ISBN :
Возрастное ограничение : 18
Дата обновления : 20.08.2023
– Диагнозы вы ставите грамотно – этого не отнять (диагносты хреновы), – продолжал Марк Антонович. – То, что безнадега в стране и народ дезориентирован, с этим не поспоришь. Вопрос, как из этого состояния выбираться?
И не то, чтобы в отчетах не было предложений – были. Но были они либо абстрактно-теоретическими, типа «генерация позитивного образа будущего», «формирование прогрессивной цивилизационной парадигмы». Либо совсем одиозными вроде «всенародное освоение Арктики», «объявление войны НАТО», «инициация революции и гражданской войны», «возврат к репрессиям и массовым расстрелам».
«Нет. Не то, все не то!» – ни одна из идей не цепляла и не казалась Марку Антоновичу уместной.
– И с чем мне, по-вашему, на совет выходить? – взгляд хозяина кабинета снова обратился на очкарика.
Докладчик молчал. Вопрос был риторическим.
– М-да, но не Мессию же нам с неба вызывать, чтобы он нам тут все разрулил. Или позовем, а, Модест Михалыч? Давайте вместе подымем голову в небо и покричим, чтобы нам оттуда Мессию прислали: «А-у, Мессия, приди, порядок наведи!»
На последних словах генерал приложил к губам ладонь в форме рупора.
– Чего же Вы не подхватываете, Модест Михайлович? Меня одного не услышат.
Докладчик хлопал глазами и отводил взгляд. Ему было неприятно выслушивать то, что говорил ему хозяин кабинета.
– «Одним из вариантов решения данной дилеммы мог бы стать уход из мировоззренческой прогрессивистской парадигмы Запада в иное аксиологическое измерение», – зачитал вслух Марк Антонович. – Как Вы себе это представляете, Модест Михайлович? Потрудитесь объяснить. Смирнов, ты понимаешь, чего надо делать? А ты, Мариев? – обратился он к двум неуловимо похожим друг на друга мужчинам со спокойными внимательными глазами. – Как же мы все раньше до этого не додумались? Всего делов-то – уйти в иное аксиологическое измерение, – лицо Марка Антоновича было вполне серьезным. – Продемонстрируйте-ка нам, Модест Михалыч, вот прям здесь и сейчас, как это сделать. Зайдите-ка в иное это ваше измерение, научите, не стесняйтесь. А теперь представьте, дает мне слово академик Семённый, а я ему отвечаю: «Надо нам всем просто в иное аксиологическое измерение уйти. И будет нам всем счастье».
– Это была теоретизация, Марк Антонович. Проблема рассматривалась нами на философско-теоретическом уровне осмысления. Для перехода в практико-методологическую плоскость потребуется время и дополнительные исследования.
– Ясно. Ну что ж, исследуйте, товарищи ученые. Родина ждет от вас результатов.
**
Основная часть совещания закончилась. Мужчины в очках в кабинете больше не было. Марк Антонович остался в узком кругу со своими птенцами-орлятами. Так он про себя называл двух непосредственных подчиненных, с которыми работал уже много лет и на которых имел далеко идущие планы.
Кабинет Марка Антоновича выглядел предельно аскетично: два стола с венскими креслами, несколько шкафов с книгами, вешалка для одежды, круглый журнальный столик. В шкафу за стеклом стояли бронзовые бюсты советской эпохи, графин с водой, бутылка водки и несколько граненых стаканов. На стене висел портрет Дзержинского с цитатой:
«Любовь – творец всего доброго, возвышенного, сильного, теплого и светлого»
Те, кому доводилось бывать в этом кабинете, знали, что цитаты под портретом периодически менялись. Выбор цитат, по-видимому, был как-то связан с настроением хозяина.
В кабинете находилась зона отдыха, которую отгораживала складная ширма. Обычно ширма была наполовину сложена, и посетители могли видеть за ней кушетку с подушкой и простеньким клетчатым одеялом, похожим на те, что выдавали когда-то в поездах. Марк Антонович спал там, когда уставал (он в принципе любил поспать). Возле кушетки на прикроватной тумбе иногда можно было увидеть открытую стеклянную банку с домашними соленьями или блюдце с куском сала на краюшке черного хлеба. Там же, в зоне отдыха, виднелась почти незаметная дверь в «подсобку».
