Дом с бельведером. Мини-роман
Егор Карлович Вишнецкий
Родион Прокофьевич Аннотин
Григорий Евгеньевич Веберталь-Таддес
В книге повествуется о приключениях уже не молодого, но никак не зрелого князя, в одной из губерний Российской Империи на закате ее существования. Преследуемый пламенной манией служения прекрасному, князь стремится произвести ряд важных (большей степенью для него) реформ, раскрыть шпионский заговор и поучаствовать в Русско-японской войне. Достигнет ли он успеха?Книга понравится любителям исторической сатиры, иронии и постмодерна.
Дом с бельведером
Мини-роман
Егор Карлович Вишнецкий
Родион Прокофьевич Аннотин
Григорий Евгеньевич Веберталь-Таддес
© Егор Карлович Вишнецкий, 2023
© Родион Прокофьевич Аннотин, 2023
© Григорий Евгеньевич Веберталь-Таддес, 2023
ISBN 978-5-0060-2339-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Горе тому, кто строит дом свой несправедливостью и верхние покои свои беззаконием (Ирм. 22:13)
Прологъ
Однажды, во время одного из своих многочисленных путешествий, кои я с трудом вспоминаю, в бывшей то ли Воронежской, то ли Орловской губернии, увидал я интереснейшие развалины старинного дома. Хотя останки некогда изящной усадьбы были покрыты толстым слоем копоти, прикасаясь к оным, чувствовал я явственно дух той прекрасной и далекой страны – Российской империи. Подле сего дома, под одиноким старым дубом, я обнаружил старый, весь в рытвинах, облепленный мокрыми опавшими листьями, массивный каменный крест. На оном еле виднелась надпись:
Кн <яз> ю А <н> дрею Фридрих <овичу> отъ сердечнаго друга
За сим крестом просто должна была скрываться история, вероятно, весьма энигматического свойства, и я погрузился в местные архивы в поисках нужной информации. Как оказалось, в итоге, история сего дома и его благородного хозяина была не только захватывающа, но и весьма поучительна. За сим я начинаю писать свой скромный труд, дабы поведать Вам, мои дорогие читатели, судьбы трех представителей местного дворянства, связанных с историей как данного дома, так и всей великой страны. Переместимся же в старые добрые времена: на Руси начинается новый двадцатый, кровавый и блистательный век. Итак, я решил задержаться в славном небольшом провинциальном городишке Щ., взяв отпуск на работе и устроившись на четверть ставки в городской архив: так сказать, совместив приятное с полезным. Плоды сего вдохновенного труда я и хочу сейчас представить Вам на суд, мой жаждущий познаний читатель.
Глава 1
Звонко звеня бубенцами, тройка быстроногих рысаков мчалась все быстрее и быстрее, чуя приближение к родимым местам. Кучер Степан, молодой и крепкий парень, не заставший лишений столь недавнего крепостного права, весело и сильно подгонял хлыстом лошадей. Ему нравилась его работа, тем паче барин платил ему ажно по полтора целковых в месяц, что прибавляло юноше энтузиазма. Сейчас же, он как раз и занимался тем, что спешил доставить барина в усадьбу. Через двадцать минут карета миновала изящную чугунную ограду, обрамлявшую английский сад, в котором замечательно было спасаться от летней жары. Парк сей упирался в аккуратный плац, вымощенный лучшим булыжником в округе, посредине оного красовался высокий флагшток с золотым имперским орлом на макушке. За плацем, могучим памятником былым галантным временам, высился некогда белоснежный, а ныне благородно-серый двухэтажный дом с бельведером, изукрашенный лепниной. Вход в оный был ограничен строгими мраморными колоннами в ионическом стиле.
Не успела карета заехать на плац, как тут же на оном скопились все батраки, наемные рабочие барина, некогда бывшие крепостными у его деда, а ныне зарабатывающие себе на хлеб и выплату выкупных платежей. Вдруг на плац из дверей дома, почти что кубарем, выбежал тощий, высокий человек в прусском сюртуке и старомодных кюлотах. То был старый Фирс, один из преданнейших лакеев нашего князя, которого боготворил.
– Его сиятельство приехали!!! Его сиятельство приехали!!! – задыхаясь голосил Фирс, бегом направляясь к карете.
