Олег Анатольевич Рудковский "Пробег"

Пробег
Олег Анатольевич Рудковский

Молодой человек, страдающий острым психозом, пытается разобраться в себе посредством спонтанных поездок за рулем в самые неожиданные места. То, что начиналось, как щекочущее нервы приключение, постепенно перерастает в драму, с сумасшедшими выходками на трассе и трагическими последствиями.

Олег Рудковский

Пробег

Повесть написана в эру кнопочных мобильников.

Посвящается «Окушке».

600 миль.

Я слышал о людях, которые разворачивались и искали другой путь, увидев на трассе мертвого ворона.

Некоторые принимают за дурную примету, если их подрезает женщина за рулем. Кое-кто даже выдумывает ответную систему действий, направленную на снятие порчи. Как это отражается на ничего не подозревающей автомобилистке, не могу знать.

Один человек считал камешки, что выстреливали из-под шин и дробно стучали по корпусу. Когда счет доходил до десяти (один Бог знает, откуда эта цифра, да и Он, наверное, не знает наверняка; вероятно, просто для ровного счета), человек останавливался и совершал какие-то пассы, типа омовения (сам не видел, но знаю из достоверных источников). Рассказывают, что тип этот кончил тем, что огромный булыжник из-под самосвала раздербанил его лобовое стекло, а сам он, не справившись с управлением, вылетел в кювет.

Иные считают поездку в хлам неудавшейся, если не подцепят на обочине женщину. Ночами напролет они могут носиться по пригородным трассам, напряженно всматриваясь вперед, пока, наконец, не завидят на обочине обольстительную фигурку. Далее, как предполагается, следует акт, освящающий автомобиль и предрекающий ему долгую службу.

Кто-то всматривается в номера машин, прежде чем идти на обгон. Если он видит, к примеру, цифру 13, то пристраивается в хвост и ползет сзади, как ртуть, пока чувак впереди вконец не охренеет и не свернет к обочине.

Один человек мне рассказывал, что каждый раз, когда он замечал в просветах между деревьями какое-нибудь крупное животное (пусть тень, пусть фантом), всенепременно дальше по дороге он натыкался на аварию со смертельным исходом.

Упавший или сбитый знак воспринимается кем-то как возможная засада ГИБДД впереди на шоссе (как одно связано с другим, я могу предположить, конечно, но уж очень это изощренная связь).

Один мой знакомый начинал потеть и дергаться, если ему в хвост пристраивался автомобиль красного цвета (не исключено, что тот, сзади, всматривался в номерной знак, определяя, можно ли обгонять). Сам приятель ничем не мог объяснить своей фобии перед красными тачками. Удивительно, что если автомобиль шел навстречу, знакомый ничего подобного не испытывал.

Я знаю одновременно несколько людей, свято верящих в злое предначертание, если во время езды им кто-нибудь трижды сделает на мобильный телефон «еврейский звонок».

Один человек, если ему случалось сбиться с пути, никогда не выспрашивал дорогу у прохожих или в придорожных кафе. Он останавливался, вылезал из машины и делал «автостоп». Лишь у того, кто снисходил до его бед и рисковал притормозить на знак вытянутой руки, он интересовался, как ему проехать туда-то и туда-то.

Истерика у маленького ребенка для некоторых – знак, что поездку лучше отложить.

Закончилась вода в дороге – знак, что лучше сворачивать и искать другой путь.

Пассажир с зонтиком в салоне – знак, что у машины есть неисправность, которая выявится именно во время этой поездки.

Неисправный светофор – знак, что дома ждут большие неприятности.

Многие люди (действительно многие) рассказывают о ночных трассах поразительные и жутковатые вещи. Кому-то кажется – и он искренне в это верит, попробуйте только посмеяться над его словами,– что ночью темнота начитает атаковать движущийся автомобиль, и чем выше скорость, тем плотнее подступает и липнет к стеклам ночь. Некоторые люди, в одиночестве жмущие на газ по ночной дороге, видели каких-то неразличимых, но злобных существ, не отстающих от машины ни на метр. Кто-то различал ночью под трассой пробуждающееся неведомое гудение. Он останавливался, выходил из машины, прикладывал ухо к земле и впрямь распознавал нечто, напоминающее наполовину зов, наполовину стон; и ему начинало мерещиться, что всю землю опутывает это странное гудение, раздаваясь из-под бесчисленного переплетения трасс. Некоторые, заночевав где-нибудь на обочине и пробудившись ночью от шума, видели проплывающие мимо них автомобили неведомых конструкций с аморфными фигурами внутри; и потом, добравшись до дома, они штудировали все журналы, пытаясь отыскать эти странные модификации, и не находили их.

Однако ни разу мне не приходилось слышать об одном страхе. Я не слышал, чтобы кто-то боялся дорог, находясь дома в теплой постели. Чтобы боялся скорости, не садясь за руль. Чтобы боялся примет, не встречая их в реальности, а лишь зная о них понаслышке. Чтобы боялся автомобиля, разлученного с шофером.

Это моя фобия.

570 миль.

Я всех их знаю. Знаю наперечет все лица автомобилей. Знаю водителей, не будучи с ними в знакомстве. Я знаю дороги, мне знаком рев двигателей. Я чувствую каждую кочку, даже если она далеко впереди и вне зоны видимости. Я знаю, к примеру, что в моем родном городе всегда попадаешь на зеленый светофор, если держишь твердые 40 км/ч в новых районах, и 45 км/ч – в старых. Знаю также, что объездной путь – не всегда длиннее, главное, какую тактику езды ты выберешь. Знаю, что в час пополудни лучше не ехать на южную бензозаправку, а в 11 часов вечера – на восточную,– либо будет пересменка, либо длиннющая очередь машин у каждой колонки. Знаю также, что не дорожные приметы управляют людьми и машинами. Все как раз наоборот: люди придумывают себе приметы, чтобы чувствовать себя на трассе уверенней.

И все-таки я полный профан. Ведь все эти знания хрестоматийные, а в основе своей я ничего не знаю. Я не могу объяснить механику или природу тех или иных явлений, описанных выше.

Когда-то Марат Ибрагимов интересовался моим непредсказуемым поведением на дорогах. Ибрагимов – это мой шеф, ну, а я его водитель. На перекрестках, перед светофорами, на поворотах или во время обгона – я не выбираю загодя манеру вождения, она словно накладывается на меня сверху в зависимости от ситуации.

– У тебя от настроения зависит или как?– спрашивал он.

«Или как». Что тут еще скажешь? Вот сейчас, к примеру, вижу впереди «ауди». Задние стекла тонированы, так что салон – словно черный омут. Идет на скорости 40 км/ч, ровно и даже несколько вкрадчиво. Руку на отсечение дам, что за рулем сидит женщина.

На перекрестке замигал правый поворотник. Я ползу следом, словно и не вижу его. Не знаю, как объяснить это чувство. Наитие, предвидение – черт его знает! На дорогах все иначе, и привычные метафоры не работают.

Слышу справа от себя недовольное шевеление.

– Обгони ты его, в конце концов,– проворчал Марат.

– Он сейчас передумает.

Машина вильнула в самый последний момент, правый поворотник сменился левым. Учитывая то, что тонированная «ауди» уже заваливалась налево, операция с поворотником выглядела явно припоздалой.

Я ощутил на себе короткий взгляд шефа. Не знаю, что в нем сквозило, поскольку был поглощен дорогой. Он не стал задавать вопросов, типа, откуда я узнал, и я был ему благодарен. Ведь в основе своей я ничего не знаю, и уже на этом можно ставить точку. Я не могу объяснить природу вещей и явлений.

А вообще, сегодня с утра он не в духе, мой начальник. Провозив Марата два года, я уже начал улавливать его настроение, как я почувствовал настроение впереди ползущей «ауди». Я подвизался быть водителем Марата после того, как уволился из службы такси с треском и ором. Ночные поездки с подвыпившими типами, на миг вылезающими из бутылки чтобы залезть в новую, с девицами, что липнут к тебе или стрекочат без умолку, встали мне поперек горла. Ночью я люблю принадлежать себе. Впрочем, это как поглядеть…

Короче, работа устраивает меня вполне. Начальник – тоже. График работы приемлемый. Получается, я счастливый человек. Вот только мчась ночью по трассе, я частенько остро ощущаю, что мне чего-то не хватает.

Итак, не в духе. Видал я мрачного Ибрагимова на своем веку, но чтоб до такой степени… Исколесив бок о бок тысячи километров, мы не могли не прийти с Маратом к почти приятельским отношениям. Только все дело в слове «почти». Мы могли болтать о чем угодно, но – отвлеченно. Эту границу не старались преодолеть ни он, ни тем более я. Иными словами, Марат Ибрагимов понятия не имел, чем живет во внерабочее время Роман Середа, то есть я.

В общем, я не стал открывать рта, когда утром он уселся в машину, создав реальное ощущение, будто в салон вползла туча. Привычно завел мотор, задал служебному БМВ направление в сторону банка, о чем было оговорено еще накануне.

Марат молчал. Я тоже. Он меня не поприветствовал даже, ну, и я не стал. Подумаешь, цаца выискался, сидит тут, злобится. А если серьезно, то в некоторых случаях действительно умнее промолчать.

Справа на скорости приблизительно 65 км/ч меня обошла «Газель». Едва я заметил на задней дверце автомобиля желтую улыбающуюся рожицу, как моя нога машинально переместилась с газа на тормоз. Знаем, встречали. Если к машине вкупе с шофером можно отнести термин «скандалист», то это он и есть. То ли мне постоянно везло, то ли как, да только я уже задолбался на него натыкаться. Обгон справа – рядовая выходка; этот тип за рулем почему-то обожает обходить справа, а не слева, как принято у цивилизованных шоферов во всех странах с правосторонним движением. Как-то раз, проезжая по одной из центральных улиц, я наблюдал такую занимательную сценку: водитель «Газели» с желтой рожицей стоит возле своей колымаги, замахиваясь каким-то железным обрубком на другого шофера, который тоже с «Газелью», но без рожиц и других опознавательных прибамбасов. Между двумя братьями по авто дергалась припадочная девчушка, стараясь урезонить обоих. Финал остался за кадром, поскольку сзади на меня напирали, и тормознуть, чтобы насладиться зрелищем, не получилось.

Достигнув здания банка, я высмотрел свободный участок в машинном безумии, нырнул в него и благополучно припарковался на стоянке. Все так же молча Марат вышел из машины. Вскоре я увидел его коренастую фигуру, исчезающую в дверях здания.

Я закурил, вяло оглядывая громоздящиеся тут и там машины и дефилирующих людей. Зимой с этим проще. Зимой многие автомобили впадают в спячку. Теперь же, в летний период, улицы набиты народом и техникой. Я вдруг впервые задумался над тем, что в наше время совершенно противоположные сферы начинают претерпевать взаимопроникновение. В былые времена закон был строг: для автомобилей – дороги, для пешеходов – тротуар. Теперь все пошло вразнотык. От нехватки свободных мест машины заползали на газоны и тротуары, ставились на ночь впритык к подъездным дверям. А сколько раз по ночам я наблюдал, как гуляющая молодежь располагается прямо на дорожных бордюрах (замечу, что в таких случаях желательно навостриться, поскольку иному обормоту может прийти идея забомбардировать проезжающий автомобиль пустыми бутылками).

Настанет ли когда-нибудь апогей этому взаимному проникновению? И как он будет выглядеть? Машин становится больше и больше с каждым годом, они плодятся, как люди, с ужасающей прогрессией. Трассы не успевают расширяться, и люди давно уже смирились с тем, что, выходя из подъезда, им приходится лавировать между стоящих впритирку тачек, ожидающих своих хозяев.

Мой экскурс в философию прервал Марат, плюхнувшийся на сиденье рядом. Краем глаза я отметил, что вылазка в банк не придала ему бодрости. Интересно, какие проблемы его терзают – рабочие или личные? Я привычно положил руку на ключ зажигания, ожидая предписаний.

– Нужно съездить в Ишимбай,– негромко обронил шеф.

Я немного удивился, но лишь чуть-чуть. «С децл», как это говорят в народе. Ишимбай – городок, расположенный по соседству с нашим городом, имеет официальный и многолетний статус. При этом изустно идут постоянные споры по поводу того, к какой категории его относить – городской или сельской. Спорят, как правило, люди, имеющие совершенно далекое представление о реальном положении дел, которые никогда не были в центре Ишимбая ночью, скажем, часа в два. Я был. По разгульности этот малютка может дать фору многим мегаполисам.

Ладно, рванем туда. Дела есть дела, а кто такой Роман Середа, чтобы кобениться. Как вы уже поняли, дороги – моя стихия. Мне все равно куда, лишь бы куда-нибудь.

– Стартуем сейчас?– уточнил я.

– Прямо сейчас.

Мы попетляли по улицам в полном молчании; если бы не шум двигателя, молчание наше было бы гробовым. Солнце палило немилосердно, и я включил в салоне кондиционер, хотя Марат и не просил. Судя по его виду, он и не замечает сейчас ни жары, ни прохлады. А когда мы, наконец, оказались на загородной трассе, Марат Ибрагимов нарушил молчание.

– Роман, сколько ты уже за рулем?

Я не ожидал такого вопроса и принужденно рассмеялся.

– Сколько? Всю жизнь.

– С малых лет?

Ответил я уже вполне серьезно:

– С пяти.

Вновь Марат посмотрел на меня прямо. Быть может, в его глазах мелькнуло удивление? Или неверие? Я не особо хотел вникать. Когда речь заходила о дорогах, я становился серьезным и искренним, словно рассказывал кому-то о любимой женщине.

– В пять лет отец впервые посадил меня за руль,– пояснил я.– Мое самое яркое воспоминание детства – машина. Я сидел у отца на коленях, он нажимал на педали, я крутил баранку. Скоро мне этого стало мало. Я вел машину почти стоя, потому что не доставал до педалей с сиденья. Насколько я помню из рассказов родителей, когда они были еще живы, я в детстве был сносным. Не то чтобы прилежным, но сносным. Все менялось, когда возникал запрет на вождение, а возникал он частенько, – ну, надо полагать. – Я пожал плечами.– Наверное, я орал и визжал как поросенок, не помню уже, но факт есть факт: отец смирился. У него было много знакомств, в том числе в автошколе, тогда, насколько я помню, у нас в городе их было не то две, не то вообще одна. Иногда он брал там машину с параллельными педалями, и мы колесили по автопарку. – Я помолчал.– В десять лет я легко управлял машиной на трассах. Там, где мы точно знали, что не будет ментов, отец разрешал мне рулить.

Я замолк. Я приоткрыл вершину айсберга, рассказав Марату немного из моего прошлого, достаточно для него, по моему разумению. Но сам я вспомнил куда больше. Вспомнил, как однажды ночью, когда мне было 14 лет, отца хватил инсульт. Телефона у нас в доме не было, соседи по ночам не спешат откликаться на звонки в дверь, а бежать до ближайшей телефонной будки – терять решающие минуты. Кое-как вдвоем с матерью мы выволокли бессознательного отца из дома, уложили в машину на заднее сиденье, я сел за руль и рванул. К больнице я подъехал уже с эскортом, поскольку летел как психопат, кое-где даже на красный свет, и за мной увязались два милицейских «уазика». А потом, когда ситуация прояснилась, они не только не стали делать мне административное взыскание. Меня посадили в «уазик», один из ментов сел за руль нашей машины, и они отвезли меня домой – притихшего и разбитого, знающего уже, что мой сумасшедший форсаж не помог, и отец скончался. После этого, какие бы гадости ни говорили про ментов, перед глазами встает та картина пятнадцатилетней давности.

Я вспомнил, как мать попросила знакомых отогнать машину в гараж, категорически запретив мне даже вспоминать про нее, пока у меня нет прав. Вспомнил, как ровно через месяц после установленного табу, когда мать была в деревне, я отыскал дома ключи от гаража и выгнал машину, чтобы покатать подружку. Дело обошлось без происшествий и погонь, и подружка смотрела на меня сияющими глазами, и девственность я потерял именно с ней, и автомобиль же был причиной нашего разрыва. Только не мой автомобиль, а другой, который был пьян и вылетел из-за угла, размазав мою первую любовь по асфальту на глазах ее младшей сестренки. Я вспомнил об этом, и сам поразился, как быстро и надолго я обо всем этом забыл.

Вспомнил я и о том, как остро встал вопрос о продаже автомобиля, поскольку мне нужно было образование, а образование уже в те времена стало платным. Помню, как поставил матери не совсем честный ультиматум, что если она все-таки продаст машину, то учиться я все равно не буду, да к тому же еще напишу заявление, чтобы меня призвали служить в Чечню. Я выбрал автомобиль, пожертвовав образованием.

Я вспомнил, как после похорон матери напился в дымину и сел за руль. Как жал на газ, пока не протрезвел, а потом, очнувшись, долго гадал, где я, куда это меня занесло. Помню, как после этого дал себе зарок: никогда не садиться за руль выпивши. Сей зарок я чту по сей день.

– И тебе никогда не надоедает?– внезапно спросил Марат, и я, вынырнув из глубин памяти, уловил в его голосе любопытство.

Я незаметно вздохнул. Что я мог сказать ему – сейчас, когда мне тридцать, и 25 лет из них я за рулем? Что само слово «надоедает» настолько неприменимо ко мне, как бантик к крокодилу? Что, оставшись один на один с трассой, я теряю ощущение времени? Что у меня в загашнике есть карта республики, и порой я с закрытыми глазами тычу пальцем в эту карту, выбирая место, куда ехать, а потом мчусь туда с единственной целью: ехать, ехать и ехать? Что частенько по ночам я посещаю незнакомые города, езжу по улицам, наблюдая за ночной жизнью, а иногда… знакомлюсь с кем-то. Что прожив день, не отмахав по меньшей мере километров 30, я вскакиваю по ночам от каких-то бессвязных кошмаров, а мои руки сжимаются в кулаки, словно я ищу несуществующий руль?

Я ответил:

– Нет.

И это слово прозвучало пресно и деревянно.

Марат Ибрагимов замолчал. Мне пришла в голову мысль, что всю дорогу он бродит вокруг да около. Я не допытывался. Если он, образно говоря, полезет за забор, это его выбор. Если нет – я тоже не буду прорубать лазейку. Иногда (а точнее – в большинстве случаев) гораздо полезнее оставить чужую душу в потемках, даже если она рвется на свет, а ты – свидетель.

Он спросил:

– А ты никогда не задумывался, что каждая машина может иметь что-то вроде души?

– У каждой машины точно свой норов, как у коней,– ответил я без запинки.– Ну, а норов – наверное, составляющая души. Черт его знает… Многие писатели воплощали эту идею. Опять же, характер хозяина тоже накладывает свой отпечаток.

– Но как ты сам считаешь, – неожиданно надавил Марат, и я на секунду осекся. Во-первых, я не привык к таким вопросам с его стороны. А во-вторых, мне нужно было ответить более или менее здраво, чтобы не прослыть в его глазах шизиком и не ловить потом месяц на себе его косые взгляды. Да уж, занесло Марата… Никогда бы не подумал, что буду вдаваться с ним в метафизику.

– Может, если машине дать полную свободу, она действительно оживет,– глухо проронил я.

Я ожидал вопросов. Их не было. Марат вновь насупился, и я понял, что тема закрыта. А вскоре мы миновали знак, оповещающий, что мы внутри городской черты.

– Нам в частный сектор,– проронил Марат однажды, после чего вновь надолго замолк. Мне можно было не объяснять, где это. Если в дальних городах я ориентировался наобум, то близлежащие, особенно эту малюську, знал назубок. Меня всегда поражала одна вещь: приехав из своего города в Ишимбай, я испытывал потрясение от обилия красивых, цветущих девчонок. Словно и не были наши два населенных пункта городами-братьями. Словно и не разделяла их дорога длиной каких-то два десятка километров. По возвращении оттуда я в первые часы воспринимал наших родных девушек как драных кошек. Хотя, возможно, это просто эффект новизны. Иной город, и девушки там, само собой, другие. Они и не лучше вовсе, просто другие, но для мужчины, который в основе своей самец, разнообразие есть эквивалент красоты.

Знакомых девчонок в этом городе у меня не было, а потому все мои рассуждения прошу считать умозрительными.