Продавец ничего не ответил, лишь слегка улыбнулся.
– Вы Доминик Рууд, верно? Публикуетесь под псевдонимом Дранреб Даник.
– Да. Как мило, что вы меня узнали, – его слова смягчили меня, и я заговорил вежливее.
– Не обольщайтесь, я не в восторге от ваших историй, и мне не нравится ваша манера письма: такое чувство, что вы и сами не верите в ту ерунду, которую пишете.
Продавец понаблюдал за моей мимикой, словно проверяя, какой эффект произвело его высказывание, и снова вернулся к своей работе.
Я бросил на него недоумевающий взгляд.
– Я пришёл к вам купить букет белых роз, а не обсуждать своё творчество и выслушивать критику!
– Ну хорошо, будет вам букет! – засмеялся цветочник. – Из какого количества роз его собрать – из пятидесяти одной или, быть может, из сто одной?
Голос его прозвучал иронично, а на лице играла едва заметная ехидная усмешка.
– Нет, это слишком много, – растерянно выпалил я.
– В таком случае, может, одну белую розу на длинной ножке? Одна роза – одна любовь. Очень символично и романтично, вам не кажется? – настойчиво спрашивал продавец.
Я прервал поток его издёвок.
– Извольте, я передумал что-либо покупать у вас: пропала охота. В другой раз, наверное.
Продавец в белом халате не отрывал глаз от своего дела и увлечённо оформлял букет, весело напевая под нос песенку:
– Дом, дом, дом, милый дом, я пришёл, а там дурдом…
Однако, заметив, что я направляюсь к выходу, он неожиданно крикнул:
– Передавайте ему привет!
– Будьте любезны, кому и от кого я должен передать привет, ведь я не знаю вашего имени, мы же с вами не знакомы? – оторопев, спросил я.
Седовласый цветочник с добрым взглядом, но весьма острым языком даже после этих слов не представился и продолжил заниматься своими делами. Подождав ещё немного, я понял, что называть своё имя он не желает. Я повторил вопрос более настойчиво и дерзко:
– Так кому я должен передать привет?
– Натану, кому же ещё! – спокойно ответил продавец.
– Какому Натану? Я не знаю никакого Натана!
Мне показалось, что работник цветочной лавки был почему-то неприятно удивлён моим ответом.
– Зато он вас знает! – величественно ответил продавец.
Воздух, насыщенный густым ароматом цветов и таинственной недосказанностью слов продавца, чудовищно сдавливал мне грудь, и я поспешно оставил старика наедине с его душистым товаром.
Домой я приехал, мягко говоря, не в настроении. Желание сделать приятное возлюбленной завершилось неприятным провалом. Лили заметила, что лицо у меня хмурое, и скомандовала:
– Садись и рассказывай, что за муха тебя укусила.
В руке у неё была тоненькая сигарета, которую она забавно крутила между двух пальцев. На столе перед ней стояла большая тарелка с черничным тортом, который она украшала к моему приходу.
Заметно было, что Лили очень старалась с десертом на ужин. Она великолепно готовила самые вкусные на свете торты: земляничные, клубничные, ежевичные.
Немного ослабив тугой пояс пеньюара, Лили показала мне краешек бедра – молодого, чистого, тёплого.
– Как я люблю твоё тело, никто на свете с тобой не сравнится… – прошептал я, целуя плечо Лили и поглаживая её ножку.
– Так ты скажешь, в чём дело? – спросила Лили, убирая мою руку со своего бедра.
– Видишь ли, милая… – начал я в замешательстве. – Неудобно, право, даже говорить об этом… В общем, я хотел купить тебе цветы, но так и не сделал этого: продавец из цветочной лавки оказался каким-то ненормальным хамом – подтрунивал надо мной, дерзил. Он настолько отвратительно вёл себя, что отбил у меня всю охоту покупать букет вообще у кого-либо.
Лили на минуту загрустила, оттопырив нижнюю губу, но быстро ободрилась и воскликнула со смешком:
– Мой дорогой Доминик, я польщена! С чего вдруг ты решил именно сегодня купить мне цветы?
– Просто подумал о том, что я ни разу в своей жизни не дарил их тебе… Прости, что мне не удалось сделать тебе сюрприз.
– Как это мило с твоей стороны, дорогой! Ты можешь подарить мне букет завтра, если, конечно, не пропадёт желание порадовать меня. И не бери в голову всякие глупости. Всё! А теперь иди переодевайся и отдохни немножко. Через полчаса стол будет накрыт.
