Александр Жабский "Четыре пьесы. Комнатная девушка ■ Так уж случилось ■ Отель «Монплезир» ■ Логика сумасшедшего"

Иллария надолго задумывается, а Доброрадов откровенно любуется её одухотворённым, обласканным мыслью лицом, всей её литой статью. Наконец она перехватывает его взгляд, который он не успел, а может и не хотел отвести.

ИЛЛАРИЯ (смущённо). Что вы так смотрите? Вы так смотрели… А почему у вас слёзы?

ДОБРОРАДОВ. Это всегда у меня происходит, когда вижу прекрасное – начинают течь слёзы. Сами собой. В Рембрандтовском зале Эрмитажа, например, в 14-м зале Русского – между «Девятым валом» и «Последним днём Помпеи», да всякий раз, когда нечто надчеловеческое являет нам неземную красоту.

ИЛЛАРИЯ. Но я же земная…

ДОБРОРАДОВ. Ты? Нет.

ИЛЛАРИЯ. Не говорите так.

ДОБРОРАДОВ. Да я ведь ничего и не сказал.

ИЛЛАРИЯ. Нет, вы сказали.

ДОБРОРАДОВ. Ну, подумаешь слёзы. Какая цена стариковским слезам?

ИЛЛАРИЯ. Вы другое сказали.

ДОБРОРАДОВ. Не знаю. Не помню. Да не путай же ты меня, несносная девчонка! Давай-ка лучше пить кофе – расстанься ж наконец со своей дурацкой тряпкой!

ИЛЛАРИЯ. Какую сами дали…

ДОБРОРАДОВ. Садись сюда (помогает ей усесться в кресло-качалку). Сейчас я кофе принесу и плюшки – и будем коротать вечерок, если у тебя нет на него других планов.

ИЛЛАРИЯ. Не было, но теперь есть.

ДОБРОРАДОВ. И нельзя отменить?

ИЛЛАРИЯ. Нельзя и не хочется.

ДОБРОРАДОВ. Ну что ж… Если так, покоримся судьбе. (Решительно) Иду варить кофе!

Он уходит, а Иллария начинает мечтательно качаться в качалке, и та, задевая спинкой торшер, опять делает свет в комнате зыбким.

Картина 2-я.

Та же комната в квартире Доброрадова. Теперь в качалке он сам, и уже он создаёт своим покачиванием зыбкое освещение.

В кресле – Алёна.

АЛЁНА. А нельзя перестать трясти торшер – свет из-за этого словно колет во все места?

ДОБРОРАДОВ. Прости. (Перестаёт качаться) Я машинально.

АЛЁНА. Нервничаешь?

ДОБРОРАДОВ. Я-то нет. А вот ты что такая колючая?

АЛЁНА. А я нервничаю немного.

ДОБРОРАДОВ. Что-то случилось?

АЛЁНА. Да Ларька наша пропала… Конечно, ушилась куда-то со своим непутёвым Матвеем, но могла бы и позвонить – какие теперь с этим проблемы, когда в каждом кармане мобильники, разве не так?

Доброрадов молчит.

АЛЁНА. Соседки её по комнате тоже не в курсе. Говорят, как к тебе нанялась, так они её и не видят почти. Ты что, девочку так нагружаешь? Или платишь безумные деньги, и она вместо учёбы хороводится по ночным клубам? Миллионер чёртов!

Доброрадов молчит.

АЛЁНА. Ладно, отыщется – не дитя малое. И с царём в голове. Я-то не больно волнуюсь, я в ней уверена. А вот родители периодически мечут икру.

Доброрадов молчит.

АЛЁНА. У тебя-то что нового?

ДОБРОРАДОВ. У меня всё новое.

АЛЁНА. До какой степени – «всё»?

ДОБРОРАДОВ. До последней.

АЛЁНА. Звучит как-то фатально…

ДОБРОРАДОВ. Оно так и есть.

Он обводит взглядом весь объём комнаты.

АЛЁНА. Да я же не про квартиру!

ДОБРОРАДОВ. Я тоже не про неё.

АЛЁНА. Слушай, друг ситный, что-то ты странный какой-то… Ты нашу Илларию давно видел?

ДОБРОРАДОВ. Сегодня.

