Елена Касаткина "Вдовий полог"

– Так не дожил… – растянул рот в улыбке Баранов. – Потому и предлагаю… И тебе легче будет и…

– Слышь, мужик, – отодвинув сестру, крикнула в форточку Дилля. – Видать твои ноги уже кто-то другой переломал. Сказано тебе – проваливай, нечего тут…

– Ой, ну всё… – отступил Баранов. – Ушёл, ушёл. В следующий раз поговорим. А ты, Одя, подумай!

Кривые ножки зашлёпали обратно, топча сандалиями рыжеголовые бархатцы.

– Ох! – вздохнула Одетта и опустилась на табуретку.

– Чего ему надо от тебя? – Дилля чиркнула зажигалкой и наконец закурила тонкую сигарету. По кухне разлился запах ментола.

– Ираиду.

– Иду? В смысле? – Дилля выпустила в форточку тонкую струйку сизого дыма.

– Отдай, говорит, мне Иду, у тебя их вон сколько ещё.

Дилля пошарила глазами по кухне в поисках пепельницы. Выудив из мойки полулитровую банку, стряхнула в неё пепел.

– У него что, своих детей нет?

– Нет, откуда. Не женатый он.

– Тогда зачем?.. – Дилля прищурила карие глаза. – Подожди, он что…

Произнести вслух нагрянувшую догадку даже ей, циничной городской даме, оказалось затруднительным. Она наклонилась к сестре и внимательно посмотрела в такие же карие глаза.

– Не хочешь же ты сказать, что он это…

– Да чёрт его знает, – пожала плечами Детта. – Как тут определишь, он год назад сюда переехал, агроном, один живёт. Общительный вроде, но о себе ничего не рассказывает. Где и как жил до этого – неизвестно. А тут вдруг пришёл и говорит: «отдай мне дочь». Я и не поняла сразу. А он: мне, говорит, нужна помощница по дому. Будет у меня жить на правах хозяйки. Тут я и почувствовала дурной запашок. Понимаешь, о чём я?

– Ага. Гнильцой от него за версту несёт. Мне он сразу не понравился.

– Я вроде чувствую, но как-то не верится. Что значит на правах хозяйки, спрашиваю. Ты мужик холостой, тебе жениться надо. И так осторожненько намекаю: на ровеснице. Вот и будет тебе хозяйка.

– А он?

– Ты, говорит, меня не учи. Сама подумай. Тебе одной с четырьмя детьми не прожить. Девчонка растёт, в самую пору входит, ей питание хорошее нужно, опять же платьица красивые, туфельки, а с тобой ей этого не видать. У тебя она так и будет в перелицованном, да перешитом ходить.

– Брр… – тряхнула головой Дилля так, что пепел с сигареты просыпался на стол. – Ей же десять всего?

– Тринадцать.

Стукнула дверь, и в коридоре послышались перебивающие друг друга голоса детей. Минут пять что-то бряцало, падало и звенело, сопровождаемое смехом и криками, потом послышался звук льющейся воды и снова смех и крики, наконец дверь в кухню раскрылась и ввалился «выводок».

Началась кутерьма. Дети галдели, рассаживались по табуретам, толкались, гремели тарелками и ложками, звякали стаканами, хрустели огурцами, чавкали колбасой, давились картошкой и делили конфеты. От всей этой возни у Дилли голова пошла кругом хуже, чем от самогона.

Голова встала на место только, когда гостинцы были полностью подъедены, и довольная детвора разбежалась по своим постелям. В кухне установилась относительная тишина, перебиваемая лишь шумом бегущей из крана воды и бряцанием посуды. Подперев одной рукой голову, Одиллия внимательно следила за спорыми движениями племянницы. Руки Иды мелькали над раковиной со скоростью профессиональной посудомойки. Выхватив чашку или тарелку, девочка быстро намыливала её пенистой губкой, тёрла до скрипа, споласкивала и укладывала на расстеленное по буфету вафельное полотенце. При этом лицо Иды не выражало ни отвращения, ни раздражения. Наоборот, казалось, что домашние хлопоты доставляют ей неподдельное удовольствие. В эту минуту она становилась очень похожа на свою мать: такой же мягкий взгляд, такие же приподнятые у переносицы сгустки бровей и точно такая оттопыренная от сосредоточенности нижняя губа. У самой Дилли подобные занятия всегда вызывали стойкое неприятие, посуда в раковине, пыль на мебели и грязь на полу ждали своего часа неделями. Когда ситуация становилась критической, Дилля, чертыхаясь и нервничая, устраивала субботник.

– Хлопотушка растёт. – Дилля выудила длинные пальцы из коротких волос и подтянула к себе стакан с остатками самогона, понюхала, поморщилась и отодвинула.

– Да, хозяюшка, – улыбнулась Детта. – Может и зря я на Баранова наговариваю. Знаешь, насмотришься этих ужасов по телевизору и начинаешь в каждом видеть сволочь. Может ему, и правда, просто помощница нужна?

Наблюдавшая за племянницей Дилля заметила, как вздрогнула Ида при упоминании фамилии соседа. На миг девочка замерла и тяжело задышала, потом снова принялась тереть тарелку, как показалось Дилле, с удвоенной силой.

– Ничего не зря! Ты же видела, как она от него отшатнулась, – шепнула Дилля сестре.

– Ида! – окликнула дочь Детта. – Брось ты уже эту тарелку, а то до дырки натрёшь. Подойди сюда.

Ида уложила тарелку на полотенце и с виноватым видом подошла к матери.

– Доченька, скажи, – Детта на секунду замялась, – ты дядю Петю сегодня видела?

– Угу, – кивнула, нахмурившись, Ида.

– А что он тебе сказал, когда вы поравнялись?

– Он… Он… – девочка посмотрела на Диллю, – сказал… Чтоб я… – Ида насупилась и замолчала.

– Ну что? Говори, не бойся.

– Он сказал, чтоб я показала… – Ида быстро наклонилась к уху матери и зашептала. По вытянувшемуся лицу сестры Дилля поняла, что в оценке Баранова они не ошиблись.

– Иди спать, доченька, – мать погладила Иду по плечу, – иди, отдыхай.

Когда дверь за Идой закрылась, Детта дала волю негодованию:

– Я завтра к участковому пойду. Это что же происходит, это как называется, говорить ребёнку такие гадости.

– Известно как… – Дилля пододвинула стакан, поморщилась и махом опрокинула содержимое. Слёзы брызнули из глаз, она икнула и грохнула стакан об стол с той же силой, что и ранее банку сгущёнки. – Что толку? Ну пойдёшь ты к участковому, ну пожалуешься, ещё не факт, что он тебе поверит.

– Но ведь это сигнал, он должен отреагировать. Зачем мне врать?

– Хорошо, допустим, отреагирует он, пойдёт к Баранову, а тот скажет, что врёшь ты всё, наговариваешь. Твоё слово против его.

– Да зачем мне наговаривать?

– А мало ли… Придумает… Скажет, что виды ты на него имела, пристроиться хотела сама и детей своих, в жёны набивалась. Одной тяжко, а? А он отказал, и ты в отместку… Вот точно тебе говорю, именно так он и скажет, я таких козлов навидалась. А он агроном, не последний человек, завидный жених, можно сказать…

– Дилля, что ты говоришь, ты же его видела, кривоногий коротышка, урод лопоухий…

– Это да, но это по нашей оценке. И пусть так и есть на самом деле, но может сработать мужская солидарность. В любом случае, дело закончится для него профилактической беседой, не более. И это в лучшем случае.

– А в худшем?

– В худшем опозорит он тебя и дочь твою на всю вашу Ивановскую…

– Как это?..

– А так. Был у меня подобный случай. В студенческие годы ещё. Домогался меня один козёл. Я в техникум ездила на автобусе на пары… и этот… Не знаю, может выследил… Но всегда со мной в одно и то же время в автобусе ехал. Как только я входила, он тут же рядом становился и тереться начинал об меня… Ну ты понимаешь чем…

– А ты? – Одетта замигала.

– Я поначалу, как парализованная, стояла. Ничего ни сказать, ни сделать не могла. Пыталась отойти, а он за мной, пододвинется и опять… Народу в автобусе много, вроде как все близко друг к дружке. А однажды смелости набралась, толкнула его и громко так, чтоб все слышали, крикнула: «хватит тереться об меня, извращенец чёртов!».

– А он?

– А он в долгу не остался… Попёр на меня, такое кричать стал, что я из автобуса как оплёванная выскочила. С тех пор в техникум пешком ходила. Так что нет на таких управы, Детта. Никто за женскую честь не вступится, потому, как мир заточен под мужиков, и даже самый последний козёл всё равно будет прав… Правее, чем женщина.

– Ну это ты перегибаешь палку. Не все мужики козлы, ну попался один, остальные же не такие. Есть и нормальные. И их большинство.

– Разочаровалась я в мужских особях, Детта. Да ладно, что говорить… Надо думать, как Ираиду твою спасать. Ведь опасно ей здесь оставаться. Я таких баранов, как этот Баранов знаю, так легко от него не отделаешься.

– Это да… – вздохнула Детта. – Ума не приложу, как быть.

– Давай я её к себе заберу, – выпалила Дилля после минутной паузы.

– Как это?

– А так. Будет у меня жить. В школу ходить. Квартира у меня двухкомнатная, у неё своя комната будет. И тебе с твоими горлопанами всё полегче. И от Баранова её убережём.

– Да как же?.. Это же дочь моя?.. Как же я её отдам?

– А ты решай, кому лучше – мне или Баранову. Время у тебя до утра подумать. Утром я рейсовым назад. Одна или с Ираидой – тебе решать.

Глава вторая

Весна пришла в город капризной вздорной девицей, установив погодное непостоянство. Позавчера лил дождь, ботинки чавкали и хлюпали по лужам. А вчера дождя не было, зато сорвался сумасшедший ветер, который трепал и спутывал волосы. Сегодняшний день солнечный, сухой и безветренный. Ида, откинув капюшон куртки, шла домой, щурясь на солнце. День можно было бы назвать замечательным, если бы не двойка по английскому. Скоро конец четверти, а у неё перед двойкой только тройка и всего два урока, чтобы как-то выправить положение. А как его выправить, если нет у неё таланта к языкам. Она и по русскому-то с ошибками пишет… Да что там говорить, учёба даётся нелегко. То ли дело труд. По труду у неё одни пятёрки. Готовит она лучше всех! И шьёт! А всякие физики там, да геометрии… Ну не понимает она ничего в этих науках. Не тянет, как говорит завуч. Спасибо тётке, только её презенты для администрации школы и спасают положение. Осталось недолго, только аттестат получить, и всё.

Ида обогнула забор детского сада и свернула во двор. Ещё из-за угла она услышала знакомое бренчание. Витька Глухой, собрав вокруг себя группу ребят, щупал большим пальцем упругие струны. Витька был в «авторитете», он недавно вернулся из армии, и хоть ростом был невысок, на полголовы всего выше Иды, но пользовался среди местной шантрапы заслуженным авторитетом. Во-первых, армия, во-вторых, гитара.

Завидев группу ребят, Ида низко опустила голову и прибавила шаг. Проходя мимо, она мельком бросила взгляд на Витьку. Тот, пригнувшись к гитаре, перебирал струны, прислушивался и подкручивал колки. Рядом с ним на бревне, служащем скамейкой для посиделок, восседала Инка Никитина. Заметив Иду, она придвинулась к Витьке и нарочито громко произнесла:

– Вить, а научишь меня играть?

В ответ Витька лишь ближе пригнул голову к резонаторному отверстию деки и еще раз подкрутил колку.

Поднявшись на четвёртый этаж, Ида подошла к запыленному окну площадки и посмотрела вниз. Сверху ей была видна лишь курчавая Витькина макушка. И рядом рыжая макушка Инки Никитиной. «Прилипла к нему, как банный лист к…» Назвать Витьку задницей даже мысленно не решилась. Не то, что бы он ей нравился, но всё же местный «авторитет». Ида отвернулась, вынула из кармана ключи и пошла к двери.

– Ида, ты что ли? – выскочила в прихожую тётка, запахивая на ходу шёлковый халат с огромным вышитым павлином на груди. – Чего так рано?

– Химичка заболела! Нас отпустили. – Ида присела расшнуровать ботики и не заметила, как воровато оглянулась на дверь спальни тётка. Зато заметила мужские коричневые ботинки в углу.

– Ох, а у нас хлеба нет. Ты давай, сходи. – Дилля схватила с полки сумочку. Нервно задёргала молнию.

– Я же вчера купила и бородинский, и батон, – удивлённо посмотрела на тётку Ида.

– Так то вчера… – Дилля вынула из кошелька сторублёвку. – А сегодня кончился. Я это… Голубям скормила.

– Голубям?

