«Помню, в школе я рисовала себе портрет моего будущего принца – красавца, спортсмена и музыканта в одном лице. Но уж никак не предполагала, что моим принцем окажется рыжий немец, ни разу не спортсмен, не музыкант и совсем не красавец. Теперь мне кажется, что это обстоятельство никоим образом не умаляет его замечательных качеств.
Мой принц Кнут простой и ненавязчивый, заботливый и внимательный. Вот уже месяц мы рядом сидим на общих лекциях, вместе ходим в библиотеку, проводим выходные дни в его любимых местах. Он с удовольствием посвящает меня в свой мир, увлекает меня своими пристрастиями. Иногда я сама прошу, чтобы он сводил меня в какой-нибудь собор – тут их много, но чаще в свободное время мы сидим в кафешках, где есть живая музыка. Кнут для меня проводник в немецкий менталитет, а я для него – по-прежнему учитель-тренер русского языка.
Весь сентябрь, пока я привыкала к новым стенам, студенты с потока гудели на переменах в коридорах, как улей. Я чувствовала напряжение в воздухе, но не могла впрямую спросить, что происходит. Потом решила узнать у Кнута, что за дела творятся в студенческой среде.
– Это волнения против правительства, и студенты в первых рядах, – объяснил мне Кнут. – Мы перестали доверять нашим верхам. В мае прошли выборы в Народную палату, ходят слухи, что было много фальсификаций.
– Я что-то слышала об этом, – сказала я, а сама вспомнила, как мне строго-настрого наказали в политику не влезать. – А ты? Ты поддерживаешь протесты?
– Из меня плохой протестант. Но я понимаю и принимаю движение «Новый форум», оно появилось этим летом. Очень много народу свалило из страны, у нас экономический и политический кризис, если ты понимаешь, о чём я. Этим воскресеньем мы планируем выйти на демонстрацию. Пойдёшь с нами?
– Прости, не пойду. Не понимаю смысла этого движения.
– Нам больше не нравится коммунистический режим, он не даёт настоящей свободы, – он напрягся, увидев страх в моих глазах. – Ты не бойся. Это будет мирная демонстрация – как на первое мая. Ты же ходишь на первомайские демонстрации?
Я боюсь темы демонстраций и протестов против коммунистического режима, поэтому я сменила тему, а Кнут очень быстро перестроился. Я спросила его:
– У меня есть один щекотливый вопрос, Кнут. Обещай, что ответишь на него максимально правдиво. Я очень ценю нашу дружбу, и не хочу ничего нарушать…
– Само собой, – заверил он меня.
– Почему ты выбрал в друзья меня, а не парня какого-нибудь? В твоей группе шестеро парней.
– Я не выбирал друга, я захотел стать другом тебе. Знаешь, у нас говорят: «Каждый хочет иметь друга, но не каждый хочет им быть». Мне показалось, что тебе трудно одной в чужой среде. Кто-то должен помочь.
При этом он заволновался, покраснел – он так легко краснеет. Он мне так мил в такие моменты, что хочется прижать его к себе.
– А парни из группы, они… – он сбился, – их интересы меня не трогают… И ещё… я им неинтересен. Они ходят стрелять в тир, один любит охотиться. Не понимаю, стрелять в животных… А они думают, что я слабак.
Я поняла, что невольно затронула больную для него тему и горячо поддержала его:
– Кнут! Я тоже люблю животных – это нормально.
Видно было, что Кнуту трудно говорить, но он решил высказаться до конца:
– Потом все ходят в клубы, там отрываются – я не люблю…, потому что… я не умею танцевать и не люблю алкоголь… У меня отец сильно пил – это ужас!
И тут я не выдержала. Я, бояка и скромняга, девочка-ромашка, нецелованная, небалованная, наплевала на все нормы приличия и прижалась к нему, положив ему руки на грудь.
– Кнут, ты для меня, – прошептала я, – как тёплый свитер в холодный дождливый день!
Рыжик мой замечательный, как я тебя понимаю!
Он, ничего не говоря, обнял меня, я подняла глаза – он такой высокий смотрел мне прямо в глаза, потом наклонился и поцеловал…»
Дневник Оксаны, Лейпциг, 1989 год, ноябрь
«Вот уже целый месяц по понедельникам по стране идут мирные демонстрации – Монтагсдемонстрационен. Вот ещё одно длинное слово, но его никто не сокращает. Первая демонстрация была в Лейпциге. Кнут очень гордится этим обстоятельством. В начале октября члены СЕПГ в Берлине провели факельное шествие, многих демонстрантов арестовала полиция. В конце октября ушёл в отставку Эрих Хонеккер и все руководство СЕПГ. А вчера пала Берлинская стена. Что делается! И я – очевидец событий! По телевизору весь день показывают, как это случилось. Настроение кипучее, я с немецким народом и с моим Кнутом.
