Елена Касаткина "Вдовий полог"

– Боже мой, боже мой, – причитала Роза Францевна, выкладывая на стол банки с икрой. – Красная, чёрная, боже мой, боже мой. Дай бог здоровья твоей тёте, восемь банок. Ты только посмотри, Сёмочка, это же просто какой-то продуктовый рай.

Сёмочка равнодушно глянул на банки. Куда больше ему нравилось уминать хумус, форшмак и особенно булки с молоком. Закончив трапезу, Сёмочка аккуратно промокнул губы в салфетку и неожиданно предложил.

– Хочешь посмотреть мою коллекцию марок?

Не успела Ида отказаться, как Роза Францевна опередила.

– Да, да, покажи гостье марки, а лучше сыграй на скрипочке. Что-нибудь из Паганини.

– Хорошо, – Сёмочка встал, аккуратно придвинул за собой стул и подошёл к Иде. Когда Ида привстала, Сёмочка галантно отодвинул её стул и задвинул его обратно так же аккуратно, как и свой.

Слушать скрипку и рассматривать марки не хотелось, но отказаться было неучтиво, и Ида поплелась за Сёмочкой в его комнату.

Альбомов с марками было много. Смотреть не пересмотреть. Они сидели рядышком, соприкасаясь бёдрами, альбом лежал у неё на коленях. Он рассказывал про марки, перелистывая страницы и невольно касаясь тыльной стороной ладони её обтянутых бежевыми колготками ног. Ида делала вид, что слушает, кивала головой и очень глубоко вдыхала. Глубокий вдох подтягивал юбку, обнажая ноги еще на миллиметр. Как только рука Сёмочки касалась колена, жар приливал к её голове, а внизу живота начинало свербить. Ей представлялось, что и он чувствует волнение и специально касается её колена. А ещё ей представлялось, что сейчас альбом закончится, и он, прикоснувшись к её колену, повернёт руку, прижмёт ладонь к капрону и поведёт её вверх, под юбку… Сёмочка перевернул корешок альбома и потянулся за следующим.

– А вот здесь у меня очень редкая серия!

– Не надо! – выкрикнула Ида слишком резко. Сёмочка посмотрел на неё удивлённо и немного обиженно

– Не всё сразу, – спохватившись, постаралась выправить положение Ида. – Я так не запомню. Давай ты мне в следующий раз расскажешь.

– А ты придёшь в следующий раз? – В его голосе и карих, слегка прикрытых веками зрачках читалась трогательная надежда. Иде стало жаль этого неуклюжего увальня.

– Конечно, приду. Ты же так и не сыграл мне Паганиста.

– Паганини. – Сёмочка подпрыгнул. – Я сейчас тебе сыграю.

– Да я… – Ида попыталась встать, но Сёмочка положил ей на плечи пухлые руки и прижал к дивану. Это прикосновение вновь пробудило в Иде волнение. Ах, если бы он не отпустил руки, если бы уложил её на диван, если бы…

Она видела перед собой его потемневшие глаза, нависающие пухлые щёки и влажные, лоснящиеся вожделением губы, готовые впиться в неё поцелуем. Её первым поцелуем…

Но Сёмочка выпрямился, прошёл к столу, щёлкнул застёжкой и вытащил из футляра скрипочку. Бережно уложив инструмент на плечо, прижал его край подбородком и, вскинув смычок, аккуратно коснулся струн. Замер.

И вдруг всё всколыхнулось. Взорвалось быстрыми резкими звуками. Это была не мелодия, а брызгающий фонтан нот. Рука Сёмочки выделывала кренделя, смычок летал то вверх, то вниз, издавая скрипы, от которых Иде хотелось заткнуть уши, но она вежливо ждала.

Когда скрипка умолкла, Сёмочка ещё какое-то время стоял в оцепенении.

– А ты можешь сыграть «Годы летят стрелою…»? – нарушила образовавшуюся тишину Ида.

– А что это?

– Песня такая. – Ида попыталась напеть, но исходящие звуки были похожи на мычание.

– Не знаю, нет, наверное.

– Жаль, хорошая песня. Не то что Паганист твой

Сёмочка смотрел на неё непонимающими глазами.

– Ладно. Мне домой пора. – Ида поднялась с дивана.

– Я провожу. – Сёмочка сложил в футляр смычок и скрипку и направился вслед за Идой.

Они шли молча, каждый подыскивая в голове тему для разговора, которая могла быть интересна другому.

– Ты Ремарка читала? – начал всё же Сёмочка.

– Это про Тома Сойера? Не, но я кино видела.

– Ты путаешь с Марком Твеном, – поправил Сёмочка. – Ремарк написал «Аэропорт».