Добежав, Фирс распахнул дверцу кареты, и из оной вышел главный герой нашего повествования, князь Андрей Фридрихович Щ. Он был знатен, происходил из старого остзейского дворянства. Также в его достоинства входили: приятная внешность, статность, умение изысканно одеваться и изъясняться, а также великий талант архитектора, поэта и живописца, к сожалению, не признанный при столичных дворах.
Князь был одет в дорожный, цвета охры, сюртук, панталоны, на могучих ногах были начищенные до блеска штиблеты. Вид у князя Андрея был уставший, но удовлетворенный.
– Хмм… Распустились вы тут без меня, – громогласно изрек Андрей, – и себя запустили, и усадьбу. Хмм… ну ничего…
– Так Ваше Сиятельство, без Вас мы бы совсем пропали, так нам плохо жилось, охх… – с долей едкого сарказма промолвил Фрол, камер-лакей, всем сердцем презиравший князя за его чудаковатость, и глупо заулыбался, обнажив оскал.
Если говорить начистоту, Андрея никто кроме Фирса не любил, он был непредсказуем для ума простого русского крестьянина, но такой лютой ненависти к нему, как увлекавшийся социалистическими идеями Фрол, не чувствовал никто. Однако и он предпочитал общаться с барином нарочито корректно, но не в этот раз. Андрей смолчал, ни единый мускул на его лице не дрогнул. Он направился вместе с верным Фирсом в свой рабочий кабинет, где долго, аж до ужина, трудился над очередным своим прожектом. А поужинав, он приказал Степану отвести всех крестьян и иных батраков, за исключением Фирса и пары других слуг, необходимых ему в доме, на конюшню, где и хорошо проучить оных известными методами физического воздействия за то, что усадьбу они не смогли содержать в чистоте и порядке. Вообще, князь не был приверженцем таких методов и прибегал к оным только в особых случаях, но сейчас он стерпеть не мог: халатности он не выносил, а пуще прочего ценил хороших друзей и полную преданность. Как понимает наш мудрый читатель, методы сии были на словах общественно порицаемы (все же крепостное право уже давно стало анахронизмом), однако в таких отдаленных уголках Империи, как Н-ская губерния надзирать за строгим исполнением законов было в сущности некому: генерал-губернатор был хорошим другом местному дворянству, регулярно присутствуя на пышным парадных обедах и, что вполне объяснимо, закрывал глаза на многие exc?s[1 - Злоупотребления, перегибы (фр.)], происходившие на подконтрольных ему территориях.
Остаток дня прошел в натужной суетливости – все же дворня отвыкла от нрава своего князя и не была готова к столь скорой встрече с ним. Андрей Фридрихович же с ностальгической радостью расхаживал по прохладным комнатам дома с бельведером:
– Ох и давно же меня тут не было… Хмм, родовое гнездо! – изрек князь, присаживаясь на свое старое кресло в кабинете и вдыхая аромат розовой воды, пиалку с коею ему принес старый преданный Фирс. Фирс издавна был верным слугой в поместье Щ. Незадолго до своей смерти, матушка нашего князя сделала его управляющим усадьбой. Андрей помнил, что Фирс, бывало, обходился с ним грубовато во времена его детства и отрочества, но ныне его любовь и услужливость к хозяину была заметна невооруженным взглядом, и молодой барин это ценил.
Стояли ясные сумерки, в кустах затрещали сверчки, а в крестьянских домах потихоньку гасли свечи, керосиновые лампы и лампадки – усадьба отходила ко сну. Он же стоит перед портретом почившей в бозе барыни, его тело облечено в тонко отделанную ночную рубашку до колен, на голове его мягкий войлочный ночной колпак, позволяющий князю без помех хмурить свой лоб в познании мира. Перед его глазами вместе с клубами утреннего тумана проплывает картина былого.
В тот день князь был поднят со своей мягкой, нагретой ночным бдением и теплом тела постели своим новым гувернером, месье Кюке, который властным и холодным голосом приказал молодому недорослю немедля раскрыть глаза и предстать перед светлыми очами матушки, кокетливо примеряющей в соседнем флигеле охотничьи камзолы и дублеты. Невыспавшийся князь, виновато мигая глазами, заспанно поплелся к маменьке, оглушительно хлопая босыми ступнями на весь дом с Бельведером. Матушка уничижительно взглянула на своего отпрыска и отрывисто бросила ему, что все косули разбегутся, пока он разлепит свои глаза. Далее она передала чадо на попечение Фирса, который должен был одеть и обуть князя. Засветло они покинули ворота усадьбы, направляясь к семейным охотничьим угодьям семьи Щ*. Подъехав к месту, нарядная и шумная процессия, состоящая из нарядных егерей, тучных и блестящих лощенными лицами поваров, знатных господ со всего уезда (отдельно стоял богато украшенный экипаж генерал-губернатора, давнего друга маменьки князя), фельдъегеря с флажками, кое-как одетые и обутые загонщики из числа крестьян в округе, сокольничие в богато украшенных кафтанах и с заломленными шапками и прочая блистательная публика, включающая пёстро одетых дам с воздушными зонтиками и кокетливыми шляпками. Процессию возглавляла сама княгиня Щ*, по правую руку от которой робко гарцевал наследник с прилизанной шевелюрой, облаченный в кафтан коричневого бархата. Лицо его было взволнованно-радостным, а икры тряслись от предвкушения грядущей охоты. К искусно сделанному кожаному седлу идальго с высокой лукой было приторочено четыре богато украшенных и инкрустированных слоновой костью и алмазами пистоля, прекрасно сработанных в мастерской «Кнапп и компания». Шиуцей[2 - Левая рука] своей он периодически вынимал из внутреннего бархатного кармана часы на цепочке, кои в столичных кругах были бы одобрительно признаны «часами благородного мота». Корпус их был выполнен из средней пробы чистого серебра, на верхней крышке гордо сиял широкошитый позолоченный герб рода. Цепь часов была выкована из дорогостоящей платины, которую привезли в специальном ларце из варёного дуба, доставленном прямиком из литейных мастерских Иркутска. То был подарок князю на именины. На крышке ларца стояло «Любимому племяннику. Тоцкий».
Матушка имела при себе новомодный нынче в кругах охотников и первопроходцев нарезной Винчестер с прицельной инсталляцией, посеребренной ручкой затвора, который был буквально недавно выписан из САСШ, и посему он блестел смазкой и терпко пах оружейным маслом. На голове её покоился бежевый пробковый шлем, под который был одет мягкий пуховый оренбургский платок.
И вот, запылали походные костры, оглушительно залаяли гончие, стремясь пересилить льющийся над чащей звонкий звук охотничьих рожков! Ту-тууу-туууу! Округа ожила, загонщики выполняли свой долг, выгоняя ничего не подозревающую дичь прямо под великолепные выстрелы охотников. Особенно сегодня блистала княгиня Щ*, неизменно поражая зверушек меткими выстрелами наповал. Затворная посеребренная скоба то и дело звонко щелкала, досылая патрон за патроном, кои госпожа Щ. клала точно в цель, святясь разрумяненным на холоде лицом.
Но целью сией экспедиции было не показать известное охотничье мастерство бойкой барыни, а вывести под прямой выстрел молодого князя роскошного четырехлетнего оленя с раскидистыми рогами, дабы показать всем вокруг, что род Щ* обрёл в лице Андрея Фридриховича надёжного и крепкого наследника. Сего красавца видели окрестные жители несколько дней назад, следами его буквально была испещрена долина ручья неподалеку…
Князь стоял, не шевелясь, в своем теплом бархатном кафтане, изукрашенном тёмными растительными узорами, прислонившись к стволу поросшего мхом дерева. Всё его существо собралось в единую пружину, готовую разогнуться в любой момент. Аккомпанировал ему в сием деле лысеющий уже Фирс, держащий под уздцы коня князя. Андрей взвел курок изящного пистоля, до упора пригнул на себя кремень и, выдохнув, встал в дуэльную позу, тщательно целясь. Однако, наш юный князь крайне неуклюже взял пистоль, тем более стрелять он решил с неудобной правой руки, желая обрадовать матушку, коя изо всех сил выбилась, пытаясь переучить нерадивого мальчишку. Грянул выстрел, отдача чуть не вывихнула ему руку. Он промахнулся… Андрей Фридрихович мигом вскочил на коня и отправился в погоню за рогатым беглецом. Стреляя уже с коня, он промазал и оставшиеся три раза, сбросив изысканные пистоли в лесной перегной.
Барыня как раз только застрелила притаившегося в кустах зайца, практически разорвав тельце мощным американским патроном и торжествующе хихикнула. Раздались аплодисменты: дамы и кавалеры, крестьяне – все были восхищены:
– Блистательная амазонка!
– Воплощение настоящего образа Отчизны!
– Браво! – кричали в исступлении окружающие, а барыня кокетливо кланялась, не слезая со скакуна.
И вдруг, продираясь на своем коне через кусты, явился наследник: в грязном кафтане, без оружия, с понурым видом. Лицо матери изменилось в считаные мгновения:
– Андрей, изволь спешиться и подойти ко мне! – сказала она властным тоном.
– Их сиятельства упустили оленя… – кланяясь елейно пробормотал Фирс.
Барыня, оставаясь в седле, сняла со своей левой руки перчатку из великолепной коричневой толстой кожи, коя была тем не менее очень элегантна, и несколько раз отхлестала оной Андрея по лицу. Не снятый ею с перчатки перстень рассек губу князю, обширной струей полилась кровь:
– Вы моё самое большое разочарование, сын мой.
Несмотря на присутствие всего света уездного дворянства, у отрока тонкой линией потекла очечная слеза.
Князь пристально смотрел в глаза маменьки на портрете и из его глаза текла такая же слеза, как и в тот самый день. За окном заскулили собаки, на небе показался месяц…
Перед сном князь вышел в бельведер подышать сладким воздухом Отечества, наконец-то он вернулся домой из зарубежного турне, он молод, кипит идеями и, несомненно, его ждет яркое будущее. А тем временем шёл август 1903 года.
Глава 2 – Актъ I
Ту-ту-ту! – разносится над лесом молодцеватый звук охотничьего рожка. Между вековыми дубами и осинами плывёт лёгкая дымка от недавнего дождя, а под ногами, на дороге, хлюпает среднерусская грязь. Небо отдаёт нежной бирюзой утра, а где-то вдалеке молоточком дятел отвечает на звук рожка. Благодать!
По лесной дороге тянется небольшая процессия: расписная коляска в народных мотивах подпряжена лошадью, которую под уздцы ведёт молодой крестьянин в коричневом кафтане и угорской шапке. В коляске сидит зрелых лет барыня – вылитая королева Виктория, полная, в чёрном с выделками и пышным подолом платье, на голове чепец, прямиком от зятя из Дюссельдорфа. Она, прищурившись, с надменностью смотрит то на дорогу, то сквозь деревья, будто бы чтобы найти некоего врага, вторгшегося в её владения. Её властная рука лежит на плече мальчика лет четырёх-пяти. Малыш одет в элегантный петровский камзольчик, пуговички на нём – так и скажешь: алмазы! борта отделаны серебряной крупой, а застёгнут он на золотые венгерские шнуры. На ногах, в синих гусарских же чикирах с золотом штанишках, надеты удалые русские сапоги красной краски. Молодое пухлое личико навершает плоская военная шапочка, – но не из николаевского сукна, а из сычуайньского шёлку, тулью шапочки украшает блестящий орёл – символ растущей Империи. Напротив матери и сына сидят две служанки, покорно понурив головы.
– Видишь, сын! Это всё твои владения! Они остались мне от отца, а ему от деда, а тот их ещё от царя михайловой грамоты имел. И всё наше. – мать ещё больше сощурила глаза и сжала плечо малыша, – Вот подрастёшь, и будешь сам барином. Всё справишь! Хозяйство, родной, должно быть крепким, как и твои реляции с губернатором.
– Мама, а что такое реляции? – пропищал басовито малыш.
– Уо-о, глупая твоя башка деревянная, – выдавила из себя барыня, вызвав предслёзный румянец на щёчках мальчика, -Так! Вы две, вон из кареты! – служанки, упорно смотря под ноги, вылезли из коляски и встали в одну шеренгу, ровно напротив правой руки повелительницы.
– Слушай приказ! – продолжала женщина, – Вы (палец её указал на мокрую и грязную дорогу) – туда! Устраивать… реляции! Да avec inspiration[3 - С вдохновеньем (фр.)], а не то иссеку, половки! – командующий голос не подходил женщине, с неё ещё не сошло очарование зрелости и сочности, какими обладают сорокалетние дамы, да ещё не испытывающие недостатка в продовольствии. Более сказать, – часть окрестных помещиков видели в ней очень взрослую и красивую женщину, но глаза, манеры и глаза, жёсткие и резко меняющиеся выдавали в ней глубокую тоску и упадок души, с которым она столкнулась. – Да порезвей там!