Он говорит:
– У вас перестройка, а у нас мирная революция.
– Ну да, а как же полиция? – замечаю я, – Арестовывают не только зачинщиков, но и просто участников…
Я волнуюсь за Кнута.
Кнут меня любит. Это такое счастье!
Он пробует говорить по-русски. Недавно заставил меня перевести на русский язык целую страницу. Это был список высказываний известных людей о любви. Этот листок я непременно сохраню. «Женщина священна; женщина, которую любишь, священна вдвойне. Александр Дюма», – прочитала я среди прочих афоризмов.
Я перевела, отдаю ему листок с переводом и спрашиваю, по какому принципу он выбирал афоризмы. Он, простая душа, ответил честно:
– Я выбирал короткие высказывания, потому что хочу выучить их на русском языке наизусть.
Я засмеялась:
– Любовь, – говорю ему, – большой стимул изучить язык, на котором говорит любимая.
– Клёво! Ещё одно высказывание. А что из этого списка ближе всего тебе?
– Про неидеальных, которые полюбили и стали идеальными друг для друга. А – тебе?
– Догадайся! – он сделал загадочное лицо.
– Легко, – говорю я, а сама всматриваюсь в его лицо, ищу его взгляд.
Он взял мою руку и поцеловал ладонь.
– Женщина священна! – выпалила я.
Он чуть не съел меня глазами».
9. Оксана. Любовь и революция
Дневник Оксаны. Лейпциг, 1990 год, март
«Я в смятении. Боже, что делается с Восточной Германией и с восточными немцами! Многие в ажиотаже от того, что благодаря новому правительству идёт налаживание отношений между ГДР и ФРГ. Люди как будто обезумели – бросились оформлять визы в Западную Германию, у кого там есть родственники или знакомые. Берлинцы ходят на прогулку в Западный Берлин. Мы с Кнутом были в Берлине в прошлую субботу. Он хотел остаться там на второй день, но я не согласилась, потому что к понедельнику надо было готовиться к семинару по стилистике языка. Другие, старожилы и консерваторы, в панике: всё, чем они жили – идеология, традиции, представления о том, что можно и нельзя, рушится на глазах. Я консерватор или нет?
Кнут тоже хочет в ФРГ, возможно, на каникулах. Зовёт меня с собой. Сказала, что подумаю. Я хочу и не хочу. Я хочу с Кнутом! Я не хочу в ФРГ! Я – консерватор, я не хочу в ФРГ!
У нас в стране хоть и демократизация, и либерализация, и перестройка всего полным ходом, но умы перестроить быстро невозможно. И потом мы остаёмся социалистической страной с коммунистами во главе.
Этот ветер перемен растрепал мозги окончательно, а у меня любовь.
Недавно Кнут объяснял мне ситуацию с коммунистической партией ГДР:
– Люди массово вышли из СЕПГ, из остатков была создана СДП, теперь её члены пачками бросают партийные билеты. Моя кузина из Галле была членом СЕПГ, вышла из партии со словами: никогда больше!
– Что плохого-то ей партия сделала? – спрашиваю я.
– К коммунистам теперь другое отношение. Она со студенческой скамьи была ярым партийцем, даже делегатом какого-то съезда СЕПГ. А теперь боится, что партийность будет помехой в карьере, а ей ещё дочь растить.
– Женщины не дружат с политикой. Я её понимаю.
Боже мой! Как я боюсь!
Почему вся эта заваруха в Германии произошла именно сейчас, когда я здесь, когда я нашла замечательного Кнута? И когда мне ничего нельзя?
Видимся с Кнутом в универе на переменах, лекции закончились, а семинары проводятся в разных группах отдельно. Он пытается меня подкармливать, потому что я плохо питаюсь. Конечно, я не говорю ему, что мне не хватает стипендии, потому что я накупила подарков родственникам. Официальная версия – у меня плохой аппетит.
Вчера он пригласил меня на семейный ужин к родителям, то есть к маме и отчиму. С отцом мама развелась, а господин Пич – вот уже 7 лет мамин муж и отчим Кнута. Вообще Кнут живёт отдельно, снимает комнату недалеко от универа. У немцев такой негласный обычай: выросло чадо – живи самостоятельно.
С мамой и отчимом он познакомил меня ещё перед Рождеством. Милые бюргеры, особенно господин Пич, Кнут называет его просто Эрнстом. Квартира у них не шикарная, но в два раза больше, чем у моих родителей. Кроме спальни и гостиной, которую немцы называют жилой комнатой, у них есть столовая и кабинет отчима. Отчим у Кнута какая-то шишка на какой-то фабрике, не очень поняла слова – они оказались очень длинными и слишком незнакомыми.
– А вы ходите к родителям на ужин? – спросил меня тогда отчим.
– Я живу вместе с родителями и ужинаем мы обычно вместе, смотрим телевизор и ужинаем.
– О, у вас в столовой есть телевизор? – удивилась мама. – Я слышала, что у японцев во всех комнатах телевизоры.
Я не стала разочаровывать маму и не пояснила, что столовой у нас как таковой нет, что обедают мои соотечественники, как правило, в кухнях, но именно у моей семьи кухня такая крошечная, что когда мы собираемся поесть вместе, то выходим с тарелками в центральную комнату, где перед диваном стоит большой стол, а у другой стены тумбочка с телевизором.
– Даже в ванной комнате? – со смешком спросил господин Пич.
– Там-то обязательно! – подтвердила его вторая половинка. – Представляете, сидите в ванне с пеной и смотрите телевизор.
– Я бы согласился, – пробасил отчим, – если бы можно было смотреть телевизор в одной ванне вместе с женой.
Кнут вовремя перевёл разговор на другую тему, как будто боялся, что я что-нибудь лишнее ляпну про советскую ванную комнату или отчим – про совместную с женой ванну. Слава богу, о политике мы тогда не разговаривали. Кажется, они воспринимали меня чужой.
А вчера… Я думала мы идём просто ужинать. Но во время ужина Кнут начал разговор о нас двоих.
– Мы с Оксаной были в Берлине, я имею в виду в Западном Берлине.
– Ух ты! – оживился отчим. – Ну и как там загнивающий Запад?
– Ты не поверишь, в полном расцвете!
– А в магазинах были? – поинтересовалась мама.
– Вечно ты мама про… – начал было Кнут, явно распаляясь.
Я наступила ему на ногу и продолжила сама:
– Конечно, были. Покупки мы сделать не могли, с обменом денег пока ещё проблемы, но общее представление получили. Очень неплохо!
Неплохо – слово неточное, товары, которые мы смогли лицезреть, отличались невиданным качеством, а некоторых вещей в нашей стране вообще нет. Я находилась в культурном шоке, но говорить об этом по естественным причинам не стала.
– Мам, я много раз тебе говорил: не это важно. В ФРГ другая политическая система, форма правления, другая экономика, там всё другое. Загнивает скорее наша Республика, как это ни грустно.
Я сникла. Тема, конечно, животрепещущая, но такая опасная для меня. Отчим Кнута увидел, что мне не по себе, и хотел было заговорить о чём-то другом, но Кнут был настроен решительно.
– Сейчас самое время подумать о будущем. У нас ещё долго всё будет налаживаться и утрясаться. Знаете, что говорят в мире о ГДР? Страну называют «спящим великаном». Изменения идут, но так медленно, всё здесь очень ненадёжно и зыбко. Мне хотелось бы крепко подумать о безопасности моей семьи и обсудить этот вопрос с вами.
– Сынок, мне так приятно, что ты думаешь о нас, но…
– Мама, Эрнст, я вас очень люблю. Но сейчас я имею в виду свою собственную семью.
Я дёрнулась: «Господи, что он задумал? Мы ничего такого не обсуждали!»
– Вы зарегистрировали брак? – простонала мама, выронив вилку из рук.
– Нет. Но это дело времени. Своей женой я представляю только Оксану.
Ох, почему же он мне этого раньше не сказал? Милый мой Кнут! Такой серьёзный вопрос. Кнут посмотрел на меня:
– Не волнуйся, пожалуйста. Прости, что не сказал тебе заранее. Боялся, что не придёшь сегодня на ужин. Ты же не против стать моей женой?
Я была в полном смятении. О замужестве я совсем не думала. Я была уверена, что мы будем вместе, но мне ещё учиться два года в моём родном институте.
– Я не против, – выдавила я как-то нерадостно.
– Ты просишь нашего благословления? – снова вступила мама.
Кажется, она никак не ожидала такого поворота. Господин Пич в это время копил мысли и силы, но ничего не говорил, а только загадочно ушёл в себя. Никто уже ничего не ел.
– И это тоже, – ответил Кнут, – но это не всё.
– И где вы планируете жить? – наконец задал свой вопрос отчим.
– Вот именно это я и хотел с вами обсудить, – Кнут встал из-за стола. – Я уберу посуду, если больше никто ничего не будет есть.
– Я помогу, – тут же бросилась я из-за стола.
Я уже плохо соображала. Информация в этот вечер оказалась эмоционально взрывной.
После ужина мы уселись в другой комнате. Эрнст предложил вина. Я отказалась. Меня и без того трясло от возбуждения. А мне ещё предстояло узнать, что задумал мой рыжий тихоня. Мама и отчим Кнута выпили белого вина.
