Ольга Николаевна Савкина "Хроники всего мира: Время расцвета"

проспект Фридриха 218, Берлин

Эмма заоглядывалась, увидела дворника, окликнула.

– Уважаемый, далеко до театра Аполлона?

– Нет, тут рядом, с милю будет, – тот снял кепку, вытер лоб. – Идите прямо по Лейпцигской улице, через два квартала поверните направо и ещё квартал. А там спросите, чтобы мимо не пройти.

Эмма по привычке коротко присела в книксене, поблагодарила, глянула ещё раз на вокзальные часы: было двенадцать тридцать пять, покрепче обхватила ручку саквояжа и припустила в поисках зрелищ.

Варьете Эмма нашла быстро. Это было выдающееся пятиэтажное здание с эркерами и башенками. На фасаде третьего этажа с краю от окна были нарисованы танцовщица и скрипач. Этажом выше тоже были рисунки, но шляпка Эммы и без того грозила свалиться на тротуар, поэтому она решительно вошла под круглую гигантскую маркизу, на которой было написано «Театр Аполлона». Внутри было прохладно и малолюдно. Она огляделась в поисках билетёра, подошла к нему. Узнала, что спектакли есть, и даже дневные, и более того – следующий начнётся через пятнадцать минут. Эмма купила в кассе самый дешёвый билет, получила программу, узнала, что представление идёт примерно полтора часа, успокоилась, что успевает на вокзал, и только потом поднялась на галерею. Здесь было почти пусто, вся публика в основном разместилась в партере. Девушка аккуратно пристроила саквояж под ноги, откинулась назад и устремила взгляд в оркестр. Там сидело человек двадцать, дирижёр что?то помечал в партитуре. Постепенно дали три звонка, свет погас и на сцене началось что?то невообразимое.

Механик Фриц Степпке снимает комнату у вдовы Пузебах. Он помолвлен с племянницей вдовы, Марией, а также сходит с ума по полётам и другим планетам (на этом месте Эмма густо покраснела в темноте). Однажды ночью он тайно улетает к Луне на воздушном шаре, но так как фантасмагория на сцене уже зашкаливала, то так и не разъяснилось, было ли дальнейшее лишь сном Степпке или реальностью. Принц падающей звезды влюблён в госпожу Луну. Но к той прилетает механик, и она бросает своего ухажёра. Управляющий Луны, Феофил, узнаёт во вдове Пузебах свою прежнюю любовь, но считает её ошибкой. В следующей арии он влюбляется в горничную Луны Стеллу, а за вдовой начинает ухлёстывать налоговый инспектор Паннеке. Пары вращаются, словно звёзды на ночном небосклоне, меняются местами, пристрастиями, и, как положено, перед закатом возвращаются на свои исконные места. В итоге каждый горшок находит свою крышку, Степпке понимает, что чердачная квартира ничуть не хуже Луны, возвращается в семью, а его невеста Мария находит ему работу первым капитаном дирижабля графа Цеппелина. На последней арии «Это воздух Берлина» Эмма вскочила со своего места и аплодировала стоя вместе с залом. И музыка её захватила, и исполнение, но главное, конечно, было в знаках. Полёты! Цеппелин! Этого просто не может быть!

– Браво! – вопил зал.

– Браво! Браво! – вторила Эмма.

Артисты кланялись, дирижёр аплодировал оркестру, постукивая своей палочкой по открытой ладони. Овации продолжались несколько минут, наконец, артисты скрылись за кулисами, и Эмма рухнула обратно на стул. Это представление перевернуло её всю. Не может быть, что ещё утром она ела омлет у себя дома и боялась не доехать или заблудиться. Оказывается, нужно бояться именно этого: что каждый день омлет и никогда – театра, полёта, покорения. Ах, как она была восхищена. Музыка звучала внутри, хотелось кружиться прямо здесь, на галёрке. Эмма подхватила саквояж и побежала вниз, ритмично им покачивая в такт звучавшей в голове музыке.

* * *

Всю поездку до Фридрихсхафена оперетта не отпускала Эмму. «Это берлинский воздух, это воздух Берлина», напевала она себе под нос, облокотившись на раму окна в своём купе. На пересадке в Мюнхене Эмма отправила домой большое письмо, написанное заранее, в котором рассказывала папе и брату и о поездке, и о столице, и, разумеется, о походе в театр. Поздним субботним вечером, ровно в одиннадцать часов, Эмма словно куль вывалилась из поезда на вокзале Фридрихсхафена. Последний переезд был самым трудным – почти двести километров третьим классом, больше такой ошибки она не совершит. На телеграфе Эмма отправила сообщение домой, что добралась благополучно, с пометкой «вручить утром», потом сняла дешёвый номер в привокзальном отеле, потому что идти на ночь глядя на верфь было бы не слишком умно?. Денег у неё оставалось тридцать марок плюс папина двадцатка. Тратить почему?то её Эмма не хотела, словно та была прямой связью с домом. Кое?как раздевшись и вообще не умывшись, она упала на кровать и моментально заснула.

Горничная разбудила Эмму рано утром. Перед ответственной встречей ей хотелось ещё раз всё проверить и привести себя в порядок. Она надела «счастливую» юбку, белую блузку. Волосы заплела в косу и перекинула за спину. Шляпку почистила от пыли и только потом надела. Проверила свои вещи, не забыла ли чего: книга так и лежала в саквояже, упакованная в бумагу. Сверху на ней теперь лежало либретто «Госпожи Луны». Спустилась вниз, вышла на улицу, огляделась. Кликнула извозчика, тот говорил на швабском диалекте, будто пришамкивал или шепелявил.

– Вы знаете, где дом Цеппелинов?

– Кто ш не шнает. На том берегу, в замке Гиршберг.

– Ох! – Эмма присела от ужаса, представив себе новое путешествие теперь уже в Швейцарию, чтобы где?то там, в неведомом замке Гирсберг, искать Цеппелина, потратить все деньги и, конечно, не найти.

– Што ш вы кобылку мою пугаете. Не бойтешь, довежу я ваш до графа.

– А где же он?

– Шнамо где, в шараях швоих.

– Каких сараях? – Эмма вытаращила глаза.

– Ох, да шадидесь уше! Нно, милая!

Кобылка фыркнула и легонько побежала по мостовой.

В заливе Манцель на берегу Боденского озера стоял огромный ангар. Несмотря на раннее воскресное утро там и сям сновали люди. Они поглядывали на девушку с любопытством и пробегали дальше по своим делам. Эмма попросила извозчика обождать на случай, если Цеппелина «в шараях» не окажется. Она смущённо мялась перед верфью, опустив нехитрые пожитки на землю. Вдалеке из здания вышла приземистая фигура. Человек шагал по мосткам размеренно, спокойно, поглядывая на небо. Увидел повозку, потом девушку с багажом. Немного ускорился, но шёл всё так же основательно, словно парад принимал. Это был Фердинанд фон Цеппелин.

Глава 3. Граф Фердинанд Адольф Генрих Август фон Цеппелин

В больничной часовне было тихо, лишь свечи потрескивали на постаментах, задрапированных чёрной тканью. Гроб утопал в зелени, было торжественно и нарядно. На крышке лежал кольбак, свет переливался на мехе мягко, словно утешал. Шерстяной авроровый шнур проходил через кокарду с вышитым орлом и спускался кистью вниз, на морёное дерево. Перьевой султан топорщился бодро, словно хозяин шапки не лежал сейчас холодный и бесчувственный к горю собравшихся здесь людей, а гнал во весь опор на любимом рысаке навстречу врагу. За гробом стоял белый мраморный бюст. Мюнхенский скульптор выполнил его несколько лет назад, когда на алюминиевый завод в Люденшайде рекой поехали люди и город ожил, расцвёл, разросся. Венки с траурными лентами прислонились, словно убитые горем, чтобы обнять усопшего в последний раз, утешить и проститься. Рядом с гробом стоял стул, сейчас пустой. Вдове стало худо, и сестра милосердия увела её, чтобы дать капель.

В госпиталь святого Иоанна Крестителя в Бонне Цеппелин приехал час назад. С Бергом их связывали отношения сложные, но прочные. Общие интересы, стремление совершить прорыв объединяли этих людей, постепенно с годами притирая друг к другу, связывая невидимыми узами необходимости делать всё наилучшим образом. Инженер, промышленник, коммерческий советник кайзера Вильгельма II Карл Берг погрузился в новаторскую тему так плотно и успешно, что реорганизовал прадедово пуговичное производство в металлообрабатывающий холдинг. Купил железный завод в Эвекинге, молотковую дробилку в Вердоле, медеплавильные заводы в Берлине и Ауссиге, начал работать в электротехнической промышленности, осознал преимущества алюминия как лучшего материала для строительства. Узнав от русского отчима в 1892 году, что инженер Давид Шварц решил построить в России первый цельнометаллический дирижабль, Берг взял на себя финансирование и исполнение проекта, и доставил алюминиевый каркас и детали на место сборки в Санкт?Петербург. Получилось, как в поговорке: начало вышло не шедевр, и до самой смерти Давида в девяносто седьмом Берг бился над реализацией летательного аппарата. Вдова Шварца, Меланья, оказалась по?настоящему упёртой, и дело мужа продолжила. Когда в ноябре девяносто седьмого Цеппелин познакомился с Бергом, дирижаблю Шварца удалось подняться на четыреста метров. Однако погодные условия в Темпельхофе были неблагоприятными, а серьезными недостатками конструкции стали ременная передача и отсутствие динамического руля. Четыре пропеллера, один под корпусом гондолы для поднятия корабля вверх, второй в задней части корзины для движения вперед и по одному на каждой стороне корпуса для рулевого управления, приводились в движение ремнями над приводными колёсами без обода. Сильный ветер сорвал ремни со шкивов, и дирижабль, оставшись без контроля, рухнул на землю.

У Берга был подписан контракт с Шварцем, согласно которому он обязался не поставлять алюминий никакому другому производителю дирижаблей. Чтобы продолжить тему дирижаблестроения, Берг согласился на встречу с Цеппелином, а в качестве компенсации за расторжение договора выплатил Меланье Шварц деньги вдвое больше оговоренных. Газеты называли это «патентной войной», но доказывать, что дирижабль Цеппелина имеет совершенно другой конструктив, времени не было.

Чтобы доработать конструкцию, фон Цеппелин обсудил с Бергом дизайн усовершенствованного корабля, и уже спустя полгода, в мае девяносто восьмого, вместе с Филиппом Хольцманом, тем самым, что строил Рейхстаг, граф создал акционерное общество содействия воздухоплаванию. Половину капитала, четыреста сорок одну тысячу марок, Цеппелин вложил из личных средств. В июле 1900 года из плавучего ангара в заливе Манцель на Боденском озере графу удалось запустить в небо дирижабль LZ 1, однако уже через восемнадцать минут из?за сбоя триммера первенца пришлось посадить в Имменштадте. Цеппелин пытался ещё трижды, в октябре, и, вроде, даже успешно, но каждый раз происходили накладки: то ветер налетит, то бензобак затопит. Транспортный инспектор оценил опытный образец довольно высоко, однако рассмотреть его в качестве коммерческого или военного транспорта отказался. После этого фиаско акционеры средства вкладывали неохотно, а то и вовсе отзывали, оттого мучения компании тянулись ещё какое?то время, но в конце того же года акционерное общество всё же ликвидировали.

Цеппелин принимал решение о роспуске компании с тяжёлым сердцем: команду пришлось уволить, а LZ 1 продать как отходы. Берг же продолжал эксперименты с металлом. В дирижабле Шварца он применил собственный сплав – алюминий «Виктория», в цеппелине – чистый алюминий. В 1903 году на завод Карла Берга обратился металлург Альфред Вильм с просьбой опробовать его новый сплав в промышленном образце. Вильм установил, что если алюминий с небольшим процентом меди при стандартной температуре закалки сначала резко охладить, а потом поместить в комнатную температуру на несколько дней, то он «дозреет»: станет более крепким и прочным и сохранит при этом прежнюю пластичность. Новый сплав Вильм назвал дюралюминий. Цеппелин немедленно хотел использовать его в работе, но возникло огромное количество технических трудностей, которые по сей день решить так и не удалось. Поэтому для нового цеппелина Берг использовал сочетание алюминия с цинком и цинковой медью. Использовал, но результата увидеть не успел. В ноябре, когда LZ 2 выводили из ангара и готовили к запуску, штормовой порыв ударил дирижабль о стену, тот упал носом в воду, оба мотора оторвало и неуправляемый корабль отнесло аж к швейцарскому берегу. Пока два месяца ремонтировали, Берга свалила болезнь, и январский старт фон Цеппелин проводил без верного партнёра.

Семимесячный Герберт, младший сын Берга, гукал на руках у няни. Старшая дочь Хелен промокала слёзы под чёрной вуалью, за плечи её обнимал муж и что?то успокаивающе нашёптывал. Лицо у зятя Берга, Альфреда Колсмана, был умное и немного рябое. Голову украшали первые залысины, а лицо – лихо подкрученные усы. Ростом он был на голову выше Цеппелина, сидевшего в больничной часовне позади семьи. Граф вспоминал последний разговор с Бергом, который вылился в ожесточённый спор. Владелец концерна совершенно определённо дал понять, что стремиться играть ведущую роль в развитии дирижаблей. Цеппелина это положение, по понятным мотивам, не устраивало. Отступать никто не хотел, однако оба понимали, что друг без друга их дело не сдвинется с места. У Берга были промышленные возможности, у Цеппелина – собственные изобретения и невероятная энергия. Педантичные и отважные, оба с багажом невероятных идей, они друг с другом были осторожны и при этом взаимно притягивались. С кем теперь вести дела, Цеппелин не знал. Граф слушал треск свечей, смотрел пустым взглядом на гроб, в котором покоился его партнёр, и думал, не прощается ли он сейчас и с собственными мечтами…

На следующий день хоронили уже в Люденшайде, в фамильной гробнице Бергов. Покойного туда доставил катафалком похоронный дом, семья и близкие вернулись из Бонна ещё вечером. Высокое майское солнце светило сквозь зелень радостно, словно насмехаясь над горем людей, тянувшихся траурной колонной. Всё было чёрным: вороные кони, лаковая карета, кучер в угольном камзоле, мужские шляпы и невесомые траурные вуали, лишь резали глаз алый бархатный пьедестал под гробом, венки из бордовых роз, да красные бинты на ногах у лошадей. Семейный склеп расположился на протестантском кладбище, что на улице Матильды. От входа прошли налево ещё шагов сто. У фрау Берг подкашивались ноги, поэтому её держали под руки зять и незнакомый Цеппелину господин в монокле.

Когда всё закончилось, медленно потянулись к выходу. У ворот погоста граф подошёл к семье, ещё раз выразил соболезнования. Отозвал на минуту зятя, возвышающегося над сникшими женщинами словно столп, представился.

– Герр Колсман, приношу свои извинения, что обращаюсь в столь неподходящий момент. У нас с вашим тестем было общее дело…

– Да, граф, – кивнул Альфред, – я в курсе.

– Пока не объявлено, кто будет вести дела фирмы, мне вынужденно придётся заморозить работы над новыми образцами. Я прошу вас лишь сообщить мне о решении семьи, когда назначат управляющего или нового генерального директора. – Цеппелин подал Колсману карточку с адресом.

– Тесть просил, чтобы концерн возглавил я. Алюминиевый завод в Вердоле, входящий в холдинг, принадлежит мне. Достался от отца. Мы разговаривали с Бергом в госпитале, обсудили планы. Он знал, что умирает, поэтому вызвал душеприказчика и составил завещание. Если вы дадите нам немного времени привести семейные дела в порядок, – Колсман коротко кивнул в сторону дам, – я изучу документацию проекта и свяжусь с вами.

– Буду ждать.

Цеппелин пожал Альфреду Колсману руку и отбыл на вокзал.

* * *

Шесть лет назад, когда имущество акционерного общества выставили на торги в связи с банкротством, спасти проект можно было только личными вложениями. Цеппелину ничего не оставалось, как приобрести участок земли, подаренной акционерному обществу королём Вильгельмом II Вюртембергским, ангары, все мастерские, станки и даже сам дирижабль. Верный Дюрр купил остальное. Людвига Дюрра фон Цеппелин встретил в конструкторском бюро Немецкой ассоциации содействия аэронавигации, тот был ещё студентом высшей школы машиностроения в Эсслингене?на?Неккаре. Ум и верность этого человека покорили графа, и в момент краха именно Дюрр оставался единственным сотрудником компании – лишиться его для Цеппелина означало предать собственные идеалы. Были времена, когда конструктор работал без страховки и даже жалования, жил в бараке на берегу озера, работал в самых спартанских условиях. В шефе своём Дюрр никогда не сомневался. Именно тогда он показал графу собственную разработку – новаторскую конструкцию лёгкого типа, которая стала основой всех будущих дирижаблей Цеппелина.

Теперь у корабля было два даймлеровских 85?лошадиных мотора, которые приводили в движение четыре трехлопастных винта, киль стал устойчивее, а у двух рулей высоты площадь охвата стала больше, чем у LZ 1. Чтобы снизить газопроницаемость, для оболочки взяли два полотна хлопка, между которыми проложили слой резины. Конструкцию разделили на шестнадцать отсеков и улучшили систему шпангоутов.

В день старта, 17 января, был сильный ветер, и дирижабль мог его преодолеть, успей он подняться выше 450 метров. Корабль вышел на четырёхсотметровую высоту, и тут порывом сначала повредило боковой руль, затем Цеппелин понял, что сначала отключился и не реагирует правый двигатель, а потом топливо перестало поступать и в левый. Посадить 128?метровый корабль между горами в Альгое было непросто: граф выпустил газ из камер, якорем зацепился прямо в поле, гондолы ударились о замёрзшую землю и корпус дирижабля завалился на них. Набежали фермеры, вытащили Цеппелина и Дюрра из рубки. Подтащили тяжёлые камни с ближайших гор, закрепили вместо оборванного ветром якоря на носу и корме дирижабля. Это его и сгубило, да кто ж знал. Ночью ветер перерос в сильную грозу, и закреплённый корабль мотало так, что почти полностью сорвало оболочку, а двигатели и каркас вмяло в каменистую землю, поэтому дирижабль оставалось только отдать на переплавку.

Отчаяние не покидало долго. Впервые немногие последователи Цеппелина видели его в таком состоянии: готовым отказаться от любимого дела. Тут ещё газетчики словно с цепи сорвались. В «Франкфуртской» вышло сразу две разгромные статьи какого?то Эккенера: 19 января – «Новая попытка путешествия графа Цеппелина» и на следующий день – «Конец воздушных кораблей Цеппелина». А самое невыносимое, что этот писака был прав почти во всём. Цеппелин кидал газету на стол, сердито подкручивал усы и думал, что делать. Сделал, что и всегда. Поговорил с Изабеллой, та заложила кое?что из драгоценностей, граф добавил своих, и семейный капитал уменьшился ещё на сто тысяч марок. Кайзер и военное министерство от провального чудака в очередной раз отвернулись. Один лишь суверен, король Вюртемберга, продолжал верить в графа и очередной денежной лотереей покрыл цеппелинов кредит на новое строительство. Воспрянув духом и вспомнив армейское прошлое, в одном из разговоров с соратниками граф решает: «Во имя Бога, давайте начнём с самого начала». И начали.

То, что можно было использовать в работе, с разбитого LZ 2 аккуратно сняли и гужевым транспортом отравили на верфь. Дюрр построил аэродинамическую трубу и предложил испытать прототип LZ 3 сначала в ней. Так выяснили, что хвостовое оперение нового образца стабилизирует корабль на ветру – теперь дирижабль перестал походить то ли на парящую сигару, то ли на летающую колбасу и стал огромной серебристой рыбой, которая вот?вот отправится в плавание по небесному океану. Дюрр методично исследовал на разрыв различные материалы для оболочки, проверял их растяжимость и газонепроницаемость. Систематизировал эффективность различных видов винтов, анализировал работу рулевого управления, измерял, записывал, пересчитывал.

Однажды вечером Изабелла показала мужу газету – Эккенер написал в очередной заметке: «Какой большой и сильный человек, как велико и сильно человеческое сердце, которое бросает вызов всем силам на земле». Граф по привычке хмурился за чтением, потом в усах появилась улыбка. Посмотрел на жену вопросительно. Шестидесятилетняя Изабелла, статная, с поседевшими волосами, уложенными в затейливую причёску, всё понимая молча глядела на своего вояку, да и махнула рукой. Всё равно не угомонится. Так у команды Цеппелина появился ещё один приверженец. Оказалось, что Эккенер переехал с севера в Фридрихсхафен и работал внештатником. Граф посетил журналиста дома, побеседовал с ним о проблемах, в том числе и конструктивных. Выяснилось, что Эккенер не просто журналист, а научный консультант в газете, оттого чрезвычайно подкованный в технических вопросах человек: он давал графу дельные замечания и предлагал разумные альтернативы. Хуго стал периодически бывать на производстве и помогать, чем мог: писал статьи в защиту нового проекта, призывая сограждан оказывать посильную помощь в развитии воздухоплавания.

В середине лета прямо на верфь принесли письмо. Воодушевлённая девица писала о том, как важно то, что делает Цеппелин, и просилась на работу. Лишних денег на помощницу у графа не было, поэтому письмо он положил в сюртук, да и забыл. Через пару недель его обнаружила Изабелла, когда собирала в гардеробе вещи в чистку.

– Дорогой, что за бумаги у тебя в сюртуке?

Граф оторвался от рабочей тетради, в которой зарисовывал то новые винты, то улучшения в каркасе дирижабля.

– Бумаги?

– Ну вот, письмо. – Изабелла протянула почти несмятый конверт. Цеппелин покрутил его, увидел штемпель: Шторков.

– А?а?а! Это, знаешь, даже забавно. Какая?то гимназистка просится на работу. Люблю, говорит, небо, а вы только им и занимаетесь. Давайте заниматься вместе, согласна, мол, на любую работу.

И снова склонился над тетрадью. Супруга смотрела на него внимательно, словно ждала продолжения. Но граф уже увлёкся, чертил самозабвенно, так, что чернила летели.

– А ты что? – поторопила она в ожидании развязки.

– А что я? – Граф опять поднял голову от бумаг. – На что мне помощница? И чем ей платить?

– Ферди, иногда ты не видишь дальше собственных усов! Ты сказал, что она гимназистка. Значит, ей можно платить минимальную оплату. Фрау Шефер в своём ателье платит белошвейкам десять марок в неделю. Думаю, по навыкам помощницы будет понятно, но начать можно и с пяти. Жить она будет пока что в казармах, комнаты есть. Столоваться будет вместе со всеми. Тебе шестьдесят восемь лет, сколько можно самому бегать на телеграф?!

– И что, я ей только за телеграф буду платить пять марок, милая? – Цеппелина начинала веселить эта ситуация. Изабелла редко настаивала на своём, и сейчас он не понимал, отчего жену так заусило.

Супруга подняла глаза к потолку, всем своим видом выражая, как недалёк тот, с кем она ведёт разговор:

– И за телеграф. И за горячий обед. И за все документы. Я не забыла, как ты писал те десять тысяч писем по всей Германии с просьбой помочь. Господи! Десять тысяч! Меня до сих пор в дрожь бросает. Пусть приведёт в порядок то, на что у тебя не хватает времени. Штаб?квартиру, в конце концов, пора открыть! Ты хочешь серьёзного отношения, а министерских чиновников водишь в ангар или к нам в дом. Это, по?твоему, уровень?

– Белла, должный уровень должен быть у дирижабля, а не помещения.

– Не зря в народе говорят – человека делает одежда. Когда ты уже поймёшь, что чиновникам нужен соответствующий приём? Будь твой корабль хоть тысячу раз хорош, транспортный инспектор не пригласит сюда министра, а тот – кайзера.

Цеппелин отложил перо, отодвинул тетрадь, откинулся в кресле.

– Ну ладно, будем считать, что доводы я услышал. А на самом?то деле ты почему хочешь, чтобы я её взял? – Глаза его смеялись.

Изабелла вздохнула, взяла отобранное бельё, пересекла комнату и взялась за ручку двери:

– Потому что этой девочке не отбили желание мечтать.

Граф ещё долго смотрел на закрывшуюся за женой дверь, думал о чём?то. Пододвинул к себе бумаги, взял перо. Посидел, глядя в чертежи. Нарисовал птицу.

* * *

Прошло полторы недели, и вот на причале стоит девушка. Пока шёл, дальнозоркими глазами рассматривал: высокая, лицом напоминает лисичку, голубые глаза щурятся от искр на воде, едва заметные веснушки раскидало по острому носику, небольшие тени залегли под глазами – видно, что устала с дороги, светлые волосы выбились из?под шляпки. Заметно, что волнуется. Багажа почему?то мало. Ладно, разберёмся.

Подошёл к будущей помощнице.

– Доброе утро, фройляйн Остерман. Фердинанд фон Цеппелин к вашим услугам. Пройдёмся для начала?

Глава 4. Начало

Каждое утро Яков ждал почтальона. Отъезд Эммы прошёл спокойно, словно она никогда здесь и не жила. Места в столовой теперь сдвинули и за столом стало посвободнее. Мама была всё такой же отстранённой, лишь изредка выходила то в кирху, то до мельни, видимо, прогуляться по аллеям, отмеченным первыми жёлтыми мазками, и посмотреть лебедей на канале. У папы начался учебный год, мальчики погрузились с головой в занятия, близнецы пошли в первый класс, и старшие братья пугали их своими толстыми учебниками и количеством дисциплин. Комната Эммы стояла пустая, её никто не смел занять, будто знали, что она вернётся. Лишь трое в этом доме думали об Эмме каждый день, хоть виду не показывали и между собой её отъезд не обсуждали. Вилда получила от девушки письмо и по вечерам, уложив мальчишек, собирала её вещи. Отец заходил в комнату изредка, словно Эмма умерла, и он не хотел бередить рану. Зайдёт, посмотрит в окно, погладит пальцем корешки книг, комод и выйдет. Иногда Яков наблюдал за отцом через открытую дверь мальчуковой. Сам он находился в сестриной комнате почти постоянно, вдыхал знакомый запах, залезал на подоконник и наблюдал за редкими людьми на улице. Якову словно отрубили руку, он не мог объяснить себе эту тоску: Эмма была с ним всегда, когда он ещё себя не помнил. Он понимал, что рано или поздно это случится, и чем позднее бы Эмма покинула дом, тем несчастнее она бы становилась. Но вот она уехала – и сделала несчастным его. Он не хотел бороться с этой болью, она наполняла его и каким?то странным образом давала силы жить, словно горькая микстура, которая выдавливает из организма болезнь. Поэтому каждое утро он открывал глаза, слушал сопение братьев, тихонько вылезал из?под одеяла и прямо в пижаме перебирался в свой наблюдательный пункт напротив – в комнату Эммы: из её окна хорошо просматривался переулок, откуда приходил почтальон. Писем всё не было, Вилда с каждым новым утром заглядывала к нему и с каменным лицом велела собираться в школу, и слова её напоминали какой?то бесконечный ритуал. Недели сменяли друг друга, в Шторков пришёл сентябрь, а Яков жух и сох, словно осенний лист.

Очередное утро он провёл на боевом посту. Ничего особо не ожидая, Яков думал о том, что сегодня день рождения, очередная бессмысленная дата, которая ничего не обещает. Он упёрся подбородком в прижатые к животу колени, смотрел, как в переулке тени от лип медленно переползают с камня на камень по булыжной мостовой, слушал скрипы дома и ждал. Через открытую форточку было слышно, как внизу бряцала посудой Анна, которая приходила на кухню ещё затемно, проверяла запасы, собирала продукты для завтрака, доставала из холодного шкафа молочные бутылки, яйца, большой ломоть сыра, баночки с вареньем и круглую фарфоровую маслёнку с нарисованной на боку пегой коровой. В комнату вошла Вилда, молча замерла в дверях. Не отводя взгляда от проулка Яков угукнул, сейчас, мол. Няня подошла к мальчику, погладила по вихрам, протянула плотный голубой конверт. Каллиграфическим почерком Эммы было написано «С днём рождения!».

– С днём рождения, Яков.

Лицо у мальчика приняло странный вид, он как?то судорожно вдохнул:

– Но откуда? Почтальон ещё не приходил, я бы видел.

Вилда поправила на рукаве платья завернувшийся кружевной манжет:

– Эмма прислала ещё в августе, вместе со списком вещей. Попросила придержать до пятого числа. Она боялась, что позже закрутится или почта задержится, поэтому написала письмо заранее.

Яков ошалело сжимал конверт.

– Не будем нарушать традиций: не засиживайся долго, пора собираться в школу.

И вышла, коварная женщина.

Именинник аккуратно положил конверт рядом с собой, сполз с подоконника, и хромая прошёл через комнату, закрыл дверь. Вернулся к наблюдательному посту. Его одновременно душила и радость от того, что письмо здесь, что получил он его ровнёхонько ко дню рождения – а разве можно сделать подарок лучше, и в то же время какая?то странная злость на Вилду: неужели той было сложно сказать, что письмо уже есть, чтобы он не сидел на этом дурацком подоконнике как идиот столько дней? Неужели так интересно было наблюдать за его страданиями? Так и не определившись с чувствами, Яков взял с окна конверт и сел на кровать: теперь уже не было необходимости отсиживать себе зад на подоконнике.

Милый Яков, мой дорогой брат! Здравствуй! С днём рождения! Как жаль, что меня не будет рядом с тобой в этот день, что я не поставлю в праздничный торт пятнадцать свечей и шестнадцатую, красную, в самый центр – на счастье. Жаль, что мы не пошепчемся с тобой после ужина, не развернём вместе подарки. Надеюсь, ты простишь меня за молчание, здесь и вправду некогда сесть за бумаги. Хотя вру, за бумагами я сижу много, но всё за рабочими – граф ведёт большую переписку по строительству. В комнату прихожу только поспать да сменить бельё.

Поселили меня в бывшую казарму, она стоит недалеко от верфи. Работников у Цеппелина немного, в основном местные, но есть и приезжие. Жилые комнаты устроили на втором этаже, а на первом контора. И то, как контора – пока я не приехала, граф сутками сидел в мастерских. А поскольку моей задачей стало организовать возле него какой?никакой быт, то первый этаж расселили, сделали там кабинеты (пока, правда, все пустые). В первый день граф показал мне, что где находится, даже провёз по городу, чтобы я поняла, где какие лавки, как возвращаться на пристань. Город совсем маленький, хоть здесь и много отдыхающих из Швейцарии – по озеру оттуда ходит паром. Цеппелины живут на том берегу в маленьком замке.

Граф точно такой, каким я его видела в газетах. Когда начинает рассказывать про новый дирижабль, так увлекается, словно скидывает десять лет. У него какие?то необыкновенные глаза: даже когда он просто слушает, кажется, что улыбается. В нём неимоверный запас веры в собственные силы (хотя герр Дюрр рассказывал, что сам был свидетелем его отчаяния) и идей. Иногда мне кажется, что для графа нет недостижимых вершин и невозможных задач. Трудные есть, а невозможных нет. Он словно дратхаар: маленький, крепенький, а как услышит что?то про возможность улучшить корабль – так и встаёт в стойку. Он уже из тех старых легавых, что побывали не на одной охоте, видели и зайцев, и енотов, и лис, и даже кабанов. Его потрепали другие охотничьи собаки, но нюх его по?прежнему тонкий, а глаз зоркий.