АЛЁНА. Сегодня?! И где же ты с ней пересёкся? Значит, она никуда не уезжала?

ДОБРОРАДОВ. Да вот в этой комнате – она, как всегда, прибирала. Она у вас помешенная на чистоте! Я говорю ей: Ларя, без фанатизма, кому она нужна, твоя стерильность. Так вообще без иммунитета останемся. А она намеренно педалирует!

АЛЁНА. Но в целом ты ею доволен?

ДОБРОРАДОВ. В целом да. Как, впрочем, и в частности.

АЛЁНА. Ну ладно, хорошо, что она хотя бы тут, у тебя появляется. Но могла бы и домой заглянуть. Ты ей при случае попеняй.

Доброрадов молчит.

Распахивается дверь, влетает разгорячённая и оживлённая Иллария. Она не замечает бабушку.

ИЛЛАРИЯ. Любимый, я отправила обе бандероли, как ты и просил. Представляешь, они даже не знали, что существует такое издательство…

Тут она наконец видит Алёну.

ИЛЛАРИЯ. Бабушка…

АЛЁНА. Как видишь. Но я что-то в твоём щебете не всё поняла. Там слова какие-то, вроде знакомые, но неуместные.

ИЛЛАРИЯ. Бабушка…

АЛЁНА. Скажи, это то, что я думаю?

ИЛЛАРИЯ. Это то…

В комнате повисает долгая увесистая тишина. Все, замерев, стараются не смотреть друг другу в глаза.

Наконец Доброрадов первым «оживает», качалка приходит в движение, и по комнате снова мечется зыбкий свет.

ДОБРОРАДОВ (глухо). Ларушка, детка, окажи божескую милость, подай кочергу. Она там, в прихожей, на стойке для зонтов.

Теперь «оживает» и Алёна.

АЛЁНА. Зачем тебе кочерга, если нет даже камина?

ДОБРОРАДОВ. На случай подобного житейского обстоятельства.

«Оживает» и Иллария. Она молча приносит кочергу и подаёт Доброрадову. Но тот не берёт, а глазами показывает на Алёну: дескать, ей отнеси.

Иллария подаёт кочергу Алёне.

АЛЁНА (отстраняется). Да не суй ты мне в руки эту железяку! Я же знаю, он хочет, чтобы я его замочила, и он поехал на кладбище бедненькой жертвой жестокосердного общества с затычкой в дырке на башке. Так вот не будет этого! Вы сей же час сядете в такси – ничего, вам это по карману, не то что нам, нищим пенсионерам – и оправитесь к её родителям объясняться. А уж кто из вас и в каком состоянии тела и духа выйдет из этой передряги, один бог знает – я делать прогнозов не берусь.

ДОБРОРАДОВ. А нельзя ль всё же выбрать кочергу?..

АЛЁНА. Вообще-то можно. Но у тебя самого ничего получится, а я мараться не собираюсь. Да и в места не столь отдалённые мне отправляться как-то уже не по возрасту.

ДОБРОРАДОВ. Да, пожалуй… Хотя там нашего брата навалом: тут была амнистия к празднику, так многих пожилых душегубов повыпускали. Причём даже и убийц.

АЛЁНА. До следующего большого праздника я не доживу – они бывают не так часто, как ты думаешь.

ДОБРОРАДОВ. Да? Хм… Тогда неразрешимое противоречие.

АЛЁНА. Как это неразрешимое?! Да и вовсе не противоречие. Как прежде писали в газетах об организации работы городского транспорта на Первое мая и Седьмое ноября, «легковые таксомоторы работают круглосуточно». Ларенька, деточка, выйди, пожалуйста – старому селадону необходимо переодеться. Хотя, как я понимаю, вы это делаете теперь совместно…

ИЛЛАРИЯ. Бабушка!

АЛЁНА. Что – бабушка?! Ну, что – бабушка? Как это тебя угораздило – такую, мне казалось, благоразумную, натворить этаких несуразных глупостей?

ИЛЛАРИЯ. Может это и глупости – но уж никакие не несуразные!

АЛЁНА. (Доброрадову через плечо). Сидор, ты уже одеваешься? (Илларии) То есть, ты хочешь сказать, что твои глупости – благоразумные? Напомни, сколько тебе лет?