Марк Антонович неторопливо достал папиросу из пачки «Беломора» и вставил ее в деревянный мундштук. Почти все из имевшегося в кабинете было для атрибутики и создания правильной атмосферы, но для особых случаев в кабинете всегда находился хороший коньяк, виски и коробка душистых сигар («от кубинских товарищей»). В общем-то и курил хозяин кабинета не в затяг, а просто дымил папиросой для красоты.
– Что скажете? Как вам доклад Уточкина? – наконец спросил Марк Антонович, выпустив в воздух кольцо папиросного дыма. Запах табака был неприятным, но никто из присутствующих не обращал на это внимания.
– Ну что сказать. Умных слов много, а конкретики ноль, – произнес тот, что был потемнее.
– По текущей ситуации все вроде по делу. Но мы и без них все это знали. А предложения – либо полная дичь, либо ни о чем, – отозвался следом тот, что был посветлее.
– Зачем мы вообще с ними сюсюкаемся, Марк Антонович? Мы ведь в итоге всегда делаем по-своему.
– Согласен. Закрепощенность и душевный бюрократизм сделал наших ученых идейно бесплодными. Но иной науки у нас нет, а без нее в современном мире никак. Так что сюсюкаться с ними мы будем, это хороший тон. В общем-то эти люди не виноваты, что не соответствуют нашим ожиданиям. Именно поэтому не их, а наша функция создавать смыслы и творить историю.
– «Если не мы, то кто же – кто же, если не мы!?» – в один голос произнесли двое мужчин. Эта фраза, по-видимому, имела для присутствующих какое-то значение, потому что Марк Антонович при этом посмотрел на подопечных очень одобрительно.
– Почетная миссия науки – быть нашим интеллектуальным эскортом (в хорошем смысле этого слова) и держать свой фронт. А с этим они справляются. Попробуй сегодня Карл Маркс просочиться в их ряды – он бы провалил все собеседования и экзамены. В лучшем случае всю жизнь просидел бы в должности лаборанта в каком-нибудь Усть-Пендюйском сельско-педагогическом. В общем, труд наших ученых мы должны уважать, как любой иной честный труд. И язык их птичий должны знать, чтобы понимать, о чем они там между собой чирикают.
Марк Антонович говорил, как бы размышляя вслух.
– Уточкин наш – редкостный прохвост, но башковитый и очень многообещающий. Умеет подгрузить умными фразами. Под фразами этими обычно скрывается пшик либо вполне банальные вещи. Но говорить ему такое напрямую нельзя – обидится. Вся его научная деятельность заключается в передирании и переносе на отечественную почву всего, что делает Гарвард. Получается слабенько, но что делать. Иначе у нас вообще гуманитарная мысль загнется. Так что Уточкин наш – молодец. Гордость отечественной науки. За что мы все его любим и ценим. И будем защищать от любых клеветнических обвинений в домогательствах к студенткам.
В кабинет вошел секретарь и поставил на стол поднос с тремя стаканами крепкого золотисто-коричневого чая и блюдце, на котором лежали кубики сахара и три ржаных печеньки. Марк Антонович поблагодарил и продолжил:
– Начать войну с НАТО, загнать народ на Севера?, вернуть репрессии. Когда я слышу эти страшные слова, у меня по коже бегут мурашки, – старик поежился. – Откуда столько кровожадности и злобы у этих с виду безобидных интеллигентных людей?
Он бросил в стакан два кубика сахара и помешал алюминиевой ложечкой.
– И это, хочу заметить, цвет отечественной гуманитарной мысли. Хочется спросить, где же гуманизм у наших гуманитариев?
Хозяин кабинета посмотрел на собеседников, словно ожидая, что они ответят на риторический вопрос.
– Выдвигая свои предложения, они прикрываются тезисом академика Семённого «об управляемом социальном потрясении». На мой взгляд, слова великого классика поняты ими слишком однобоко. Будён Будёнович нигде не писал, что «социальные потрясения» – это непременно война или репрессии. А главное, с чего товарищи ученые взяли, что такого типа «потрясениями» получится управлять? Они сами не понимают, с какой стихией придется иметь дело.