Я засмеялся и продолжил наблюдать, как Лили суетится на кухне.
Полный благодарности за понимание, наивную детскую доброту, лёгкий шарм, за необычайно вкусные ужины и тёплую постель, я смотрел на неё и не мог отыскать слов, способных выразить признательность за всё, что она делает для меня.
– Что? – улыбаясь, спросила Лили.
– Как тебе сказать, любимая… Я нахожу, что ты катастрофически обворожительна.
– Правда? – Лили прищурила глаза, в шутку демонстрируя недоверие моим словам.
– Ну конечно, моя пташка.
Лили повела бровью и засмеялась, а я отправился в комнату, чтобы сбросить с себя будничную одежду и удобно устроиться перед телевизором.
Не знаю, сколько я просидел на своём любимом низеньком диване, обитом тканью изумрудного цвета. В какое-то мгновение я почувствовал, что засыпаю и падаю в яму – этому поспособствовали слабые пружины, которые уходили внутрь каждый раз, стоило только сесть на диван.
Резко проснувшись, я машинально потянулся к телевизионному пульту. Гостиную вмиг наполнил звук, доносящийся из небольшого ящичка, он полностью заглушил звон посуды на кухне.
Мне не особо хотелось всматриваться в картинку, транслируемую телевизором. По каналу Discovery шла передача «Забытые боги», показавшаяся мне довольно скучной. Не посмотрев и минуты, я поднял пульт, чтобы переключить канал и прервать речь диктора о вечной любви.
– Что общего у забытых богов с вечной любовью? – пробубнил я себе под нос, нажимая на кнопку пульта.
Что значит «вечная любовь»? Разве у любви существует срок годности?
Ах, какой вздор!
Как по мне, ни богов, ни любви не существует. Я не верю в эти вымышленные субстанции! Знаю точно: есть привязанность, тёплая дружба, доверительные отношения, основанные на правде и взаимном уважении, физическая близость, приступы ревности, бессонница и безумие. Всё.
Каналы не переключались, безликий и монотонный голос всё говорил и говорил. Кнопка переключения каналов и дальше не отвечала на нажатия.
– Да… Да… Видимо, батарейки сели, – сказал я себе и поспешно заменил их.
Но телевизор не реагировал на пульт. Казалось, голубой экран жил своей жизнью.
– Доминик, – во взгляде Лили, бесшумно вошедшей в комнату, отражалось огорчение, – ужин скоро остынет. Сколько можно тебя звать?
Вытирая руки вафельным полотенцем, она озабоченно спросила:
– Почему ты стоишь посреди комнаты? Что с тобой?
– С этим телевизором какие-то неполадки, чёрт бы его побрал! – вскликнул я.
– Вот-вот, – закивала Лили, – почему ты до сих пор не отнёс его в мастерскую? Он не включается уже неделю! Стоит нерабочий, только пыль собирает.
– Как нерабочий? Я смотрел телевизор пять минут назад, – уверенно проговорил я.
Лили ещё раз повторила, что телевизор уже неделю как сломан. В какой-то момент пропало изображение, затем и звук исчез.
Мне стало не по себе. Я побледнел. Руки враз стали ледяными, со лба покатился пот.
– Что случилось? Тебе нездоровится, милый? – залепетала Лили, суетясь возле меня.
А я стоял и думал над последними словами, услышанными по телевизору: «Любое событие, предначертанное вашей судьбой, произойдёт, хотите ли вы этого или нет. Вы не в силах изменить ход того, что должно случиться, всё свершится так, как должно быть».
Подойдя к зеркалу, я с трудом узнал самого себя: лицо было застывшим, мертвенно-бледным. Лили волновалась за меня, думая, что я постепенно спускаюсь в бездну сумасшествия или неизлечимой болезни, поражающей мозг.
– Ты представляешь, мне показалось, что я, сидя на диване, взял пульт в руку и включил сломанный телевизор, – растерянно пояснил я, стараясь говорить твёрдо, без страха в голосе.
– Любимый, ты слишком много работаешь! – сказала Лили с тихим вздохом, подняв глаза кверху. – У тебя от перенапряжения мозг кипит, вот и выдаёт ненужную информацию.
Так она деликатно намекала, что ещё немного – и я окончательно подвинусь рассудком от перегрузки. В её голосе слышались нотки страха.