Девушки в кожаных, уже порядком изношенных туфельках, встали на дороге. Та была шириной в сажень, и служанки были на довольно большом расстоянии друг от друга. На молодых, но грустных лицах девушек выдавились улыбки, да так неестественно, что иногда были видны зубы. Начались «реляции». Одна девушка подала руку другой в приветственном поклоне, та положила на неё свою руку и также склонилась. Затем повторили, поменяв руки. Движение за движением, взмахи рук становились всё замысловатей, будто бы в театре, девушки показывали разнообразные сцены губернского общения, но настолько элегантно, как не смогли бы даже в петербургские дивы. А молодые их ножки в тонких туфлях всё месили русскую грязь, отчего на одежде и теле появились капли. Сами ноги начали понемногу утопать в лужах, будучи до нитки промокшими.
– Побыстрее, клушенции! – Мальчик, обращённый матерью с горящими глазами, смотрел на девушек и противно смеялся в паре с матерью. Он – квакающим киндерлахлем[4 - Детский смешок (нем.)], она – барским грасьё[5 - Грассирующий голос (искаж. фр.)].
Возничий же покорнейше стоял у кареты и по заведённой традиции достал из кафтана флейту, и на пяти нотах выдувал Лейб-Гвардии 1-го стрелкового Его Императорского Величества полка марш. Мать, возбуждённая собственной властностью, на корме коляски, как на барабане, отстукивала в аранжировку к флейте. А мальчик продолжал смеяться.
Тем временем дымка рассеивалась, и из-за дремучих крон поднялось большое жёлтое солнце. Танцевавшие уже добрых пять минут девушки порядком подустали, но барыне хотелось дождаться заключительных нот своего марша.
– Довольно! – удовлетворённо вымолвила она. – Понравилось, дорогой? – спросила она, и сильно сжала мальчика, прижав его в себе, онесячя[6 - Игнорируя] то, что ему было трудной дышать.
– Да, мамя. – также насмеявшись удовлетворённо вымолвил тот.
– Фирс, залезай! – указала барыня пальцем с перстнем крестьянину. Бедные служанки тоже хотели было занять прежние места, но властная резко приподнялась и оттолкнула их.
– В таком виде?! Да в карету? Пшли вон! Юбки поднять, да за нами поспевать. Опоздаете – иссеку, ох, иссеку! – дошло до визга она и вновь властно устремила свой взор в даль.
– Ну, Фирсочек, давай в поместье! Да рысью езжай, рысью!
И лошади как ошпаренные взвились и понесли карету к поместью. Как нетрудно было догадаться проницательному читателю эпизод сей отсылает нас к тем далеким временам, когда Его Сиятельство князь Андрей Фридрихович ещё только начинал свой длинный и полный трудностей земной путь. Маменька его, та самая властная дама, Пульхерия Петровна Щ., души не чаяла в сыне, но в то же время с подчиненными своими изволила вести себя иной раз в манере печально известной Салтычихи, коя за злодеяния свои лишена титула была да заключена в монастырской тюрьме до самой кончины. Муж же оной барыни, стало быть, отец будущего несчастливого, но талантливого архитектора и энциклопедиста, Фридрих Георгиевич Щ., коего все звали Федором Георгиевичем (да и он сам, будучи православным русским человеком именно сие имя предпочитал) был человеком начитанным, большим conosseur[7 - Знаток (фр.)] в инженерии и, как ни странно в изящных искусствах, по сути и сформировал круг увлечений юного Андрея и направил его на истинный путь познания. Однако при своем светлом уме, в делах житейских был он персоною довольно слабовольной и, к тому же, очень любящей свою жену, несмотря на боль, кою Пульхерия Петровна ему регулярно причиняла. Как может догадаться читатель, в доме с бельведером царил истинный (и столь нехарактерный для того времени) матриархат. Не проходило и дня, чтобы Пульхерия Петровна не кричала на супруга:
– Федор, ты невыносим, ты ничего не можешь, mon cher, а при этом стараешься меня еще и угнетать своими церковными предрассудками. Но даже при этой напускной мужественности – ты никто!!!
– Но позволь, дражайшая моя спутница! Я же стараюсь из всех моих сил, хотя я и очень неуклюж… Я нисколько не имел интенций нанести тебя душевную рану. Прошу тебя, во имя всего святого, не обижай меня так…
– Убирайся с глаз моих долой!!! Слава Б-гу, сын характером весь в меня пошел. Его-то я и научу как поместьем управляться, чтоб предков своих не опозорить.