Шеф взглянул на сидящих за столом, как бы проверяя, проникаются ли они глубиной его мысли.
– Я как человек высоких гуманистических идеалов, – на этих словах его лицо слегка приподнялось, – считаю такие предложения неуместными ни с моральной, ни с функциональной точки зрения. Кроме того, вам не кажется, что все эти варианты эстетически и интеллектуально примитивны. Никакого изящества, глубины, креатива. Все толсто и мрачно.
Шеф взял с блюдца печеньку, обмакнул ее в чай и откусил влажный краешек.
– Раньше социальная хирургия была болезненной, но необходимой частью общего плана. Старые, отжившие элементы искоренялись, чтобы дать дорогу всему новому, прогрессивному. Делать такое сегодня – это значит бессмысленно исполнять ритуал в надежде, что заработает. Аборигены Меланезии строят на заброшенных американских аэродромах самолеты из пальм и соломы. Они думают, что приманят таким образом настоящие самолеты, и летчики угостят их кока-колой с булками. Эти аборигены тоже пытаются вернуть добрые времена. Они тоже надеются, что ритуал сработает… – Марк Антонович постучал папиросой, сбивая пепел. – Но мы ведь с вами не аборигены и знаем, чем обернется этот ритуал. В нашем случае результатом станет национальная, а возможно, планетарная катастрофа.
– За Вами, Марк Антонович, записывать нужно, чтобы не потерять жемчужины мысли, – аккуратно заметил один из подчиненных.
– М-да. С хорошими мыслями нынче проблема. Вырождаются мыслители. Мельчают. Последний из великих – мой учитель и старший товарищ академик Семённый, последователь и идейный воспитанник Феликса Эдмундовича.
На этих словах взгляды обоих гостей скользнули на портрет над головой генерала.
– А как же Вы, Марк Антонович? Вы ведь тоже… – вставил ремарку второй подчиненный.
– Куда мне, – отмахнулся генерал. – Я его бледная тень. Хотя, как знать, может придет время, и мои труды оценят потомки или даже современники. После снятия секретности, конечно.
Взгляд Марка Антоновича на несколько секунд стал задумчивым и грустным. Возможно, он сожалел, что из-за грифа секретности его труды не смогут оценить современники. Он снова затянулся, выпустил облако дыма и продолжил:
– Желать войны сегодня – значит сознательно идти на планетарный суицид. Обычная война по щелчку перерастет в ядерную, и тогда кирдык всему. В бункере места на всех не хватит. А на земле никто не выживет, кроме, возможно, Любименко.
Марк Антонович взглянул на собеседников. Их лица были спокойны и сосредоточенны.
– Любименко наш – молодец. Настоящий боец, чекист. Два месяца с бомжами в погружении. Без семьи, без детей. Понимает, что государство должно контролировать все, даже самые темные закоулки общественной жизни: криминал, ученых, проституток – всех. Тут не до эстетики. И Захарьянц наш тоже молодец. Сколько сил потратил, чтобы к гомосекам-ЛГБТ-шникам внедриться. Сам вызвался. Говорит, что мерзко, противно, каждый раз через себя переступает, но идет. Потому что ответственность чувствует перед страной и народом. Понимает: упустим инициативу, проявим пассивность, и непонятно какими потрясениями для общества вся эта гомосятина обернется.
Генерал многозначительно покачал головой. С полминуты молчали.
– Погодите-ка, совсем забыл. Я вас сейчас чудесным вареньем угощу – вишневое, из деревни передали, – Марк Антонович пошарил под столом и достал небольшую стеклянную банку, накрытую пластиковой крышкой. – Сережа, открой, пожалуйста, а то у меня пальцы уже не те.
«Сережа» откупорил банку и поставил в центр стола.
– Результаты глубинных замеров говорят, что все эти суицидальные идеи, которые с таким пафосом выдали нам товарищи ученые, давно гуляют в дебрях народных масс. А это значит, что градус безысходности близок к критическому, и народ готов к катастрофе, как единственно возможному выходу. И его можно понять. У народа нет мечты, нет надежды, нет цели. А что же за жизнь без мечты? И никто, кроме нас, чекистов, не в состоянии помочь нашему народу обрести мечту. Кстати, у вас есть идеи по поводу мечты для народа?
