добившись определенного административного единства, однако этот процесс был очень сложным. Даже Великое княжество Московское никогда не управлялось как единое целое. Когда великим князем стал Иван III, в его личном владении находились 15 крупных русских городов. Управлял же он куда большей территорией, в которую входили уделы, принадлежавшие его семье, и Вятская земля. Хотя братья Ивана признавали его в качестве верховного правителя всех русских земель, у каждого из них были свои уделы, входившие в состав Русского государства, где они были полноправными хозяевами. Самый большой из этих уделов, включавший в себя пять городов, принадлежал старшему из братьев Ивана Андрею Большому. Следующий по старшинству брат Ивана Борис владел тремя городами, а еще пять городов были поделены между двумя младшими братьями, Юрием и Андреем Меньшим?. По завещанию отца Иван получал только треть от всех доходов Московского княжества, остальное доставалось его братьям и матери [Howes 1967: 137–143]. Другие земли, например Рязань, не находились в прямом подчинении Ивана III. Некоторые состояли в союзе с Москвой и управлялись отдельно. Другие уже признали власть Москвы, но управлялись как независимые княжества, которыми они когда-то были – иногда своими же прежними князьями. В военное время все они посылали свои войска на помощь московскому князю. Преданность этих земель и их правителей великому князю Московскому по большому счету сомнений не вызывала. Однако управление этими разрозненными территориями представляло собой очень сложную задачу.

По мнению большинства историков, внутриполитическая консолидация Русского государства была достигнута во многом благодаря личным договоренностям представителей элиты. За одним существенным исключением – в исторических источниках не говорится о военной оккупации русских княжеств после их захвата Москвой. Вместо этого постепенные изменения в социальной и политической иерархии, сложившейся при московском дворе, приводили к тому, что некогда свободолюбивые правители независимых княжеств начинали извлекать выгоду из своего нового положения. Теперь их взаимоотношения друг с другом и с великим князем Московским регулировались достигнутыми соглашениями, новыми договоренностями и, в конце концов, более предсказуемыми правилами, так что к 1530-м годам двор великого князя Московского представлял собой арену, на которой могущественные роды действовали сообща друг с другом и в унисон с государем[15 - Подробнее об этом говорится в работах В. Д. Назарова, в частности, в его неопубликованном докладе «Государев двор в истории России конца XV – середины XVI в.», сделанном в 1993 году в Лос-Анджелесе.].

Первые лица московского двора отнюдь не подчинялись Ивану III беспрекословно (несмотря на достигнутое после междоусобицы согласие). Прекрасным примером этому служат продолжавшиеся всю их жизнь переговоры между Иваном и его младшими братьями. Иван, не отличавшийся излишней щедростью, вопреки обычаю не делил среди членов семьи новые завоеванные и перешедшие в казну земли. При этом он настаивал, чтобы войска его братьев часто и в полном составе участвовали в его многочисленных военных кампаниях. Когда в 1470-х годах двое его братьев, Борис и Андрей Большой, возмутились таким порядком вещей, Иван пошел на уступки, предложив каждому из братьев те земли, которые тот хотел получить. Однако взамен он значительно ограничил их суверенные права, а также потребовал от братьев поступиться частью своих доходов и признать, что власть великого князя распространяется и на их собственные уделы. Хотя братья и не оспаривали права Ивана на московский престол, им были не по душе его алчность и притеснения [Алексеев 1991: 141]. Когда Иван потребовал от них выдать ему князя Оболенского-Лыко, который сбежал из Москвы и присягнул на верность его брату Борису, они возразили против такого вмешательства в их дела. Это противостояние достигло пика в конце 1479 года, когда Ивану предстояло решить особенно сложные военные задачи. В начале года он отправил войско в Новгород для подавления восстания. После возвращения из этого похода Москва готовилась к отражению нападения со стороны Большой Орды («стоянию на Угре»), а затем армия Ливонского ордена осадила Псков. В этот непростой момент братья Ивана Борис и Андрей Большой проявили свое недовольство, покинув его войско вместе со своими людьми. Они увели свои дружины (насколько можно судить, довольно большие) и двинулись на запад в сторону Новгорода, где вступили в переговоры с польским королем Казимиром. К счастью для Ивана, этот мятеж сошел на нет, и ему удалось договориться с братьями и вернуть их вместе с их войсками.

Впоследствии Иван III еще неоднократно заключал соглашения с братьями, пытаясь ограничить их независимость, но о полном успехе этих действий говорить не приходится. В 1491 году его брат Андрей Большой снова отказался отдать свою дружину в распоряжение московского князя, который тогда оказывал военную поддержку своему крымскому союзнику. Иван арестовал брата и бросил его в тюрьму, где через два года тот и умер. Два племянника Ивана всю оставшуюся жизнь провели в заточении и ссылке, так как их дядя всеми силами противился восстановлению прежней самостоятельности удельных княжеств. При таком положении дел большинство оставшихся удельных князей завещали свои земли Ивану. Таким образом удельные дворы и войска перешли под прямую власть Москвы, и от их былой независимости мало что осталось. Так, например, в правление Василия III удельные войска уже не включались в московскую рать в виде единых дружин, а разбивались на отдельные отряды, которые приписывались к различным полкам. Тем не менее уже после смерти самого Василия в 1533 году два его оставшихся в живых брата, могущих претендовать на московский престол по лествичному праву, были арестованы и умерли в заточении [Martin 1995: 248; Kollmann 1987: 157; Alef 1986: 164–176]. Это не только помогло закрепить положение о вертикальном престолонаследии, но и побудило большинство членов царской семьи встроиться в военную и политическую иерархию Русского государства. К середине XVI века осталось лишь несколько уделов, в которых сохранились кое-какие островки независимости от московского царя [Kollmann 1999: 8; Коллманн 2001; Каштанов 1993].

