Андрей Чистотин "Светильник у меня один"

далёк по горлу паровоз в зелёном эхе

а ты идёшь, моя земля, с Эфроном в цехе.

Уснул закат в забытом абажуре

а новости в звенящей квадратуре,

смартфона слышу стон, прости Марина,

всё человек ещё стоит на минах.

Мой дед был Философом наречён,

пропал в Гражданскую, где затонул сей чёлн,

под Барнаулом, там цвела соха,

неверье, стынь, под вопли петуха.

Где он и где его плывёт душа,

но на Хитровке смерти скажут – ша,

и не поможет Гегеля расклад,

флюиды жизни забирает кладь.

Всё и пошло не так, как думалось, хотелось,

пришлось семье бежать, простите эту смелость,

разбитые вагоны, фляжка у виска,

кольцо, что так вертелось на пальце у божка.

В такую даль глядя в бинокль и выбирая точку,

я задрожал, вон тот, вон бровь…, что спрятался за кочку,

рубил с плеча у деда кров, не ставя в путь в кавычки,

ведь та кровинка генный код, то из меня и вычли.

***

Разлилась солнца паутинка,

в столь робкой зелени весны,

она ещё наверно льдинка,

ей вечер навивает сны.

Какая радость покатилась

в поля, в лесистый хвойный дом,

зима не мало попостилась

весне кричим теперь —Живём!

Лесная дрожь, златая сила,

дыханье тёплое вернём,

хоть на сносях она косила,

всё разрешилось букварём.

***

Военный толк в душе и генах

мы безотцовщина страны

и кровь не голубая в венах,

но востроглазы, вороны.

Храним сухие похоронки,

как треугольники судьбы,

и матерей слезу в схоронке…,

но мы уже подняли лбы.

Май прогремел победным гимном,

составы весело стучат,

а встречи стали пантомимой,

сердцам в запутанности знать.

Мой город севера сторонка

у буквы «О» на кондачке,

один конвойный оборонки

живой прибыл на облучке.

Двор затрещал сухим откатом

в нём столько всякого, всего,

несли в руках, а что то катом,

ах жаль, что не было Гюго.

Других не знаю…, бабы, дети

огнём войны обожжены,

мы парубки, наверно Ети,

но вот короткие штаны.

У школ военное сословье,

за нас продолжили свой бой,

где поведут сурово бровью…,

скрывая собственную боль.

Рукав пустой, глаз стеклоокий,

географ с палочкой сухой,

но о войне…, тут не сороки,

слова и слёзы все с собой.

Друзья, любимые, подруги

что недошли, не доцвели,

в клин журавлиный встали цугом,

они в душе видны с земли.

***

С утра луна ушла

свалившись в прелести стакана,

ловила зеркала

и серебро в глазах обмана

Сиреневая ветвь

в окно слезой стучала рьяно,

а ложечки нагрев

сменяет форте на пиано.

Стеклянный перезвон,

улавливая света робость,

всё тянет за лимон…,

да пополам, он вроде холост.

Тут сладкий Kaufmann

в наушниках так нежно, близко,

он мистики гурман,

и Вагнер бьёт бемоль из диска.