Кстати, про Дюрра. Герр Людвиг работает у Цеппелина конструктором и живёт в другом конце коридора. Правда, в коридоре я его видела лишь однажды, он почти всегда работает по ночам. Не понимаю, когда он спит и спит ли вообще. Этот Людвиг лет на десять старше меня (хотя у вас, мужчин, возраст не поймёшь), а глаза такие голубые, что кажутся прозрачными. Фу, неприятно. Дюрр вечно занят и даже не смотрит в мою сторону – наверное, я ему не нравлюсь, а может, думает, что мне будут поблажки. Он и поговорил?то со мной за это время всего дважды: первый раз, когда я ждала в мастерской графа – Дюрр немного объяснил, в чём заключается его работа. Второй раз мы с ним столкнулись в лавке и вместе пошли к причалу. Тогда?то он и рассказал, как Цеппелин переживал потерю дирижабля. Ума не приложу, с чего он тогда так разболтался.

Ещё к нам заходит журналист Эккенер. Очень интересный господин! Оказывается, сначала он писал разгромные статьи в адрес Цеппелина (представляешь, одна из самых больших колкостей что?то вроде «теперь понятно, как эта штука полетит – был бы ветер»! это он так проехался в адрес плохой управляемости! ужас!), но граф и вправду оказался знатным охотником: приспособил этого селезня к делу (смеюсь). Бывает, что Эккенер сидит с Дюрром в цехе, обсуждают всякие сложные вопросы. Я пока в этом ничего не понимаю, для меня их разговоры что птичий язык. Но в обычной жизни герр Эккенер мне понравился: у него широкие взгляды на многие вопросы и довольно тонкий юмор. Ты же знаешь, братец, как я люблю умных мужчин! К сожалению, выглядеть пристойно со своим багажом я ещё могу, а вот быть ошеломляющей прекрасной у меня не получится. Жду не дождусь, когда Вилда пришлёт все мои вещи.

Дверь открылась. Яков от неожиданности подпрыгнул на кровати. В комнату зашёл отец:

– С днём рождения, сынок. Уже пора одеваться и завтракать, – увидел в руках бумаги. – Неужели от Эммы?

– Ага. Она прислала Вилде вместе с предыдущим. – Яков недовольно скривил рот.

– Надо же, Вилда мне не говорила. Ну, как у неё дела? – Уве изо всех сил старался не показывать, как его задевает отсутствие писем от дочери.

– Вроде всё хорошо, я ещё не дочитал. Немножко осталось, пап.

– Ну хорошо, дочитывай и спускайся. Времени осталось не так много.

Уве похлопал старшего сына по плечу и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Яков унял бешено колотящееся сердце и близоруко приблизил бумаги поближе к глазам.

Граф часто работает вместе с ними, поэтому я постоянно прибегаю в цех то с бумагами, то с перекусами. Поесть команде и правда некогда – собирают каркас LZ 3. Ах, Яков, если бы ты мог видеть это чудо! Мне кажется, я забыла, как дышать, когда впервые увидела дирижабль. Его только недавно начали собирать, но уже сейчас он похож на гигантскую кружевную лодку. Даже с берега видно, как алюминиевые трубки блестят на солнце, словно горят изнутри. Постараюсь тебе зарисовать в следующий раз, как у нас тут всё устроено. Конечно, больше всего я мечтаю о том, что после пробных полётов граф разрешит мне подняться вместе с командой в воздух (пишу и даже зажмурилась от счастья). Представляешь, я – в небе!!!

Жалование граф выплачивает аккуратно, по пять марок в неделю. Сказал, что если до конца сентября замечаний ко мне не будет, то поднимет до шести, а с января – до восьми. Так что успокой папу, с деньгами всё в порядке, на пропитание хватает. Как у вас дела? Как малыши? Передай родителям, что у меня всё хорошо. Папе я напишу позже, наверное, в сентябре: очень много работы – граф хочет успеть до зимних ветров поднять дирижабль. Пиши мне по адресу мастерские фон Цеппелина, залив Манцель, Фридрихсхафен, Баден?Вюртемберг. Обнимаю тебя крепко, мой пятнадцатилетний капитан! С любовью, Э.

– Яков, пошустрее! – раздался голос Вилды из детской: видимо, подгоняла и других опоздавших.