Наводя порядок в собственной семье, московские правители одновременно с этим начали создавать стройную систему, регулирующую взаимоотношения амбициозных и влиятельных царедворцев как между собой, так и с их сюзереном. В конце XV и начале XVI века на службу к Ивану III и Василию III поступали все новые и новые могущественные князья. Однако даже в течение значительной части XVI столетия не существовало каких-либо единых правил того, какое место должны занимать все эти люди при московском дворе. Их положение в придворной иерархии было результатом торга и зависело от различных факторов – расположения, военной мощности и политической значимости их княжеств для Москвы, размера их двора и дружины и т. д. Особенно важную роль эти обстоятельства играли в ситуациях с татарскими князьями (царевичами). Они не только приводили с собой превосходную конницу, но и, будучи потомками Чингисхана и наследниками трона Золотой Орды, одним своим присутствием придавали блеск московскому двору. Поэтому московские правители прилагали большие усилия, чтобы привлечь их на свою сторону; в награду татарские князья получали землю и право по-прежнему командовать своими войсками. При московском дворе они занимали места выше, чем даже братья великого князя. В случае с татарскими царевичами имевшиеся у них военные навыки и политическое влияние оказывались куда более важными факторами, чем их культурные и конфессиональные различия с другими приближенными московского государя [Ostrowski 2002a: 54–59; Keep 1985: 77–78]. Русские служилые князья занимали в этой иерархии более низкие места. В награду за верность полунезависимого Ярославля в годы московской междоусобицы сыну его последнего князя, его родственникам и даже боярам было позволено сохранить свои земли даже после присоединения этого княжества к Москве в 1463 году. Вскоре они стали видными членами московского двора и получили важные должности в личном войске великого князя. Напротив, когда в 1485 году Иван III завоевал недружественное, но сильно ослабевшее Тверское княжество, местные князья и бояре какое-то время были вынуждены оставаться на своих землях и были лишены права появляться при московском дворе и пользоваться всеми вытекающими из этого возможностями и привилегиями [Веселовский 1947: 301; Alef 1973: 87–88, 90, 95][16 - А. А. Зимин, впрочем, указывает, что тверские бояре были лишены своих титулов [Зимин 1988: 293].].

В то время как удельные князья поступали на службу к московскому государю и съезжались к его двору, Иван зачастую посылал управлять новоприобретенными землями своих наместников. Преданность этих людей была обусловлена их желанием добиться высокого положения при московском дворе и получить большую награду. При этом человек, назначенный наместником в новое княжество, не имел уже достаточно времени и возможностей для того, чтобы завязывать тесные связи со знатными кланами, проживающими рядом с его родными землями. Таким образом, благодаря институту наместничества влиятельные русские роды стали осознавать, что их клановые интересы совпадают с интересами Русского государства в целом и в меньшей степени зависят от положения дел в землях, доставшихся им по наследству. Также наместники помогали устанавливать какие-то единые для всего Русского государства правила и обычаи на новых землях, недавно присоединенных к Москве.

Некоторые изменения в структуре придворной иерархии упростили процесс слияния новых элит со старомосковскими боярскими родами. В годы правления Ивана III и Василия III, безусловно, выросло количество важных должностей и чинов; необходимость в них возникла из-за частых военных походов, нужды в наместниках для управления новыми территориями и увеличения самого двора. Тем не менее число соискателей этих должностей при дворе превосходило количество свободных вакансий. К этому можно добавить, что к 1500 году все больше должностей в московском войске стало доставаться служилым князьям; при Василии III княжеские роды приобрели огромное влияние, не уступавшее влиянию бояр [Kleimola 1985: 233; Чернов 1954: 20]. В результате было решено увеличить число боярских родов. Несмотря на все эти изменения, московскому правителю приходилось принимать серьезные меры для предотвращения отъезда князей и представителей нетитулованной знати к другим сюзеренам, в частности, великокняжеским братьям[17 - В 1479 году князь Иван Владимирович Оболенский-Лыко, впав в немилость к Ивану III, попытался воспользоваться своим правом отъезда и решил перейти на службу к его брату Борису. Иван приложил большие усилия для того, чтобы захватить князя и заключить его в темницу.].

При Иване III и Василии III в Русском государстве сформировалось местничество – система институционализированного соперничества между знатными родами. Эти правила позволяли разрешать споры и разногласия между влиятельными кланами, не доводя дело до раскола и междоусобицы. Фактически местничество определяло, на какой пост (место) мог претендовать тот или иной аристократ в зависимости от своей знатности и положения внутри своего рода. От места зависело, где претендент имеет право находиться во время придворных церемоний и какую высокую (впоследствии и сравнительно низкую) должность в армии он может получить. Положение человека в этой системе определялось двумя факторами. Одним из них были заслуги перед двором – не только личные, но и всего рода. Вторым – знатность рода, причем как реальная, так и мифологическая. Если заслуги перед государем способствовали продвижению представителей доказавшей свою преданность, но не титулованной знати, то генеалогический критерий был на руку княжеским родам. Повысить свое место в этой иерархии можно было как блестящей службой, так и выгодным брачным союзом. Глава видного рода мог быть выбран боярином или окольничим (придворный чин менее высокого ранга, появившийся в конце 1400-х годов). Благодаря правилам ранжирования младшие представители знатных родов могли сравнивать свое положение в этой иерархии со своими соперниками из других родов. Поскольку при местничестве занимаемый пост всегда определялся местом в родовой системе, человек, стоявший на более низкой ступени в этой иерархии, не мог командовать тем, чей статус был выше. Если кто-то считал, что его права на ту или иную должность были несправедливо ущемлены, он мог обратиться за разрешением «местнического спора» к самому государю. Эта система сложных правил и противовесов, за соблюдением которых тщательно следили, давала возможность влиятельным аристократическим родам соперничать между собой, не вступая в междоусобные войны. Благодаря местничеству стало возможным сравнительно безболезненно для большинства участников процесса интегрировать новые боярские и княжеские роды в правящую элиту Русского государства. Местничество позволило сократить количество споров, распределить политическую власть и сделать ареной соперничества двор московского правителя, а не все Русское государство в целом.

Обмен мнениями, консультации и советы стали привычным элементом политической и церемониальной жизни московского двора. Действуя заодно, крупнейшие боярские роды оказывали очень большое влияние на великого князя и, по мнению многих историков, существенно ограничивали его власть. Ни Иван III, ни его сын Василий III не соглашались даже встречаться с иноземными послами, кроме как в присутствии своих бояр. Другим примером может служить ситуация с престолонаследием, приведшая к кризису 1498–1499 годов. После смерти своего сына Ивана Молодого Иван III вынужден был назначить нового наследника, выбирая между своим внуком Дмитрием, сыном Ивана Молодого, и своим вторым сыном Василием. В 1498-м прошла коронация княжича Дмитрия, которая укрепила и без того сильные позиции при дворе могущественного рода бояр Патрикеевых. Патрикеевы не только были тесно связаны с новым наследником, но и из-за юности Дмитрия могли не бояться того, что другие влиятельные кланы в ближайшем будущем смогут породниться с семьей государя. Однако Иван III не любил Патрикеевых. Несмотря на то что Патрикеевы были потомками великого князя Литовского Гедимина и состояли в родстве с самим Иваном, в течение года все старшие представители этого рода были либо пострижены в монахи, либо заключены в темницу, либо казнены. Многие историки считают, что это произошло в результате давления, оказанного на Ивана членами Боярской думы, которые добивались от него ослабления влияния Патрикеевых и равномерного распределения власти между остальными боярами. К 1505 году наследником Ивана стал его сын Василий. О том, что внутриполитическая консолидация Русского государства была хоть и недавней, но уже весьма прочной, свидетельствует тот факт, что ни одна из противоборствующих сторон не обратилась за поддержкой к иноземной державе или к кому-то из удельных князей [Kollmann 1986: 235–267; Fine 1966: 198–205].