– Про самолёты, что ли? Не, мне про такое не интересно. Я про приключения разные люблю.

– Это не про самолёты, – обиделся Сёмочка.

– Всё равно, я читать не особо люблю, а вот кино – это да. Особенно ужастики. Ты «Челюсти» видел?

– Нет. Это про стоматологов?

– Эх, ты! Темнота! Это про акулу! – хихикнула Ида.

– Про акулу, наверное, интересно. Ты знаешь, что зубы у акул растут в несколько рядов. От трёх до двадцати на обеих челюстях, что в сумме составляет от двухсот до пятнадцати тысяч зубов.

– Ничего себе! – всплеснула руками Ида, прижимая ладошки к румяным щекам.

– Да. Правда зубы у них не имеют корней, поэтому происходит постоянная смена.

– Вот нам бы так! Скажи?

– Ага.

Увлечённые разговором они вошли во двор. На бревне всё так же сидела молодёжь, слушая и подпевая Витьке Глухому. Увидев Иду с Сёмочкой, Инка тут же положила голову Витьке на плечо.

– Те же на манеже, – процедила сквозь зубы Ида и схватила Сёмочку под ручку. Сёмочка вздрогнул и покрылся красными пятнами.

– Целых пятнадцать тысяч! – громогласно восхитилась Ида, как только они поравнялись с бревном. – И зачем акуле столько зубов?

– Так у них только передние рабочие, остальные резервные. – Смущённо проговорил Сёмочка. – Если акула теряет рабочий зуб, ему на смену выдвигается новый из ближнего ряда.

Музыка стихла и все повернули головы в сторону проходящей мимо парочки. На этот раз поднял голову и Витька. Несколько секунд он внимательно рассматривал Сёмочку, потом снова опустил голову и ударил по струнам. У двери подъезда Ида отпустила руку Сёмочки.

– Дальше я сама, – покосилась через плечо Сёмочки на компашку.

«Тёплое место, на улице ждут отпечатков наших ног», – затянул Витька, чеканя слова так же, как это делал Цой. В это момент он был прекрасен. И только нагло ухмыляющаяся физиономия Инки у него на плече портила впечатление. Её превосходство было очевидно. Всем и даже Иде.

– Ну что, до завтра? – чересчур громко сказала Ида и, приподнявшись на цыпочки, чмокнула Сёмочку в пухлую щёку.

«На зажатый… За нежатый», – сбился Витька, и нервно сплюнул сквозь щербину зубов.

– Не нажатый… – подсказал кто-то, но Ида уже этого не слышала. Она бежала по ступенькам вверх, слыша только стук собственных ботинок о кафель. Ботинок и сердца.

Глава третья

– Ты что, сдурела? – Дилля вдавила костяшки пальцев в стол. Красиво вычерченные брови зависли, подпирая сморщенный в негодовании лоб. – Какое замужество? Тебе семнадцать!

– Восемнадцать, – уточнила Ида.

– Неделю назад исполнилось! – Брови опустились, но посиневшие от давления костяшки продолжали торчать укором в сторону Иды. – Тебе образование надо получить.

– Зачем оно мне? – пролепетала Ида, напуганная тёткиной реакцией. – Науки мне в школе надоели. Не хочу я больше.

– А что ты хочешь? Всю жизнь в халате у плиты простоять, по полу с тряпкой ползать, да мужнины портки стирать?

– Да.

– Что да?! Что да, Ида?! – Дилля расслабила пальцы. – Хотя чего я удивляюсь? – опустилась на стул. – Яблоко от яблони… Мать твоя тоже в семнадцать замуж выскочила. Ни образования, ни профессии. Вот и расхлёбывает теперь. Ты тоже так хочешь? – Дилля пододвинулась и взяла Иду за руку. – Ну зачем тебе это, Идочка? Сама подумай. У тебя вся жизнь впереди, успеешь ещё замужней бабой стать. Ну что же ты сразу в рабство себя… Я понимаю, Сёма – партия для тебя очень хорошая, мы с Розой Францевной такой вариант обсуждали, но торопиться-то зачем? Ты же не нагулялась ещё…

– Я беременна.

– Что?! – Брови вернулись к исходной точке разговора. – Вот уж чего я от Сёмочки не ожидала… Сколько?

– Точно не знаю. Задержка две недели.

– Две недели – не показатель. Может ещё сорвёшь, тебе надо пресс покачать.

– Не буду я ничего качать. Я хочу ребёнка… И мужа… Я семью хочу. Мы уже всё решили.