– Нет, товарищ генерал… – вопрос был неожиданным и, по всей видимости, ставил сидящих в тупик.
– Плохо. Вот и у меня пока нет. И это меня очень, знаете ли, удручает. Понимаете, товарищи, если мы в какой-то разумный срок не придумаем для народа мечту, он пойдет на суицид и устроит самому себе такие социальные потрясения, от которых нам всем мало не покажется. Так что вам задание: к следующему четвергу представить по два-три рецепта народного счастья. Вопросы есть?
Мужчины молчали. Вопросов, по-видимому, у них не было.
– Ладно, хватит лирики. Давайте-ка вернемся от абстрактного к конкретному. Сергей, что у тебя там за активность в Штатах? – обратился он к тому, что был потемнее.
Подчиненный в общих чертах доложил о зафиксированном в США нетипичном поведении отпрыска видного представителя российской финансово-промышленной олигархии. Слова он подкреплял фото- и видеоматериалами. Марк Антонович слушал с интересом.
– М-да. Поведение довольно неординарное. А что конкретно тебя в нем зацепило, Сережа? – спросил он, когда докладчик наконец закончил.
– Проявление аномальной поведенческой активности на территории основного геополитического противника, в среде соотечественников с высокой степенью экономической значимости. По причине ярко выраженной идейно-идеологической составляющей случай идентифицирован как потенциальная угроза, относящаяся к сфере ответственности центра экзистенциальной безопасности…
– Стоп-стоп. Давай без казенщины, а как есть, от души.
– Да ничего особенно не зацепило. Охреневший сынок богатого папы со скуки или под воздействием чего посильнее находится в состоянии измененного сознания. В смысле – кукухой поплыл от хорошей жизни. И все это с опорой на марксизм. Не хотелось бы, чтобы этот клоун своими действиями интересам страны напортачил. Мало ли как это американцы обыграют. Все-таки отец у него не рядовой гражданин.
Марк Антонович удовлетворенно кивал головой.
– Дмитрий, а ты что скажешь? Без казенщины.
– Присоединяюсь. Из той фактуры, что есть, – идиот.
Марк Антонович снова удовлетворенно кивнул.
– То, что ты, Сергей, увидел в этом парне угрозу – это хорошо. Молодец. Но наша задача видеть мир не только с позиции угроз, но и с позиции возможностей.
Шеф поднял вверх указательный палец и, убедившись, что оба взгляда сфокусированы правильно, продолжил:
– Дмитрий назвал парня идиотом, сам не понимая, что продвинулся в своих оценках намного дальше.
«Дмитрий» оставался невозмутимым, однако чувствовалось, что похвала ему приятна.
– Но, называя парня идиотом, ты вложил в это слово совершенно неправильный, негативный смысл. Кто такой идиот? – это человек, живущий на своей волне, по своим законам, не особо считаясь с реальностью. Заметьте, не умник, а именно дурак – герой наших сказок, потому что живет как бы в ином измерении и по итогу уделывает умников. Так что не все так однозначно в этом словце для русского человека. А какие бывают идиоты?
По вопросительному взгляду и паузе стало понятно, что на вопрос нужно отвечать.
– Полные?
– Так.
– Круглые?
– Так, – в глазах генерала блуждал лукавый огонек.
– Абсолютные?
– Еще.
Подчиненные пытались угадать, чего от них хочет начальник, и по принципу мозгового штурма называли характеристики, которые приходили в голову.
– Редкостные?
– Ближе.
– Клинические?
– Красиво, но не то.
– Полезные?
– Бинго! – генерал слегка щелкнул пальцами в воздухе. – Когда-то нам говорили, что в России две беды, – Марк Антонович взглянул на подчиненных, словно желая убедиться, понимают ли они, о каких бедах идет речь. – Так вот, информация устарела. В России дураков сейчас днем с огнем не сыщешь. Целая страна умников. В том и беда. От того и несчастен наш народ.
– Горе от ума, – покивали головами подчиненные, демонстрируя, что следят за ходом мысли шефа.