В то же время есть множество примеров того, когда последнее слово оставалось за великим князем. Поскольку именно он решал все вопросы, связанные с прибытием ко двору и поступлением на службу новых вассалов, назначал им должности и выступал судьей в местнических спорах, то и власть его как сюзерена неизбежно возрастала. Поэтому после своей второй женитьбы Василий III «загромоздил двор», сделав боярами родственников своей новой жены Елены Глинской и противопоставив их тем старым боярам, которые поддерживали в вопросе престолонаследия его брата [Kleimola 1985: 235][18 - Противоположную точку зрения высказывает Н. Коллманн [Kollmann 1987: 144–145].].

Установление местничества и последовавшие за этим политические изменения оказали колоссальное влияние на процессы, о которых идет речь в этом исследовании. Сравнительно четкий механизм интегрирования ранее независимых князей в жизнь московского двора дал им возможность стать частью увеличившейся в размерах правящей верхушки, отвечавшей за принятие политических и военных решений. Консолидация укрепила связи между членами элиты Русского государства и установила набор правил, по которым они взаимодействовали друг с другом и со своим сюзереном. Поведение русской верхушки в 1520-е годы показывает, что ее представители больше не воспринимали себя как разрозненную группу князей. Вместо этого они демонстрировали коллективную лояльность к московскому государю, при дворе которого и шли споры и борьба за власть и влияние. Идеологической опорой этой лояльности выступала Православная церковь. В результате этой консолидации практически все важнейшие решения политического (и военного) плана теперь принимались при московском дворе [Бычкова 1986: 43, 96 и в других местах][19 - Об исключительных случаях см. [Зимин 1972: 149].].

У политической консолидации были и другие последствия, непосредственно повлиявшие на устройство русского войска. Успешная военная служба могла повысить место в аристократической иерархии как отдельного человека, так и всего рода в целом. Назначение на высокую военную должность означало обретение более престижного статуса при дворе и открывало возможности к дальнейшему обогащению и усилению политического влияния. В конце XVI века представители русской знати стремились сделать военную карьеру на царской службе, а не где-либо еще. Даже в начале своего правления Ивану III не требовалось лично возглавлять каждый военный поход, чтобы быть уверенным в преданности своих придворных. Однако, поручая командование войском какому-либо из своих братьев или служилых князей, он назначал его помощниками нетитулованных бояр, чье присутствие удерживало главного воеводу от предательства. К 1533 году в такой подстраховке уже не было прежней необходимости. Как титулованные, так и нетитулованные роды, даже обладая огромной властью и иногда сохранив за собой личную вооруженную свиту, обычно преданно выполняли свои военные обязанности, соперничая друг с другом за награды, полагавшиеся за верное несение службы [Alef 1973: 86–87]. По мере того как бывшие князья и другие знатные роды обретали свое место в единой военной системе Русского государства, их ранее независимые дружины вливались в состав московского войска.

При всех достоинствах местничества у него были и недостатки. Все назначения на военные должности тщательно отслеживались и иногда становились предметами местнических споров, поскольку в каждом таком случае речь шла о возможном изменении статуса того или иного претендента или всего рода [Разин 1955, 2: 307]. В результате высокая должность могла достаться менее способному командиру, а военная кампания могла оказаться отложенной на неопределенный срок. Впрочем, в годы правления Ивана такие споры были редки, а существование схожих, пусть и менее институционализированных систем в Центральной Европе говорит о том, что эта проблема носила общий характер [Hochedlinger 2003: 92–94][20 - Д. Смит в своей диссертации пишет о военной иерархии в современной австрийской армии, о системе производства по старшинству в военно-морском флоте Англии XIX века и о том, что в армии США и сейчас офицеру не полагается служить под началом состоящего в том же звании командира, который получил повышение по службе после него [Smith 1989: 332].]. На самом деле в Русском государстве воевод для того или иного похода выбирали из большого числа претендентов, которые доказали свою преданность и занимали достаточно высокое место в придворной иерархии.

Консолидации Русского государства и установлению власти московского государя (в том числе и как главнокомандующего русской армией) сильно способствовало то, что Ивану и Василию удалось привлечь на свою сторону представителей тех сословий, которые находились ниже бояр и князей. После того, как бывшие независимые князья вступали в новые должности при московском дворе, возникал вопрос о том, чьими придворными должны считаться их прежние дружинники и члены их вооруженной свиты. В последней четверти XV века самые выдающиеся из этих людей, жившие, например, в Ярославле или Владимире, приезжали ко двору великого князя Московского со своими князьями; там они соперничали с москвичами того же статуса. Однако в Московском княжестве были и более низкие сословия, чьи представители не находились при дворе: дети боярские и дворяне; такая же ситуация были и в Ярославле с Владимиром. Эти служилые люди зачастую продолжали жить в своих прежних городах, хотя технически они теперь являлись подданными Москвы [Чернов 1998: 65, 84, 193]. Как правило, эти служилые люди из провинции обладали гораздо более низким статусом, чем те, кто состоял при московском дворе, и были куда беднее их. Для многих из них участие в военном походе было шансом захватить богатые трофеи и увеличить свой доход, а также проявить себя.

Иван III и его наследники в конце концов добились военной поддержки и преданности от большей части таких мелких землевладельцев. Этот процесс был постепенным и эффективным. Сначала, как в 1462 году, этих людей просили нести службу там, где они жили, и защищать свои земли от традиционных врагов под руководством их прежних командиров; лишь позднее им было предложено принять участие в завоевательных походах Русского государства. Если говорить о положении дел в целом, то Москва устанавливала свои порядки в провинции постепенно, иногда через наместников; в 1497 году был издан Судебник – свод единых законов, имеющих силу на территории почти всего Русского государства. Помимо всего прочего, в этом Судебнике был строго определен срок, в течение которого крестьянин мог уйти от своего хозяина – две недели в конце осени, после уплаты всех расходов [Dewey 1966: 7–21][21 - Особого внимания заслуживает статья 57.]. Это постановление позволяло провинциальным землевладельцам меньше беспокоиться об оттоке рабочей силы, поэтому они имели все основания для того, чтобы приветствовать такую инициативу великого князя.

Еще одним важнейшим новшеством стало введение поместной системы. Многочисленные попытки Новгорода отделиться от Москвы, предпринимавшиеся после 1470 года, привели среди прочего к тому, что великий князь конфисковал множество земель, принадлежавших коренным новгородцам, – сначала у знатных родов, враждебно настроенных по отношению к Москве, а затем, в большем объеме, и у тех, кто выступал против него, и у тех, кто его поддерживал, и также у Церкви. Иван III объявил огромную часть новгородских земель собственностью казны, выделив небольшому числу обездоленных новгородцев поместья в других частях Русского государства. Таким образом, когда мы говорим о «собирании русских земель» Иваном, важно учитывать, что ситуация с Новгородом была исключительной: здесь уместнее говорить о захвате города и его оккупации, и новгородцы были призваны к московскому двору только после того, как многих представителей прежней элиты заменили новые люди. Затем Иван воспользовался своей властью для того, чтобы раздать конфискованные у Новгорода земли своим преданным сторонникам, при этом сохранив за собой право отозвать их обратно. К 1500 году не только московской знати, но и многим незнатным служилым людям были пожалованы поместья. Условием сохранения поместий была верная служба в войске великого князя, хотя первоначально крестьяне, жившие на этой земле, помещику не принадлежали; кроме того, он не имел права определять размер уплачиваемой ими подати. С течением времени поместное владение постепенно уравнивалось с вотчинным, то есть наследственным. Поместье гарантировало преданность его хозяина, благосостояние которого уже не так сильно зависело от трофеев и прочих источников дохода, доступных в военное время. До тех пор, пока продолжалась успешная экспансия, поступление в казну новых земель на протяжении нескольких поколений служило усилению мощи Русского государства.

После того как наградой за преданную службу стала земля, поместная система быстро распространилась по всему Русскому государству, дав возможность великому князю содержать преданное ему поместное войско больших размеров. Получение поместья ставило служилых людей в прямую зависимость от московского двора и гарантировало верное несение ими военной службы (даже если изначально предназначение поместной системы было иным)[22 - В своей недавней работе Дж. Мартин высказывает предположение, что при первой раздаче земель служилым людям в Новгороде Иван III не требовал от них военной службы, однако к 1523 году это условие уже было обязательным. См. неопубликованный доклад Дж. Мартина «Some observations on the creation and development of the pomest’e system in Novgorod during the reign of Ivan III», представленный на 35-й конференции Американской ассоциации содействия славянским исследованиям (AAASS) (переименована в Ассоциацию славянских, восточноевропейских и евразийских исследований (ASEEES) в 2010 году. – Примеч. ред.) [Martin 2003]. В. Б. Кобрин утверждает, что поместная система была введена среди прочего для того, чтобы земля находилась в руках мирян и не переходила в собственность Церкви [Кобрин 1980: 150–195].]. Василий III особенно преуспел в том, чтобы с минимальными расходами для казны задействовать в военных кампаниях Москвы поместные войска, состоявшие из служилых людей, которые сражались вдали от своих домов. В результате землевладельцы, относившиеся к низшей части военно-служилого сословия, оказались неразрывно связаны с государственной службой, превратившись в «средний служилый класс»[23 - Термин, предложенный Р. Хелли [Hellie 1972: 21 и далее].].

Внутренняя консолидация Русского государства происходила медленно, однако в первой половине XVI века процесс политической и социальной интеграции новых территорий все-таки начал набирать обороты. Все это имело большие последствия для военного устройства. То, что раньше представляло собой разрозненное множество отдельных отрядов под общим командованием, превратилось в единую армию, возглавляемую великим князем или его ставленником. Удельные и служилые князья, ранее руководившие собственными вооруженными свитами или дружинами, постепенно лишались былой независимости; региональные и даже этнические и конфессиональные различия были не так важны, как факт нахождения на службе у московского государя. К началу правления Василия III землевладельцы из различных областей Русского государства служили в армии как командирами, так и обычными конниками. Кроме того, этот интеграционный процесс укрепил связь между двором и армией. Как и при старом московском дворе, новая консолидированная элита Русского государства наибольшее внимание уделяла военным вопросам.

Последним ключевым элементом этого процесса интеграции стало развитие административной системы. Все политические вопросы Русского государства решались при дворе, где бояре и окольничие заседали с великим князем; этот ближний круг советников государя часто, хотя и не совсем точно, называется Боярской думой. В провинции проводниками центральной власти были наместники, которые с помощью местных представителей следили за соблюдением законов и выполнением фискальных, воинских и прочих обязанностей. Эти наместники тоже имели связи при дворе; фактически они и были царедворцами, выполнявшими поручение великого князя, и от их места в придворной иерархии зависели военное значение, древность и размер городов, которыми им было поручено управлять. Наместники получали эти земли «в кормление». Как уже говорилось выше, назначение московского наместника правителем новоприобретенных территорий позволяло ускорить процесс их интеграции в состав Русского государства [Dewey 1965: 21–39]. Вся эта важная деятельность, придворная политика и многое из того, чем занимались наместники, по-прежнему зависели от покровительства со стороны высокопоставленных лиц, взаимоотношений между кланами и личных связей – не в последнюю очередь с самим великим князем.

Территориальная экспансия, «разбухание» великокняжеского двора, увеличение количества наместников и рост численности армии в конце концов привели к появлению некоторых новых ведомств, в обязанности которых входило составление и хранение записей для канцелярии и двора великого князя. Эта деятельность не имела особой политической важности для придворных и бояр, и происходившее при дворе мало влияло на то, как велись архивы. Начальники приказов (дьяки), подьячие и писцы не взаимодействовали с самим двором, и придворные, надзиравшие за их работой, редко принадлежали к боярскому сословию. Со второй половины XV века записи еще велись всего о четырех видах деятельности. Записи о военных назначениях (разрядные книги или разряды) существовали еще в 1470-е годы. Поскольку их предназначение заключалось прежде всего в том, чтобы зафиксировать высокое положение воеводы в придворной иерархии, в них в основном говорится, кому доставалась какая военная должность; иногда там указывается, откуда были ратники, находившиеся под началом у воеводы («люди из Галича», «люди из Владимира» и т. д.). Впоследствии в такие документы стали вносить более существенные военные сведения, например, сколько людей было призвано на службу и как они были вооружены. В конце концов институционализация военной службы потребовала введения новой системы документооборота, которая уже была более последовательной и стандартизованной. В результате возникли небольшие административные структуры, которые осуществляли за этим надзор, хотя историки не сходятся во мнениях о том, когда именно впервые возникла такая специализация [Poe 1997; Гальперин 1964: 74–85; Буганов 1966: 18, 21; Очерки истории СССР 1955: 120].

По мере того как Русское государство увеличивалось в размерах и в нем возникла небольшая, но комплексная система делопроизводства, стали вестись записи еще об одном виде деятельности – сборе налогов. Налоги, некогда взимавшиеся многочисленными независимыми князьями, теперь шли прямо в государеву казну. В частности, военные преобразования Василия III было бы невозможно осуществить без финансовой поддержки. Новые налоги, уплачиваемые деньгами и натурой, шли на перестройку старых крепостей, на оплату труда чиновников, следивших за этими работами, и, при Василии III, даже на покупку лошадей; некоторые из этих налогов были сугубо местными. Общий налог, «ямские деньги», собираемый наличными деньгами, позволял содержать эффективную ямскую (почтовую) службу, возникшую еще при монголах; крестьяне отбывали эту повинность, строя и поддерживая в порядке пути сообщения и почтовые станции (ямы). Были и другие налоги, которые шли на содержание экспериментальных пехотных войск Василия III во время их участия в военных походах и на порох для них.

Раздача поместий была еще одной сферой деятельности, которая требовала ведения все большего количества записей. Какие именно земли входили в поместье, сколько на них проживало крестьян, какие подати они платили и кто из помещиков нес какую службу – все это тщательно записывалось, сначала в Новгороде, а потом и в остальных городах Русского государства. В земельные кадастры вносили сведения о том, кто из служилых землевладельцев умер, какая помощь была оказана их семьям и какие поместья были переданы новым хозяевам. Наконец, расширение границ Русского государства привело к усилению его дипломатической активности; в результате стали вестись записи о деятельности посольств, переговорах и церемониях при московском и иностранных дворах, а также переводы дипломатических нот [Зезюлинский 1889–1893: 16; Зимин 1972: 144; Милюков 1892: 15; Бобровский 1885: 95; Флоря 1990: 333].

Несмотря на всю свою важность, которая с течением времени становилась все более существенной, вся эта новая система делопроизводства оставалась небольшой и не играла никакой политической роли при дворе. Ведавшие записями дьяки были людьми низкого социального статуса и ценились главным образом за свою грамотность. Мало кто из них был специалистом в какой-то конкретной области, кроме, возможно, тех, кто отвечал за воинский учет (разрядные книги) и дипломатические дела [Зимин 1971: 219–256].

За годы правления Ивана III и Василия III Русское государство смогло создать систему, позволяющую собирать и поддерживать более крупную, управляемую и способную к координированным действиям армию, чем прежде. Эту силу можно было одинаково эффективно использовать как для защиты русских земель, так и для захвата новых территорий.

Военные преобразования

Военная активность Русского государства в 1520-е годы по большей части заключалась в совершении и отражении набегов. Подобно охоте, набеги были привычной и чуть ли не повседневной частью жизни в огромном степном приграничье на юге и востоке русских земель. Татарские ханства, Ногайская Орда, Вятская земля и некоторые другие государственные образования были кочевыми или полукочевыми сообществами, и их экономические системы и военное устройство позволяли практически мгновенно подготовиться к участию в набеге. Частота набегов, особенно в приграничных областях, часто объясняется климатическими условиями и образом жизни проживавших там народов – фактически это был печальный, хотя и имевший очень важные последствия, побочный эффект кочевого образа жизни.

Набеги представляли собой весьма сложный феномен. Безусловно, Русское государство постоянно имело дело с мелкими набегами, ведя бесконечную и выматывающую «малую войну» на окраинах лесостепи. Местные, сравнительно плохо организованные отряды нападали на ближайшие поселения, сжигали дома, грабили имущество и угоняли скот и людей – для выкупа или продажи в рабство. Захваченная добыча была большим подспорьем для воинов – конных лучников, иногда вооруженных еще саблями или копьями, – становясь приятной, а иногда и необходимой для выживания добавкой к доходам, извлекаемым ими от скотоводства. Русские границы каждый год подвергались множеству мелких набегов; то же самое происходило на севере Китая и на границах владений Габсбургов и Османской империи [Каргалов 1973: 140–148; Каргалов 2019]. Такими набегами часто занимались децентрализованные или фрагментированные сообщества; даже если в них существовала власть или они входили в какой-то племенной союз, авторитета их вождей было недостаточно, чтобы запретить деятельность, необходимую для экономического выживания участников набега [Khodarkovsky 2002: 16–17, 20; Ходарковский 2019]. Эта «малая война» была почти постоянной составляющей жизни русского приграничья. Когда те или иные татарские князья поступали на службу к московскому государю, это автоматически уменьшало количество тех из них, кто кочевал по степи и нападал на земли к северу. Союз Москвы с Крымом тоже несколько улучшил ситуацию, однако и он не избавил Русское государство от этой напасти, которая с течением времени становилась все более тяжкой.

Однако словом «набеги» обозначалась и намного более организованная военная деятельность, в том числе и крупные и хорошо спланированные военные кампании, во главе которых стояли влиятельные лидеры, решавшие вполне понятные политические задачи. Так, в 1501 году хан Менгли-Гирей приказал всему мужскому населению Крыма выступить в поход против Киева, явившись на пункт сбора с тремя лошадьми, оружием и продовольствием. Мурзы и беи прибыли во главе отрядов из 10, 100 и 1000 человек. Эти крупные армии, также называемые «загонами», наступали по степным дорогам (шляхам) и рассчитывали за счет быстрой мобилизации и неожиданного нападения застать местное население врасплох. Если крымцы не встречали сопротивления, то рассеивались на множество небольших отрядов, которые захватывали трофеи и пленников; добившись своего, они так же быстро возвращались домой. В 1500 году одни крымские отряды заблокировали польско-литовские гарнизоны в крепостях, в то время как другие «загоны» беспрепятственно отступили в свои степи с добычей. Такие большие набеги имели не только экономический, но и политический эффект. Нападения крымских татар на Литву в 1500 и 1501 годах не только обогатили казну хана, но и сыграли важную стратегическую роль в отношениях между Москвой и Крымом, так как они сковывали армии Польши и Литвы[24 - См. гл. 2, ч. 1 [Загоровский 1991].]. Впоследствии жертвой таких крупных набегов стало уже само Русское государство – в 1507, 1512, 1521 и 1531 годах. Ведение боевых действий такого рода было присуще не только Крымскому ханству. В частности, на раннем этапе своих завоеваний подобные набеги осуществляли турки-османы.

Этих кратких сведений, приведенных выше, достаточно для того, чтобы понять, что набеги не были ни «естественным явлением», ни «частью кочевого образа жизни». Это была военная стратегия. Участники набега осуществляли быстрые и зачастую хорошо скоординированные вторжения на уязвимую территорию. Их целью не было завоевание: ни военное, ни территориальное. Скорее, они стремились захватить какие-то ресурсы, добиться политических или экономических уступок или получить признание и славу [Jones 1987: 55–56; Rothenberg 1960: 27]. Добившись результата, они мгновенно отступали, избегая столкновения с армией противника.

Степные набеги на Русское государство в XV и XVI веках идеально вписываются в эту схему. Нападавших интересовали трофеи, дань, союзы и вопросы престижа, а не оккупация поселений и городов. Татары ездили на неподкованных степных лошадях – небольших, но быстрых и выносливых животных, которые довольствовались подножным кормом и не требовали особого ухода [Collins 1975: 259]. Татарские «загоны», как крупные, так и небольшие, были укомплектованы умелыми конными лучниками, сражавшимися, стоя в стременах. Кочевники обучались искусству боя, в том числе и верхом на лошади, и умело использовали эти навыки. Однако, если говорить о военной стратегии, татары полагались на стремительные и хорошо скоординированные атаки и столь же быстрые и спланированные отступления; всадники почти не были защищены доспехами и не несли лишнего груза. Они нападали и отступали, а не встречали противника лицом к лицу.

Современному читателю может показаться, что такой набег был делом нехитрым[25 - Н. Стэнден утверждает, что набеги не являются «примитивной стратегией» [Standen 2005: 129–174], однако ср. [Grousset 1970].]. Однако для того, чтобы вывести в поход все татарское войско, требовались снабжение, качественная разведка, тщательное планирование и политическая дальновидность. Крымцы унаследовали от монголов организованную конницу и большое количество военных технологий [Allsen 2002: 265–293, особенно 286]. В их армии были профессиональные военные, и они знали об огнестрельном оружии и умели им пользоваться; нам известно, что уже в 1493 году в крымском войске был небольшой пехотный отряд, вооруженный пищалями [Collins 1975: 259–260]. Однако пехота и огнестрельное оружие плохо годились для участия в набегах и потому так и не стали играть важную роль в крымском военном устройстве. Вместо этого набеги стали краеугольным камнем военной политики крымских татар и других степных сообществ, вся экономика которых теперь строилась на постоянном получении дани, притоке рабов для сельскохозяйственных работ, продажи или выкупа, а также захвате добычи[26 - После завоевания Константинополя в 1453 году туркам-османам, чтобы прокормить свою армию, понадобилось множество рабов для возделывания земель, расположенных вдоль Черного моря [Martin 1995: 314]. Дань, которую Русское государство выплачивало Крымскому ханству, называлась «поминки».].

Однако при всем этом не стоит думать, что набегами на юго-восточных рубежах Русского государства занимались только татары и степные кочевники. Это не были односторонние боевые действия, которые вели воинственные крымцы против мирных оседлых жителей степного приграничья. На самом деле между ведением сельского хозяйства и кочевой жизнью не было такой четкой грани. Окраина Русского государства была, скорее, зоной свободного проживания, а не пограничной территорией в политическом смысле. Некоторые русские крестьяне занимались подсечно-огневым земледелием и поэтому часто переезжали с места на место. Их хозяева не посвящали все свое время ведению сельского хозяйства, но, будучи конниками в поместном войске, ежедневно упражнялись вместе со своими челядинцами в верховой езде и стрельбе из лука. Очевидно, что некоторые из них занимались и скотоводством. Так что не вызывает сомнений, что подданные русского государя, проживавшие в приграничных землях, сами тоже устраивали небольшие набеги на своих соседей; иногда это были единичные случаи разбоя, а иногда – регулярный источник дохода [Загоровский 1991: 86–87; Сыроечковский 1932, 3: 208–209][27 - Ср. [Standen 2003: 160–191] о таких же явлениях в степном приграничье Китая.]. В середине XV века на юге русских земель появились казаки, которые вели полуоседлое хозяйство и свободно перемещались по всему приграничью [Никитин 1986: 168–169 и далее]. В XVI веке Москва платила казакам, бродягам, беглецам и прочим вольным кочевникам, принимая их на службу в русское войско именно из-за навыков ведения степной войны [Бобровский 1885: 70–71; Загоровский 1991: 90–91]. Так, казаки, поселившиеся на западной границе Русского государства возле Смоленска, в начале 1500-х годов постоянно совершали набеги на литовские земли[28 - См., например, в [ДАИ 1846–1875, 1: 23–26 (документ 26)].]. Многие из татар, переселившихся в Русское государство, больше занимались скотоводством, чем их славянские соседи. Другие кормились сезонными степными набегами [Сыроечковский 1932, 3: 205–206]. Белгородские и азовские казаки нападали на крымцев [Бобровский 1885: 99]. В «малой войне» между Москвой и Крымом набегами занимались обе стороны.

Более масштабные боевые действия, осуществляемые Русским государством, тоже имели форму набегов или ответов на них. В 1462 году великий князь Московский послал войско в край Коми, а затем в Пермь Великую – явно для того, чтобы захватить добычу и внушить страх местным племенам, но однозначно не для захвата этих земель. Татары ответили Ивану своим неудачным набегом, после чего он в 1465 году совершил карательную экспедицию на Югру, вынудив местных вождей выплатить ему дань [Martin 1983: 438–439, 447–448]. Несложно вспомнить и другие военные кампании Москвы (не только против татар), целью которых была месть, нанесение ущерба или извлечение политической выгоды, но отнюдь не захват территорий или завоевание крепостей.

«Малая война» оказала не только важный экономический и психологический эффект на жизнь русского пограничья, но и сыграла определяющую роль в формировании военного устройства Русского государства. Русское войско было организовано и вооружено наилучшим образом именно для ведения боевых действий подобного рода. Основными стратегическими характеристиками главной ударной силы русской армии – легкой кавалерии – были быстрота и мобильность. В непостоянных и вспомогательных войсках служили представители различных этнических и конфессиональных групп – казаки, возглавляемые своими князьями татары, черемисы и мордва, – ценимые за те же самые достоинства[29 - См. о мордве [Herberstein 1969: 23; Герберштейн 2008: 301–303], о жизни в приграничье [Herberstein 1969: 25–26, 37; Герберштейн 2008: 307–309, 323], о «разбойниках» [Herberstein 1969: 35–36; Герберштейн 2008: 379].]. Вооружение конницы было легким, чтобы лошадям не приходилось нести лишнего веса. В отличие от своих западных соседей, Русское государство не занималось разведением крупных кавалерийских коней, ежегодно закупая в Крыму степных тарпанов [Зезюлинский 1889–1893, 1: 16]. Москва поддерживала свои войска, позволяя им захватывать добычу и даже продавать пленных христиан ногайцам и крымским татарам [Бобровский 1885: 99]. Более того, набег с его стремительной атакой и столь же быстрым отступлением был скоротечной операцией, что тоже было на руку помещикам, так как, занимаясь сельскохозяйственной деятельностью, они не могли проводить в походах все время, а периодически должны были присматривать за домом.

Действия русских войск на поле боя были выдержаны в рамках общей военной стратегии[30 - Замечания иностранцев XVI века // Отечественные записки. 1826. Т. 25. С. 97.]. Армия Русского государства иногда участвовала в крупных битвах, хоть и не так часто. В таких ситуациях основные силы, как правило, сбивались в тесную массу в центре, пытаясь как можно дольше сдерживать атаку противника. В это время конница обходила вражеское войско и нападала на неприятеля с флангов и тыла. Всадники выпускали залп из луков, а затем выхватывали сабли и сходились с врагами врукопашную; в то время как действия пехоты были второстепенные, вспомогательные: пехота вступала в схватку на мечах, топорах и т. п. Такая тактика оставляла мало пространства для маневра на поле боя, хотя перед битвой воевода мог разработать весьма продуманный план сражения [Hellie 1972: 29].

С. фон Герберштейн, посол Священной Римской империи, чьи записки о посещении Русского государства в 1517 и 1526 годах содержат одни из самых первых описаний русской армии, очевидно, не вполне разобрался в тонкостях русской военной стратегии, ее преимуществах и тех требованиях, которые она предъявляла к устройству войска. Он правдиво, но несколько пренебрежительно пишет о том, что московиты уповают в бою на быстроту и военные хитрости, невысоко ценя умение держать строй под огнем противника. Русский авангард заманивал врага в ловушку или сам нападал из засады на не ожидающего этого противника, как в бою с литовцами на Митковом поле (в Ведрошской битве) в 1500 году [Соловьев 1959–1966, 3: 114; Davies 2004а: 10]. В 1524 году впервые упоминается о наличии в русском войске разведывательного отряда, который двигался впереди основных сил. Далее Герберштейн делает следующее нелестное наблюдение: «В сражениях… все, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его или бегут от него, они совершают внезапно и быстро» и «они нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают» [Herberstein 1969: 78; Герберштейн 2008: 243, 245; Баиов 1909: 44].

Однако все эти вещи вряд ли должны вызывать удивление с учетом того, что русские земли в течение многих поколений входили в сферу влияния Монгольской империи [Ostrowski 2002б; Богоявленский 1938: 258–259]. Кроме того, это военное устройство вполне подходило Русскому государству для ведения той внешней политики, которой оно придерживалось. А именно: насколько мы можем судить, покоряя новую территорию, московский правитель начинал нападать на соседнее княжество, разоряя его набегами до тех пор, пока местный князь не начинал молить о пощаде. Еще одним приемом была демонстрация огромной военной мощи. За исключением Новгорода, в письменных источниках нет сведений о том, что за этими действиями следовал военный захват новых земель; скорее, процесс присоединения новых земель завершался включением местной знати в московскую придворную иерархию. Даже после 1462 года эта стратегия продолжала приносить свои плоды, и фундаментальные принципы ведения «малой войны» лежали в основе военного устройства Московского государства еще в течение нескольких поколений.

Эффективность русской военной политики можно объяснить еще и тем, что, насколько известно из архивных записей, система административных и фискальных органов, необходимая для содержания армии Русского государства, была сравнительно простой. В военных кампаниях была задействована значительная часть населения, но для большинства людей участие в походе было явлением разовым или временным. Впереди шли согнанные на службу крестьяне, которые прокладывали дорогу и занимались прочими приготовлениями в ожидании подхода войск. Знатные землевладельцы-конники сами обеспечивали лошадьми, продовольствием и оружием себя и всех своих челядинцев и боевых холопов. Отправляясь на войну, они брали с собой минимум припасов. Так, Иван III в 1477 году во время похода на Новгород перевел половину своих полков на фуражировку, не желая замедлять продвижение войска большим обозом. У фуражировки был и психологический эффект: она наводила страх на местное население [Разин 1955, 2; Smith 1989: 3, 13, 40–43; Herberstein 1969: 79–80; Герберштейн 2008; Чернов 1954: 35; Hellie 1972: 29]. После успешных кампаний ратники, помимо военных трофеев, получали медали и дополнительные выплаты [Баиов 1909: 68; Smith 1989: 86]. Конники призывались на службу по мере необходимости и в порядке очередности: как правило, половина весной, а другая половина в конце лета. Эта ротация позволяла Москве с максимальной выгодой использовать свое увеличившееся боеспособное население. Конники обязаны были упражняться в военном искусстве все время, свободное от участия в походах. Сохранились записи, из которых следует, что при Василии III в Русском государстве проводились периодические кавалерийские смотры, участники которых демонстрировали навыки верховой езды и владения оружием. Однако эти записи не говорят о том, сколько именно людей из каждого поместья призывались на службу и как они были вооружены. С учетом того, что в каждом новом походе были свои командиры, человек мог в одной кампании руководить небольшим отрядом, а в другой быть рядовым конником. Судя по картине одного польского художника того времени, воевод можно было отличить на поле боя только по головным уборам. Иван III и Василий III, как правило, не командовали собственными войсками, хотя Василий явно считал, что своим присутствием воодушевляет солдат [Smith 1989: 3, 13, 40–43]. Такое простое, но продуманное устройство армии позволяло московскому правителю при небольших расходах собирать внушительное войско, пусть и на короткий период времени.