Лили забилась в угол. Она сидела, поджав под себя ноги, и молчала, напуганная моей нездоровой бледностью. Глаза её блестели от слёз – уж очень эмоциональной она была от природы.
– Ладно, телевизор не работает, – размышлял я вслух, – но голос! Я слышал голос!
Последнюю фразу я выкрикнул так громко, что ещё больше перепугал возлюбленную.
– О боже! Доминик! Какой голос? – нервно спрашивала Лили.
Я знал, что ни под каким предлогом нельзя рассказывать ей о словах, прозвеневших в моей голове, этого странного откровения о судьбе и её необратимости. Одно-единственное признание о мираже из ящика могло повергнуть Лили в шок или побудить её отвернуться от меня.
Я был в отчаянии, не зная, как оценить то, что случилось со мной. Что это было: начало серьёзной болезни, помрачение ума, гипноз?
– Мне кажется… Мне дурно… – дрожащим голосом произнёс я.
– Что стряслось? Что у тебя болит? – вскрикнула Лили, бросаясь ко мне.
– Ничего. Видимо, я схожу с ума.
– Доминик, я ничего не понимаю!
– Я тоже!
Возлюбленная всё-таки вынудила меня рассказать правду, которая пожирала меня изнутри и сковывала моё сознание. Лили делала какие-то банальные выводы из моих слов, волновалась, переходила к различным доводам и примерам из жизни, но я словно не понимал значения её слов.
Посмотрев на нас со стороны, ты, дорогой читатель, подумал бы, что мы с Лили разыгрываем бессмысленную театральную комедию – странную и очень глупую. После бурных обсуждений моих «видений» или, как назвала их Лили, «галлюцинаций» она накормила меня ужином и отправила в кровать, чтобы я хорошенько выспался.
Моя уравновешенная натура этой ночью буйствовала, трезвый проницательный ум Доминика Рууда терзали подозрения и неспокойные фантазии.
Лили не спала, точнее, не могла уснуть подле меня, ворочающегося туда-сюда. Наконец, она спросила:
– Доминик, может, вызвать врача? Он наверняка лучше нашего разберётся в твоём состоянии…
– Не нужно врача, – не задумываясь, ответил я.
– Почему же? – упорно допрашивала Лили.
– Потому что это – банальный стресс, к тому же сегодняшний день был очень странным, и я хочу как можно быстрее его пережить.
Лили удалилась из спальни, а затем вернулась с таблеткой и стаканом воды в руке.
– Прими таблетку, милый.
– Это чтобы я поскорее скончался? – спросил я с невесёлой усмешкой.
– Твоё остроумие сомнений не вызывает, будем считать, я оценила шутку! Не глупи, это не отрава.
После горьковатой таблетки я немного успокоился и, рассматривая потолок и узоры на стенах, погрузился в сон.
Утром, поставив чашечку с кофе на обеденный стол, я бегло читал свежую газету. У меня мелькнула мысль сбежать из квартиры пораньше, пока Лили не проснулась. Несмотря на моё шумное пробуждение и быстрые сборы на работу, она спала сладким, по-младенчески невинным сном. Я на цыпочках подошёл к ней, осторожно поцеловал в щёку и выбежал из дома.
Рабочий день в редакции проходил банально и монотонно: я писал и одновременно редактировал текст будущей истории. За обедом с коллегой мы говорили обо всём и ни о чём.
– Что с тобой? Ты сегодня в скверном настроении, дружище? – с братской нежностью спросил старина Луи, жуя телячью отбивную.
– Не знаю, Луи, кажется, я выдыхаюсь, – не задумываясь, ответил я.
– Тебя просто выматывает Париж! Ты не находишь его слишком шумным после Коссиньожуль?
– Возможно.
– Видишь ли, мой милый друг, – Луи, как обычно после бокала шардоне, пустился в рассуждения, – в Париже вся жизнь вертится вокруг политики, денег, успеха, женщин. А ты… Ты – другой, понимаешь? Человек спокойный, провинциальный, ранимый, не готовый к такой встряске. Вот и ломаешься, сдаёшь… Далеко не каждый, как ты, продержится в Париже пятнадцать лет. Твоя столичная депрессия – это нормально.
Я промолчал. Не стал объяснять коллеге, что у меня нелегко на сердце из-за странных событий, наложившихся одно на другое за один день, и Париж здесь ни при чём. Потом коллега завёл разговор о скоротечности молодости и неизбежности смерти. Я вежливо оборвал его философский монолог, сославшись на конец обеденного перерыва.
