Игорь Александрович Зуев "Черные дыры"

Жеглов взял меню и стал с сосредоточенным видом выискивать что-то в нем.

? Мил человек, ? обратился я к официанту, ? нам, в порядке скорой медицинской помощи, пожалуйста, коньячку. А там еще грибочков, салатиков, окрошечки и дичи. Да, дичи непременно, и водочки под нее, да похолодней.

? Лучше, чтоб ледяной была, ? вставил свое пожелание Жеглов.

Я оглянулся, увидел неподалеку за столиком двух симпатичных девушек и сказал официанту:

? Подать этим красоткам от нашего стола шампанское.

Официант, получив распоряжения, улыбнулся, видимо, почувствовав, как пойнтер на охоте, верхним чутьем, хорошую наживу, удалился исполнять заказ.

Жеглов положил меню на стол и спросил меня:

? Ты что, уже сделал заказ? А я хочу котлету по-киевски.

? Ничего, ? согласился я, ? официант все принесет.

Нам принесли по соточке коньяка, а девушкам, в запотевшей бутылке, шампанское.

Вечер начинался. Прибывали люди, заполнялся зал. Звучала спокойная музыка.

? Цыгане Алмазовы! ? объявил руководитель музыкально-танцевальной группы, чьи ниспадающие на плечи, длинные, горящие черным блеском волнистые волосы как бы подчеркивали алый цвет его шелковой рубахи.

А черные брюки галифе, заправленные в начищенные до блеска яловые, на высоком, до пяти сантиметров, каблуке сапоги, при его движениях создавали впечатление, что этот цыган вот-вот взлетит над сценой. При этом он развернулся вполоборота и, взмахнув широким движением руки, пригласил на сцену соплеменников, в таких же, как он, ярких одеждах, со жгучими черными, блестящими волосами. Они появились на сцене, словно разноцветные пестрые бабочки, и закружились в танце, исполняя зажигательные песни. Зал взорвался аплодисментами.

Я смотрел на чернобровых красавиц и вспоминал, как давно, когда я был еще в семнадцатилетнем возрасте, те же Алмазовы выступали в ресторане «Урал», куда любил захаживать после службы мой отец, чтобы потратить часть своего гонорара, полученного за очередной сценарий.

? Смотри, сын, твоя мама выкормила тебя кашкой, а я научу тебя есть мясо. Знай, я взращен на кавказском молоке, – говорил он.

После чего наливал себе очередную рюмку коньяка и, выпив, обычно заканчивал свое высказывание эмоциональной нотой:

? Я волк, выведший тебя на охоту. Смотри, что делают деньги. Учись их зарабатывать.

И, не вставая, подозвав к себе официанта, отец вложил в его руку сторублевку, чтобы тот донес ее до старшего цыгана, ведущего программу. Официант выполнил это поручение и, передав деньги, указал цыгану на отца. В следующий момент музыка, заполняющая зал, словно зависла в накуренном пространстве, и прозвучал голос ведущего:

? А сейчас мы поздравляем с днем рождения нашего уважаемого гостя Александра Федоровича Зуева. В его честь прозвучит песня о цыганской любви. Поет очаровательная и несравненная Тамара Алмазова.

Девушка, словно из глубины души, выдохнула песню, и зал наполнился то сжимающими до критической массы, то взрывающими душу словами, эмоциональная энергетика которых будоражила сердца теперь уже подвыпивших гостей.

? Дай-ка сигарету, ? сказал мне отец, – обязательно маркой вверх. ? И тут же добавил: ? Цир торгишь е? На ингушском языке это означает «спички есть?».

Пока я доставал и зажигал спичку, отец ждал, когда она разгорится, потом не торопясь прикуривал. После чего обычно говорил:

? Видишь, я, прикуривая, оттянул от твоих пальцев огонь.

? А что это значит, скажи мне взращенный на кавказском молоке? ? поинтересовался я.

? А то и значит, ? скрипнув зубами, прорычал отец, ? Сталин, сука, сослал твоего дедушку, как врага народа, на Соловецкие острова, а нас с мамой из Москвы – в Казахстан. Там, на поле после уборки урожая, чтобы хоть что-то поесть, мы собирали колоски. Туда же, особенно в Северный Казахстан ссылали множество ингушей, которые тоже считались врагами народа. Мы с ними были повязаны одной бедой. Они и подкармливали босоногого, вечно голодного русского мальчика. Не дали ему умереть с голоду.

