Я выскочил из своей засады прямо на дорогу. Мое неожиданное появление испугало сонных кляч, и они зафыркали и заржали, вдруг остановились. Но и сидевший на повозке старик, должно быть, также сладко дремал, ибо он теперь только поднял голову и стал озираться кругом, как бы желая знать причину испуга своих кляч.
Увидев высокого незнакомца, в солдатской шинели, он с явной досадой заворчал:
– Черт побери, сколько их шляются по дорогам после войны, этих дезертиров!
Я подошел ближе к старику и пристально посмотрел на него, но старый Вендрон не узнал меня.
– Старый Вендрон, – с громким смехом воскликнул я, – вы забыли своих старых знакомых?
Торговец привскочил на своем месте и с ловкостью юноши спрыгнул на землю.
– Во имя всех святых! – воскликнул он, схватив меня за обе руки. – Какими судьбами… ты… Пухлер!
– Да, старый друг, это я! А вы так и не узнали меня?
– Что за диво! – быстро заговорил старик. – Я и теперь не верю своим старым глазам, на тебя глядя. Как ты вырос и окреп, чуть ли не великаном стал. – и сильно потрепав меня по плечу, он прибавил, – Давай-ка отметим нашу встречу, старый Вендрон всегда везет с собой бутылку хорошего вина.
Мы расположились на траве, а после первого стакана старый торговец спросил меня:
– Куда же ты направляешься, мой молодой друг?
Я изумленно посмотрел на старика.
– Что за вопрос? – воскликнул я. – Конечно домой.
Лицо торговца вдруг омрачилось.
– Домой? – переспросил он меня каким-то протяжным голосом, низко опустив глаза.
У меня сердце невольно сжалось, но я боялся расспрашивать его. Вдруг он положил свою руку на мое плечо и каким-то странным глухим голосом спросил меня:
– Да разве ты ничего не знаешь, мой бедный друг?
Ледяная дрожь пробежала по моему телу, и я вскочил со своего места.
– Вендрон… старый друг! – задыхающимся голосом заревел я. – Ради Бога… говори же… мой отец… мать…
– Умерли… оба умерли! – убитым голосом проговорил старик. – Ах, мой бедный Пухлер, ты и не подозревал, какое горе тебя ждет на родине!
И посадив меня рядом с собой, старик продолжал:
– Это было недели три после того, как ты ушел на военную службу. Негодяй Катильон пришел однажды к твоему отцу и просил его отдать твою сестру Анну ему в экономки.
Твой отец, догадываясь об искусных намерениях негодного управляющего, наотрез отказал ему.
На следующий день Жан Катильон позвал твоего отца к себе в замок. Ничего не подозревая, старик отправился в замок, но лишь только он вошел в кабинет управляющего, на него накинулись двое слуг, и, повалив его на пол, связали ему руки и ноги.
По знаку Катильона, один из слуг взял кожаную плеть, которой он стал безжалостно стегать по спине твоего отца. Несчастного привезли домой в бесчувственном состоянии, из которого он уже не очнулся. Он скончался через несколько часов после этой бесчеловечной экзекуции.
Твоя мать не пережила этого горя, и три дня спустя ее похоронили возле могилы твоего отца. Я закрыл глаза и тихо заплакал.
Но вдруг я вскочил на ноги, и, устремив испуганный взгляд на старого торговца, дрожащим от страха голосом спросил его:
– А сестра?
Старый Вендрон не сразу ответил. Очевидно, добрый старик щадил меня, он медлил еще самой страшной вестью.
Я схватил Вендрона за руку, и не своим голосом заревел:
– Ради Бога, Вендрон, скажите мне, что стало с Анной… или она также умерла…
– Крепись, молодой друг, – тихо ответил, наконец, старый торговец, – она жива… но, может быть, ты был бы более рад, если бы и она последовала за родителями в гроб… Да, друг мой, твоя Анна живет у Жана Катильона, убийцы ее отца и матери… Она управляет его домашним хозяйством, но она также… его любовница!
Глухой крик вырвался из моей груди, и я опустился на траву. Старый торговец предоставил меня моему горю, и молча, глядел на мое безмолвное горе, хорошо понимая, что происходило в моей истерзанной душе.
– Ах, зачем не погиб я на войне от вражеской пули? – воскликнул я, наконец, вдруг вскочив на ноги. – Зачем я дожил до этого позора своей сестры! Боже мой… моя Анна…
Но старый Вендрон положил мне на плечо свою руку и нежным, отеческим тоном заговорил:
– Послушай, мой добрый друг, ты уже не мальчик и я думаю, что ты знаешь, чего требует от тебя долг сына и брата…
Эти слова разом стряхнули с меня тяжелый кошмар, давивший мою душу. Старик сказал мне то, что уже кружилось в моих мыслях, но в первый миг отчаяния я весь находился под влиянием ужаса и оцепенения.