Несмотря на то что главной стратегической силой продолжала оставаться легкая кавалерия, в начале XVI века в военной политике Русского государства произошли как минимум два важных изменения. Во-первых, Москва стала создавать более эффективную систему защиты против бесконечных степных набегов. Для этого потребовались не столько технологические инновации, сколько мобилизация имеющихся ресурсов, ставшая возможной благодаря введению документооборота и переменам в административном устройстве. Те средства защиты, которые были в распоряжении местных землевладельцев на приграничных территориях, вероятно, возникли сами собой: вдоль привычных путей татарских набегов – шляхов, по которым всадники могли продвигаться с юга на север через Оку и Югру в торговых, политических и военных целях, – возникли бревенчатые палисады и небольшие земляные валы. К середине XV века возле нескольких шляхов были возведены маленькие деревянные крепости. Эти укрепления были предназначены для защиты местного населения, однако начальники некоторых крепостей стали рассылать казачьи разъезды, которые предупреждали их о приближении больших «загонов». Казаки получали жалованье, и их услуги ценились очень высоко [Баиов 1909: 68; Чернов 1954: 29; Разин 1955, 2]. Есть свидетельства, показывающие, что уже при Иване III Москва стала принимать участие в этих защитных мерах. Проблема заключалась в том, что, постоянно состоя в крепостном гарнизоне, помещики не могли заниматься своими землями. Поэтому, например, в 1469 году Иван заплатил людям своего брата Юрия за охрану приграничья в течение большей части зимы. Содержа даже сравнительно небольшие отряды в уязвимых местах границы, можно было организовать эффективную оборону от набегов. В 1472 году, получив известия о приближении большого ордынского войска, основные силы русской армии получили приказ прибыть к Серпухову, в то время как гарнизон крепости Алексин сдерживал татар на берегу Оки; услышав о сборе русских войск в Серпухове, татары сожгли Алексин, но не решились продолжать наступление [Alef 1973: 78][31 - А. В. Чернов описывает похожую ситуацию, случившуюся в 1517 году, см. [Чернов 1954: 28].].

С 1500 года защите русских земель от набегов стало уделяться все больше внимания. Москва использовала средства, полученные от введения новых налогов, для строительства крепостей под руководством присланных городовых приказчиков. Предпринимались попытки координировать оборонительные действия. Новые крепости соединялись друг с другом в цепочки. В сезоны набегов в этих крепостях содержались постоянные гарнизоны, и русские войска регулярно собирались в заранее намеченных местах, готовясь отразить ожидаемое нападение татар. Тогда же появились и передвижные крепости (гуляй-город), о которых пойдет речь ниже. Необходимость в создании продуманной стратегии обороны от степных набегов сильно возросла после распада союза между Москвой и Крымом в 1510-х годах, когда нашествия крупных крымских «загонов» на русские земли приобрели особенно частый и угрожающий характер. К 1518 году уже существовала некоторая координация между действиями русских войск и обороной на местах. К 1527 году было завершено строительство крепостей в Переяславле-Рязанском, Кашире, Коломне, Туле и Одоеве, что впоследствии облегчило освоение пахотных земель далее к югу [Тихомиров 1962: 415]. Все это было сделано именно для защиты от татарских набегов, так как эта широко раскинувшаяся цепь укреплений перерезала пути наступления быстрой и маневренной крымской конницы. Системные меры, предпринимаемые Русским государством для защиты от набегов, оказались более успешными, чем действия поляков и литовцев, которые продолжали делать ставку на победу в прямых столкновениях с татарами; в Польше и Литве крепости и замки принадлежали знатнейшим представителям шляхты, и их гарнизоны были невелики. Чем дальше, тем яснее становилось, что стратегия, выбранная Москвой, намного эффективней [Каргалов 1986: 64–65; Багалей 1887]. Более того, строительство крепостей и содержание в них гарнизонов имело далеко идущие последствия не только на юго-восточной границе, но и на западе.

Помимо строительства укреплений на границе со степью, Иван III и Василий III стали все больше использовать в своих военных кампаниях огнестрельное оружие и начали приглашать в Москву иностранных инженеров и ремесленников и развивать новые технологии [Сыроечковский 1932: 198, 199]. Иван III особенно сильно интересовался южно-европейскими новшествами в области вооружений и фортификации. Вероятно, это было связано с тем, что в то время в Польше и Литве стали в большом числе строиться крепости из кирпича и камня. Все это не означало отказа от летучей кавалерии, которая по-прежнему была очень эффективна и необходима на поле боя. Однако использование артиллерии современного образца и других инноваций открывало новые возможности, особенно в том, что касалось ведения осады. В то время русские войска чаще захватывали города и крепости благодаря упорству (осадой или измором), а не штурмом [Hellie 1972: 159; Herberstein 1969: 79; Герберштейн 2008]. На широких и малонаселенных просторах Восточной Европы конница все еще являлась лучшим инструментом для блокирования крепостей, отражения вылазок и снабжения осадных войск [Frost 1993: 60–62]. Однако с помощью артиллерии и инженеров войско, главной ударной силой которого по-прежнему была кавалерия, могло захватывать крепости намного быстрее.

Эти инновации быстро прижились. В 1460-х годах в нескольких русских городах были отлиты железные пушки. После приглашения Иваном III в 1470-х годах архитектора и военного инженера из Болоньи Аристотеля Фиораванти в Москве была создана пушечная изба[32 - Первое летописное упоминание о пушечной избе относится к 1475 году, на базе пушечной избы в конце XV века был создан Пушечный двор. – Примеч. ред.], в которой производился порох и отливались пушки из импортной меди. В XV столетии артиллерия все еще по большей части использовалась для защиты крепостных стен, однако ближе к концу века с появлением лафетов и цапф пушки стало проще перемещать c места на место. Тяжелые орудия по возможности перевозились по воде, а не сушей. Фиораванти участвовал в кампаниях Ивана III и был начальником артиллерии в походах против Новгорода (1478), Казани (1482) и Твери (1485). В начале XVI века пушки также использовались русскими войсками под Псковом, Казанью, Феллином, Серпейском, Оршей, Выборгом и Смоленском. Поначалу русские пушкари не отличались особым умением, однако артиллерийский огонь все равно играл важную роль при осаде, отвлекая внимание защитников крепости в то время, когда сам штурм происходил в другом месте. В 1513 году Василий III успешно использовал защищенную земляными валами артиллерию при осаде Смоленска [Гуляницкий 1994: 59–60; Чернов 1954: 37–38; Зимин 1982: 106; Разин 1955, 2: 346; Davies 2004а: 8].