И действительно, князь Андрей перенял лучшие черты обоих родителей своих. Настало нам время познакомиться с обычным ходом жизни в усадьбе князя Андрея, а также наведаться в гости к его единственному сердечному другу в провинции. Дмитрий Романович Л* был давним другом князя, несмотря на всю их непохожесть. Думается, нашим любознательным читателям будет интересно узнать, как могла завязаться такая дружба, ведь князь Андрей всегда был персоной с весьма тяжелым характером и весьма возвышенными устремлениями.
Это случилось незадолго до отъезда князя в его заграничное турне. Князь, сделав визиты почти всем окрестным помещикам, пришел в состояние весьма удрученное и разочарованное, ведь птицы равного ему полета даже в Петербурге иль в Москве днём с огнём не сыщешь, не говоря уж о глубинке. И вот, когда казалось, что Андрей Фридрихович уж не сможет встретить кого-либо пригодного (а мы, дорогой читатель, скажем откровенно: кого-либо, способного со спокойным выражением лица да без произвольно дергающихся членов тела выслушивать монологи учёного мужа прямиком из столичных салонов), вспомнил наш князь смешной анекдот, ходивший среди всех посещенных им дворян, повествующий о некоем помещике Димитрии, в силу своего низкого происхождения довольно неловкого в этикете да манерах. «Что ж, абсолютная преданность есть удел таких людей, надо бы глянуть» – важно продекларировал князь в своих мыслях, напряженно потирая виски и хмуря лоб.
Не меняя дорожного костюма да экипажа, даже не уведомив потенциальных хозяев, герой наш незамедлительно скомандовал кучеру держать курс к обиталищу Дмитрия Романовича. Радушная чета Л* не могла отказать путнику с дороги, да еще такому начитанному и интеллектуальному, о котором в уезде со скоростью новейших локомотивов распространялась людская молва. Благо хозяева наши готовились ужинать, и посему князю досталось почетное место за столом.
Капитолина, супруга рачительного господина Л., приготовила целый противень дымящейся говядины по-мещански с ломтиками душистого картофеля, обильно присыпанный зеленью, богато политый луковым соусом и обложенный печеными помидорами. Старательно разложив сие яство по аккуратным глиняным мискам под неусыпным взором томящегося от голода Дмитрия Романовича, нервно постукивающего ложкой по дубовому столу, Капитолина боязливо поставила одну миску прямо перед светлым князем, Андреем Фридриховичем Щ*. Выдавив скромную улыбку и быстро опустив глаза, хозяюшка отошла на почтительную дистанцию, дабы не подвергать себя остракизму со стороны образованного человека. Князь, недоверчиво косясь на миску томящейся в собственном соку говядины с картофелем, осторожно потянул носом терпкий запах прежде незнакомого ему блюда. Его губы вопросительно изогнулись в такт сморщившемуся носу, явив собой пример великолепного сомнения заядлого скептика. Князь, положив на мощные колени белоснежную накрахмаленную хрустящую чистотой салфетку и, взяв в руки вырезанную лично Дмитрием Романовичем ложку, рискнул начать апробацию. Нашим хозяевам повезло, что князь не начал зачитывать уже ставшую всем привычной лекцию о его проблемах в области печёнки и кишечника, ведь в данное мгновение голод овладел его холодным разумом и натужно сжал алкающие пропитания чресла. Он, погрузив ложку, казавшуюся в его руках кукольной, в густую жижу соуса, ловко извлёк из оной картофелину со свисающим шматком лука и, выждав момент, погрузил её в рот. На мгновение всё в усадьбе притихло, даже вечно весёлый Дмитрий Романович затих, собрав на своём лбу все складки и устремив взор своих внимательных синих глаз в лицо Светлейшего. Его массивные челюсти начали неторопливо двигаться, позволяя крепким зубам яростно измельчать яство. Наконец, спустя двадцать восемь энергичных пережевываний, он остановился и с шумом сглотнул.
– Хмм, приемлемо! – голос князя, казалось, вернул в окружающий мир звуки. Устало зажужжала жирная муха, из хлева донеслось тоскливое мычание коровок, Дмитрий Романович, весь просияв, потер руки и с аппетитом набросился на свою порцию. Приём дорогого гостя продолжился с новой силой, что, несомненно, заложило основы той долгой и крепкой дружбы между двумя соседями-помещиками.