– Умников много, а вот с дураками проблема, – продолжал генерал. – Особенно с идиотами. Идиоты – это вообще соль земли русской, на них все держится. Идиоты – наше все. Если бы не они, пропала бы давно Россия-матушка. Качественные, отборные идиоты на дорогах не валяются. В естественных условиях их уже почти не сыскать. Их теперь в закрытых вольерах как племенных бычков выращивать надо. Ухаживать, условия создавать. Чуть не уследил – поминай как звали: пропал идиот, в умника превратился. А оттуда дороги назад нет.
Генерал сделал паузу. Его взгляд стал задумчивым, лицо слегка расслабилось. Это означало, что его мысли от конкретного переходят к абстрактному.
– Там, на Западе, наш коммунизм считают идиотизмом. А мы в свою очередь считаем идиотизмом их либерализм. Получается, что вся наша жизнь – борьба враждебных идиотизмов. Чей идиотизм сильнее, тот и рулит, тот и правила свои устанавливает. Вот сейчас на земле процветает либеральный идиотизм. Но только мы с вами знаем, что наш русский идиотизм самый лучший и сильный. Тот, что принес нам Карл Маркс и развил великий Ленин со своими соратниками. И он, наш идиотизм, жив, он не сломлен, он живет в наших душах, копит силы и ждет своего часа для решающего боя. И нет ничего мощнее и прекраснее нашего русского идиотизма. Да, Дима, – в глазах одного из орлят шеф увидел недоумение.
– Но ведь Маркс не русский, как он мог принести нам русский идиотизм? – осторожно задал вопрос птенец.
– Резонно, – похвалил Марк Антонович. Он вообще любил вопросы. Это позволяло ему оценивать степень понимания и уровень развитости оппонента. – Русский идиотизм у нас и без Маркса был испокон веку. Маркс предложил слова, которые выразили наши идеи наилучшим образом. Именно поэтому мы его так любим и чтим.
Помолчали.
– Присмотреться нужно к этому парню, – наконец нарушил паузу хозяин кабинета. – Интересный персонаж. Есть у меня на его счет кое-какие соображения. Пока озвучивать не буду, чтобы не спугнуть. Мариев, бери его в разработку плотненько и держи меня в курсе событий, а ты, Смирнов, подготовь подноготную о родителях, прежде всего о папаше нашего героя. Ну все, идите. А я прилягу, отдохну немного. Устал я что-то. Вообще часто стал уставать – возраст. Как варенье, кстати? Понравилось? Кому больше понравилось?
По реакции мужчин было абсолютно непонятно, кому варенье понравилось больше.
– Держи, Сережа, – генерал захлопнул крышку на банке варенья и протянул ее одному из мужчин. – Так, и тебе, Дима, чего-нибудь дам, а то как-то неловко отпускать тебя с пустыми руками. На вот, по-моему, крыжовник, – Марк Антонович извлек из стола банку, накрытую целлофаном, зафиксированным резинкой.
Мужчины встали из-за стола, пожали руки хозяину кабинета. Марк Антонович проводил их до двери.
– Геннадий, – обратился он к секретарю. – никого ко мне не впускай. Все, честь имею. Работайте, – бросил на прощание генерал и захлопнул дверь.
***
Спал Марк Антонович недолго – часик-полтора. После чего пошел по кабинетам подчиненных. На внутреннем сленге это называлось «докторский обход». Он любил подойти к каждому, лично узнать, как дела, нет ли у кого в чем-либо нужды. Ему льстило, что заглаза подчиненные называли его «отцом». Все об этом знали и именно так и называли между собой своего шефа.
Чтобы не нагружать отца, подчиненные на вопрос о проблемах говорили о какой-нибудь мелочи: нет кофе в кофемашине, закончилась бумага для принтера, сломался ксерокс. Любую просьбу отец тут же приказывал исполнить, часто выдавая деньги из собственного кармана. Он ходил от работника к работнику и для каждого у него находилось доброе слово, теплая улыбка, приветливое «здравствуйте». Этому всему он научился у своего шефа, а тот у самого Феликса Эдмундовича.
****
Цитата под портретом над столом Марка Антоновича гласила:
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом