Аистиная слякоть, чушья благодать…
Сколько любви любовной… долго еще скрывать?..
Пепла нежная ощупь —
это конец кино.
Высосанные рощи
тощих берез – одно :
Выломанные доски
в чащу соседских дач —
киноэкран – полоска
в мир, где не спит палач.
Орудийный топорик —
сердцу стальной клинок, —
выруби рощу, дворик
и забирай свой сок.
Роланд:
Лети же, лепесток моей любви,
Через восток и запад – от зари —
Через моря – свою диагональ
Стрелой полета вынеси за край
Бытийности, вторгаясь в изумруд
Листвы живой – в ней чувства не умрут,
Как ты, сорокадневный лепесток,
Но ты любовь – сон памяти – сберёг —
И умер, схваченный словесным льдом
Не голоса, а рыка.
Телефон,
Передавая боль души как мысль,
Ушел с любви вселенской на регистр
Утехи пьяной, где за пять минут
Убийцы чувств ломают мой маршрут, —
Убийцы золотого лепестка,
Любви гонца, небесного цветка.
Лизетта:
– Я знала, где растет клубника
На озере в деревне Эйтвайпуры,
В густой траве упрятанного лика,
В любви по-детски, когда ветки хмуры
И хлещут по замотанным в клубок
Дорогам леса с деревом всесильным.
Я здесь – ребенок. Волшебство тактильно:
Шевелится во тьме, растет цветок.
Меня здесь бросили. Высок порог,
Не ведом всем, но я вам покажу,
Где белые цветы живых арбузов
Рождают бурю. Снежному ножу
Не покорить. Земля укроет в лузы
Тигровый плод. И станет неба свод
Мне выше, чем улиточным созвездиям
Недосягаемый звезд хоровод.
И будет всем фантазиям возмездие,
Оно в вершинах омута любви,
Когда оглянешься на озеро и видишь
Издалека лишь лужу, – градом Китеж
Микрорайонные сметает все дома
И вместе с ними счастья закрома.
Нам к сердцу ближе миф – не эта явь,
Где в воду окунешься – станешь в пятнах
И заболеешь чем-то золотым,
Что берегут от всех.
Здесь в рупор рявкнут —
И все послушались, картинки жизни смяв.
Важней душа, не тот рутинный смех,
Но выбираем попушистей, покрасивей, —
Мы сами – шкуры.
В нас оденут всех,
Страницы – под седалища…
Роланд:
– Не смей
Отчаянием убивать любви,
Она и так в рябинной вся крови —
Настойкой усмиряет алкашей:
«Смирись, поквакай!». Лужа – космос, миф.
Это лишь нам раскрылись все фрегаты, —
на бледной скатерти раскинув карты,
фата-моргана – образ в море спрятал риф.
И мы на рифах рыбками сидим,
Едим и курим свою спесь, ликуем,
Что победили змия поцелуем,
Так что печалиться? Где наш приблудный мим?
Запарим веник в луже и глядим
На шоу мыльных пузырей последних,
В немолчной стае лысых голубей,
Готовых к жарке. Белого не бей,
Он Дух Святой. Не воевал в передних —
Лез прямо в кухню, к зернам, —
Херувим.
Лизетта:
– Спасибо за страдания любви,
Мой опыт драгоценен, как копыто,
что выбило здесь форму для питья.
Нам не гадать на стынущей крови.
И пусть я как любимая забыта, —
не ходит под ногами полынья —
живу. Я – кубик льда, тобой забытый
Там, за седьмым, за шейным позвонком.
Любви страданья нынче под замком.
В краплаке осени кочующая грязь
Геройски держится на расстоянье,
А тучи в сетке и слюде сиянья —
Букет авангардиста, в нём продлясь,
Ликует золотой солнцеворот.
Спасают голуби: танцуют – клювом в клюв.
А пища – не на днищах сковород, —
Огнем живу, огонь люблю и длю.
Посланник лета бабьего, – короче
Свиданий с жаркой патокой любви.
К чему, оставленной, такие ночи —
Длиннее летних, – в них звенят огни.
Кленовую перчатку подбери,
Как золото под черною корой,
Как вызов самого огня любви —
Не для афиши и игры, пари,
А лишь для сердца и души. Настрой
На ветках скрипку жизни. Клен – скрипач,
Береза – пианистка, ветер – альт.
Решит оркестр любую из задач
И озарит чернейшую из смальт
В оттенки радуги. Товарищ мой,
Друг сердца и души,
Кронштадский плач
Ветров осенних пережду с тобой.
Лимонно-мармеладных листьев свет
На счастье так божественно похож.
Танцуют голуби, – оживший парапет —
Площадка старта против подлых рож.
Клен летом цвел, но под пилу попал.
Зияет смерти бешеный прогал.
Молчанье. Пустота. Закрыта дверь.
Стой, человек. Замри, несчастный зверь.
А что любовь? А больше нет ее.
Лишь золото, осеннее былье,
Прошедший листик пляшет на ветру.
Себя я обману: нет, не умру.
Я буду жить. Я – лист под башмаком.
…Любви страданья нынче под замком.
Себя терять в тоскливой этой тьме
Недопустимо. Сонные обмылки
нелепых дней
считать,
как горсть углей,
И сильных мира дерзкие ухмылки
Как жатву собирать…
О, снеговей, нашлешь своих заботливых гусей —
Укроют землю расторопным пухом,
И ночь забудет злые вспышки дня.
Не пойманный мотив ищу я слухом,
И воскресает вдруг любовь моя.
В ней жизни нет, она обречена,
Поскольку из предательства восстала
Коса, удобства ищущая – смерть.
Я вижу день, который был кресалом
Для чувств, подняв до эмпирея твердь.
Я не предательница, но искала смысл
В любви и верности, снижая до похлебки
Забот о счастье тон, – без глупых числ.
А вышел крен по мачте корабля
судьбы,
энергоемкий
расход впустую.
Солью слез кропя
Листы тетрадные, познав, где скрытый риф,
Веду корабль в изведанные дали
По звездам. Ценностный ориентир
Теперь один, он – святость. Мир назвали
Мечтой фанатиков. Где замок Иф —
Там только смерть. Беги, среди развалин
Оазисов не строй на свой мотив, —
Руины не воскреснут. От вранья
Тюльпаны не растут – в золе и прахе,
В кострищах кабачки не зацветут.
Где слез моих ходила полынья,
Кружили хороводом зодиаки —
Там стрелы смерти отправленья ждут.
Роланд:
– Не дегустируй нравственных отрав.
Как можно применять к себе лихое
И бренное, сверять часы могил!
Ликуй, кровавым опытом не став
Там, где рвалась мечта в объятьях боли —
Беги, живи! Предатель – кто прогнил.