– Ой-ё! – Дилля вдавила пальцы в аккуратно залакированную причёску. В возникшей паузе громко щёлкала секундная стрелка в настенных часах. Дилля посмотрела на часы. – Так, ладно. Что ж делать. Как говорится – чему быть, того не миновать. Не всё так плохо. Сёма хороший парень и…

– Я за Витьку замуж собираюсь.

– За какого ещё Витьку? – взревела Дилля.

– Глухого!

– Что?! – вопль тётки оглушил Иду. – Глухого?! А чего не слепого или безногого! Вон у церкви много инвалидов крутится, чего же ты…

– Глухой – это фамилия!

– Фамилия! А Марголис тебя чем не устроила? Красивая, благородная, старинная еврейская фамилия. Хочешь всю жизнь Глухой ходить? Это же надо выбрать себе…

– Я на своей фамилии останусь. Я уже решила. Останусь Рябовой.

– А дети? Дети Глухие будут?

– Не знаю, мы не решили ещё! Может тоже Рябовы.

– Ещё не решили? Какая радостная новость. Заделать успели, а с фамилией не определились. – Дилля выудила из причёски пальцы и застучала острым маникюром по столу. – Глухой! Подумать только! Да откуда он взялся?.. Постой, постой, не тот ли это Витька, что бренчит тут под окнами постоянно.

– Ага, он.

Дилля подобрала со стола пачку сигарет и нервно стукнула ею о ладонь. Из отверстия выскочила длинная узкая сигарета.

– И когда только успели? Вы же вроде с Сёмой всё время. – Дилля щёлкнула зажигалкой, но не прикурила. Ида молчала. – Врала, значит, что с Сёмой в кино?..

– Не врала. Мы действительно с ним в кино ходили. И гуляли в парке. Он про Витьку не знает.

– Ах, ты ж зараза, – Дилля поболтала сигарету во рту и наконец прикурила. Было непонятно, к кому относилась последняя реплика. Ида решила, что к сигарете.

– Сёма, конечно, хороший парень, очень хороший, но он такой…

– Какой такой?

– Ни рыба ни мясо, ходит за мной, как телок на верёвочке, даже поцеловать боится. А Витька он другой.

– Угу, – Дилля прищурилась, выпуская дымовую струйку. – Кобель. Как же он подлезть-то к тебе сумел, если ты с Сёмой всё время?

– Так Сёма меня до подъезда проводит, а Витька уже внутри на площадке поджидает. Как схватит сзади, как зажмёт – не вырвешься, косточки трещат. И целует так, словно выпить всю хочет, до самого дна. И не отпускает. Так мы с ним и целовались часами в подъезде.

– Видимо не только целовались, раз задержка случилась.

– Ну да, – Ида опустила голову. Рассказывать, как отдавалась Витьке на тёткиной кровати, пока та на работе – не стала.

– Ох-хо, знаю я таких, как Витька твой. Ничего хорошего тебя с ним не ждёт. Только и умеют, что трахать. Детей наплодит, и будешь, как мамаша твоя, тоже с животом замуж выходила, а он на пьянки, да гулянки. Хлебнёшь с таким. – Дилля загасила сигарету в маленькой пепельнице. – Значит, так. Витьке этому дашь отворот поворот, поняла?

– Как же? А беременность? Я аборт делать не буду.

– И не надо. Опасно это в твоём возрасте.

– Так что ж мне без мужа рожать?

– Сделаем так. Про беременность свою никому, поняла? Хорошо срок маленький. Замуж за Семёна пойдёшь, я в Загсе договорюсь, отнесу пару пакетов кому нужно, распишут вас за неделю.

– Как же так? Это же не его ребёнок?

– Об этом никто не узнает. Витьке скажешь, что ребёнок от Семёна, что у вас с ним давно всё было и по срокам выходит. Как узнает, так сам от тебя сбежит, вот увидишь, я этот контингент знаю. За Сёму замуж выйдешь, через месяц скажешь, что беременна, а ребёнка можно и недоношенного, ну типа того, родить. Мужики в этих бабских делах всё равно не соображают.

– Но это ведь не честно?

– Не честно?! Ты глянь-ка, она о чести вспомнила. – Дилля жадно затянулась. – В общем, я сейчас к Розе Францевне пойду, с ней мы быстро сговоримся. Скажу, что любовь промеж вас с Семёном случилась, да увести могут, в общем, придумаю, что сказать. Глядишь, к вечеру Сёма придёт просить у тебя руки и сердца.

– Но я не хочу за Сёму, мне Витя нравится.

– Цыц! – стукнула Дилля кулаком по столу. – Забудь про Витьку своего, за Сёму выйдешь, поняла? Сама подумай, он не абы кто? Интеллигент, в филармонии работает. А Витьки твой что? Дрынди-брынди балалайка. Нищеброд.