По залу витал сигаретный дым, танцевали пары, цыгане заполняли души своей артистичностью сбежавших и пытающихся скрыться хотя бы на время от своих забот и неприятностей людей. Где-то за столиком рыдал принявший близко к сердцу очередную песню изрядно выпивший мужчина. Сновали между столиками, будто пчелы, опыляющие их, официанты. Вечер набирал силу.

Отец никогда не танцевал. Время от времени, когда ему хотелось закурить, он обращался ко мне и после очередной рюмки коньяка требовал:

? Дай сигарету, ? добавляя при этом: ? и не забудь: маркой вверх.

И вновь звучало:

? Цир торгишь!

И я вновь подносил огонь спички к его сигарете.

А когда он, прикуривая, выпускал дым из-под усов, добавлял, обращаясь ко мне:

? Ты можешь курить, но мой сын не курит.

? Да я и не курю.

? Это хорошо. Лучше ешь побольше, не смотри на меня. Твой организм еще растет и развивается, ему голодать нельзя. Я в твои годы вечно голодным был. ? Затем он указывал на черную икру и уточнял: ? На нее налегай.

Я ел икру, а отец, выдыхая дым, смотрел на цыган и слушал их песни.

И, уже когда вечер подобрался к ночи, а находящиеся в ресторане люди плохо осознавали себя, отец спросил меня, указывая на цыганок:

? Какая из них тебе нравится?

? Вон та, худенькая, ? посмотрел я на молодую певицу.

? На, возьми, пойди и дай ей, ? достав сто рублей, сказал отец.

Я подошел к юной стройной цыганочке, которая только что пела, и, сам не знаю почему, со словами: «Счастья вам!» сунул ей деньги в разрез на груди плотно прилегающего к телу платья. И пошел к себе за столик.

Девушка пронзила меня колючим взглядом, словно готова была испепелить на месте, и отошла в сторону. Там достала деньги, а увидев сторублевую купюру, улыбнулась мне, сменив гнев на милость. Тут же к ней подошел ее отец, ведущий программу, забрал деньги и объявил:

? Сейчас прозвучит песня, посвященная Игорю, приехавшему в Москву с Урала поступать в институт.

Я удивился:

– Откуда он знает такие подробности?

А цыганочка метнула в мое сердце жгучие искры своего колдовского взгляда и запела, танцуя и приближаясь в танце к столику, за которым сидели мы с отцом.

? Сокол мой, ? ласкал мне слух ее голос, а я при этом пожирал взглядом красоту гибкого молодого тела танцовщицы, несущего зажигающий заряд в мои потаенные желания.

Отец на протяжении всего ее танца пил коньяк и курил.

Некурящему человеку очень тяжело находиться в помещении, где все курят и дым стоит коромыслом, поэтому я, чтобы как-то облегчить свою участь, время от времени, выждав момент, когда отец отводил свой взгляд от стола, наливал себе граммов двадцать коньяка и выпивал.

Танцовщица закончила свое выступление и, взяв мою руку в свои нежные ладони, поцеловала ее, сказав при этом:

? Пусть она будет всегда золотой.

Отец правой ладонью снизу-вверх вздыбил начинающую седеть бороду и, прорычав: «А я что, хуже?», встал из-за стола и начал осыпать девушку банкнотами. Цыганочка вновь закружилась перед ним в танце, рассказывая своим изящным телом и разлетающимися горящими черным огнем волосами историю страстной любви.

После танца она, собрав деньги и стрельнув в меня черными, словно сама ночь, глазами, вернулась на сцену, где к ней подошел Алмазов, дотронулся до ее предплечья и, остановив, что-то сказал, чуть повернув голову в нашу сторону.

Девушка вернулась к нам. А Алмазов старший, взяв микрофон, обратился к гостям ресторана:

? Господа, мы завершили нашу работу, просьба освободить зал.

Улыбающаяся цыганочка подала руку отцу и пригласила нас пройти с ней. Что мы и сделали. Мне было все интересно, а отцу, видимо, приятно внимание, оказанное ему. К тому же он знал, что это приглашение исходит от самого Алмазова.

Мы прошли в их гримерную комнату, где собралась вся труппа. Я во все глаза смотрел на таких ярких в пестроте своих сценических одежд цыган.

Первым делом, когда закрылась за ведущим дверь, к отцу подошла красивая даже в свои пятьдесят лет их мать (они все были одной большой семьей) и на подносе подала моему отцу рюмку водки.

? Александр Федорович, откушайте, ? ласковым, обволакивающим голосом предложила она.

Когда рюмка была поднята, цыганка взмахнула рукой, приглашая всех присоединиться к ней, и запела:

? Будьте счастливы, будьте счастливы, Александр Федорович, дорогой!

Отец выпил водку, поставил рюмку на поднос, и молодая цыганочка вытерла ему полотенцем усы и бороду.

И что тут началось! Цыгане вновь стали петь для отца, а он – осыпать их деньгами. Я смотрел на него, мне было любопытно и в то же время жалко выброшенных купюр. Но что я мог со всем этим беспределом поделать?..

Уже под утро, когда на улице забрезжил жидкий рассвет, мы вышли из ресторана.

? Домой, ? выдохнул, изрядно покачиваясь, отец.

Прежняя Москва семидесятых годов прошлого столетия была похожа на нетронутую скромную девушку, вышедшую ночью погулять в одиночестве и подышать свежим воздухом.

Мы простояли минут пятнадцать в надежде поймать такси, но их не было. Проехала лишь, обрызгивая асфальт, поливальная машина.

? Нет такси, ? сокрушенно вздыхая, сказал я родителю. ? Пойдем пешком.

? Сейчас будет, ? утвердительно заявил он.

И правда, вдали появились огни автомобиля.

? Останови!

? Хорошо, ? ответил я и подождал приближающуюся к нам машину, которая оказалась милицейским «уазиком».

? Это милиция, ? предупредил я отца.

? Останови! ? вновь повторил он.

Я поднял руку, и машина подъехала к нам. Вышел капитан и, услышав слова отца: «На Петрозаводскую улицу», как-то подчеркнуто официально предложил нам сесть в автомобиль.

Я к тому времени уже неплохо знал Москву и сразу заметил, что мы едем совсем в другую сторону. Сказал об этом отцу.

? Куда вы нас везете? ? обратился он к капитану.

? Как куда? ? усмехнулся тот, ? в отделение.

Отец без лишних слов одной рукой взялся за его погон.

? Что вы делаете? ? заверещал капитан.

Тогда отец левой рукой достал из кармана удостоверение и поднес его к глазам капитана, добавив при этом:

? Завтра будешь уволен без выходного пособия.

Милиционер был ошарашен таким поведением пассажира и, похоже, растерялся, а вернее всего, струсил и только спросил:

? Куда?

? На улицу Петрозаводскую, дом 24, корпус четыре, ? вступил в разговор я.

И машина, развернувшись, устремилась в предрассветный сумрак московских улиц.

? Быстрей! ? командовал отец, и милицейский «уазик», разрывая сиреной тишину, помчал к месту назначения.

Не прошло и двадцати минут, как капитан, извиняясь, открыл перед нами дверь и предложил выйти из «уазика».

? Ладно, адрес знаешь, ? теперь уже доброжелательно сказал отец капитану. ? Если будет нужна помощь, обращайся. Я всегда на связи.

Капитан, приложив к фуражке руку, отдал честь, повернулся и сел в машину на свое место. «Уазик», обдав нас дымом из выхлопной трубы, рванул в утреннюю неизвестность.

…Я обмывал свою первую книжку стихотворений с Игорем Жегловым. Пели цыгане, мелькали официанты, я заказывал музыку. Но все было как-то не так, потому что не было с нами бородатого мужчины, моего отца, чьи песни порой тоже, не хуже, чем пение цыган, поднимали людей на танцы. Тогда, да и теперь, я жалею, что не пригласил его отметить мой успех.

Слушая Жеглова, я смотрел по сторонам и грустил.

? Выпьем за наших родителей, ? предложил я, вспомнив, как в ресторане «Янтарь» у станции метро «Электрозаводская» отец подошел к гитаристу и, дав ему денег, сказал: «Сыграй мелодию «венгерки».

Тот, взяв микрофон, объявил:

? Для вас поет Александр Зуев!

И отец запел. Что было главным в этой песне? Слова, мелодия или тот надрыв, с которым пожилой бородатый мужчина пел хрипловатым своим баритоном заполняя зал? Все вместе, наверное.

Лихо Ваня скоморошит.

Захочу, озолочу!

Приходи-ка, Маня, в рощу,