Тётя Дилля не отличалась любовью к животным. Тем более к птицам, тем более к голубям.

Ида заметила на вешалке большую чёрную куртку, фирменную.

– А не надо хлеба, – перехватив взгляд племянницы, затараторила Дилля. – Вот… – схватила с полки разноцветный импортный пакет, протянула. – Отнеси-ка Розе Францевне.

Ида приткнула портфель к шкафу и взяла пакет.

Увесистый пакет распирали деликатесы. В это время в спальне кто-то сдавлено чихнул.

– Ну иди, иди, скажешь – за платье благодарность. – Дилля вытолкала Иду на площадку.

Снова идти мимо компашки не хотелось. Подумают, что специально перед Витькой «рисуюсь».

Но делать нечего. Изобразив на физиономии безразличие, Ида вышла из подъезда.

«Годы летят стрелою…», – напевал Витька, размашисто проходя пятернёй по струнам и отбивая такт ботинком по земле. Голос у Витьки приятный, тёплый, велюровый.

«Скоро и мы с тобою…» – увидев Иду, подхватила Инка, – «из города уйдём». Голос у Инки громкий, ровный и правильный. И этот факт окончательно испортил Иде настроение. Инка занималась музыкой, играла на фортепиано и пела в школьном хоре. Про Иду учитель пения говорил, что ей медведь на ухо наступил.

Проходя мимо, Ида снова покосилась на Витьку, но тот не отрывал взгляд от струн.

«Где-то в лесу дремучем…», – красиво голосила ей вслед Инка, отчего хотелось заткнуть растоптанные медведем уши и бежать со всех ног к Розе Францевне.

Роза Францевна Марголис была лучшей в округе швеёй. Собственно других и не было. Было ателье, где работали две слабослышащие женщины. Но к ним обращались по мелочам – прострочить наволочку или занавески, за сложными вещами ходили к Розе Францевне. Никто не смел называть Розу Францевну швеёй, это слово она не переносила, и требовала величать её модисткой. Величали. Было за что. «Недостаток материала рождает оригинальные фасоны», – приговаривала Марголис, раскладывая выкройки на куцых отрезах ткани скупых клиенток.

Обитая толстым слоем утеплённого дерматина, дверь открылась перед Идой почти сразу, как только палец выжал из звонка мелодию «Подмосковных вечеров». Морщинистая женщина со взбитой паклей волос на голове внимательно рассматривала Иду сквозь стянутую дверной цепочкой щель.

– Я от Одиллии Ивановны, – пролепетала Ида и приподняла пакет. – Тётя просила передать вам благодарность за платье.

– Ах, Диллечка, – всплеснула руками Роза Францевна и захлопнула дверь. Погремев металлической цепочкой, модистка наконец распахнула дверь и, вцепившись двумя руками в пакет, заорала дребезжащим фальцетом:

– Сёмочка, Сёма, иди скорей сюда!

В квартире стоял странный, немного приторный запах. Словно кто-то собрал в один букет ароматы сдобы, чеснока, рыбы, сыра и одеколона «Гвоздика». Ида поморщилась как раз в тот момент, когда из-за стеклянной двери выглянула кучерявая голова парня.

– Ай, яй, яй, – покачала головой Роза Францевна, распахнув зев пакета. – Диллечка… – пробормотала восхищённо и, не оборачиваясь, приказала: – Сёмочка, проводи гостью в гостиную, сейчас будем обедать.

– Нет, нет, я пойду, – попятилась к двери Ида.

– Ни в коем разе, – отодвинув Иду, Роза Францевна накинула на дверь цепочку. – Вы со школы, я это вижу по вашей форме, значит, голодная. Снимайте курточку и боты и проходите, я угощу вас хумусом. Вы когда-нибудь ели хумус? – спросила Роза Францевна и тут же сама ответила. – Нет, вы никогда не ели хумус. Такой хумус, как готовлю я, вы нигде никогда не могли пробовать. Сёмочка, расставляй тарелки.

Хумус Иде не понравился. Он был похож на гороховое пюре. Внешне и на вкус. Форшмак не понравился тоже. Всегда отличавшаяся хорошим аппетитом Ида с трудом осилила тарелку хумуса и бутерброд с форшмаком. Зато булки с молоком «пошли на ура». Булки были ярко-лимонного цвета, с гладкой глянцевой корочкой и пахли ванилью.