– Да, вы правы, старый друг! – воскликнул я. – У меня есть священная обязанность, на мне лежит долг мести… Я должен отомстить за кровь моих родителей и позор Анны. Я знаю, что мне нужно делать, и я не отступлю от своего долга, если бы даже это стоило мне жизни.
– Теперь я узнаю тебя, моего прежнего Пухлера. – сказал старик, крепко пожав мне руку. – Да поможет тебе Бог в этом добром деле! Уже три года невинно пролитая кровь твоего отца тщетно вопиет о мщении, а с неба на тебя с укором глядит твоя мать… Но громче сего кричит и зовет к мести, позор твоей сестры, которая, поныне еще влачит жалкую жизнь любовницы этого негодяя.
– Благодарю тебя, старый друг. – сказал я, протянув торговцу руку, – Мы может быть больше не увидимся, но ты услышишь обо мне… Если я погибну, ты прольешь дружескую слезу и вспомнишь добром своего рано погибшего друга.
Старик крепко пожал мою руку, и я отправился, но дороге к деревне.
Когда я, немного спустя, обернулся, я видел, как старый Вендрон уже погонял своих лошадей, но он сидел на повозке лицом к деревне, глядя мне вслед. Он еще раз кивнул мне головой, и мне показалось, что на его лице сияла добрая радостная улыбка.
Я приближался уже к деревне, и мне попадались навстречу знакомые лица. Но ясно, было, что никто из них не узнавал в высоком широкоплечем солдате выросшего среди них юношу, которого три года тому назад забрали на военную службу. Это обстоятельство радовало меня, ибо я уже успел составить план мести, и мне не хотелось, чтобы в замке стало известно о моем возвращении.
Скоро я вошел в деревенский трактир, где за тем же прилавком, как три года тому назад, сидел тот же старый трактирщик. Хотя я был редким посетителем трактира, но старик хорошо знал меня с самого моего детства. Не без удовольствия заметил я, что и он не узнал меня.
Я сел у маленького столика и заказал бутылку вика. Около часу я просидел в трактире, обдумывая все подробности плана мести, который я хотел выполнить еще в этот вечер.
Солнце уже склонялось к закату, когда я подходил к старому замку, который как мне казалось, глядел теперь мрачнее и суровее обыкновенного. Когда я вошел во двор замка, я увидел сильно суетившихся людей, нагружавших несколько возов хлебом.
Никто не обратил внимания на незнакомого солдата, и мне удалось никем незамеченным пробраться в длинный темный коридор. Дорога была слишком хорошо известна мне, и я скоро попал в левый флигель замка, где находилась квартира управляющего. С сильно бьющимся сердцем я подошел к большой двери и постучался. Минуту спустя я услышал шаги, а вслед затем открылась дверь.
Предо мной стояла Анна… Но как изменилась она! Правда, она и теперь была еще довольно красива, но она казалась постаревшей не на три года, а на целых десять лет.
Вместо прежней живой и миловидной девушки с кротким невинным лицом и улыбающимися глазами, вместо всегда веселой и детски беззаботной Аннушки, я увидел пред собой вполне созревшую женщину, сильно пополневшую, красота которой уже выцветала.
На ее лбу уже виднелись глубокие морщинки, ее лицо имело усталое выражение с грустным оттенком – верная печать горя и заботы. А ее глаза, глубокие, прекрасные, потеряли свою прежнюю живость и прелесть, они отражали сильную душевную скорбь.
– Чего вам нужно? – спросила она меня, и я сейчас заметил, что она не узнала своего брата.
– Где г-н Жан Катильон? – ответил я вопросом.
– Он еще не вернулся с поля, – ответила она.
Мне показалось теперь, будто мой голос напомнил ей что-то знакомое, ибо она пристальнее поглядывала на меня, как бы припоминая черты лица дорогого ей человека.
– Не Пухлер ли вы? – вдруг спросил я ее.
– Разве вы знаете меня? – с удивлением воскликнула она, еще пристальнее устремив глаза на меня.
– У меня поклон к вам, если вы Анна Пухлер – ответил я, с трудом подавляя свое волнение, чтобы не выдать себя, – Ваш брат, Николай Пухлер, был моим товарищем, мы дрались, плечом к плечу на поле битвы. Ах, Николай умер на моих руках сраженный пулей. Он успел только сказать мне несколько слов, прежде чем уста его смолкли навеки. «Когда ты вернешься на родину, извести мою сестру о моей смерти!». Это были его последние слова.
Но Аннушка уже не слушала меня, закрыв лицо руками, она горько разрыдалась.
– Боже мой! – сквозь слезы воскликнула она. – Теперь у меня никого нет на белом свете.
Радостное чувство овладело мной. О, я видел, что на дне ее души таилась еще искренняя любовь ко мне, что моя мнимая смерть больно терзала ее сердце. Я не мог продолжать, ее пытку, и бросившись к ней на грудь, я дрожащим от слез голосом воскликнул:
– Аннушка… сестра! Это я… твой брат!
Словно обезумевшая, она обнимала меня, осыпая нежными и горячими поцелуями. Однако скоро я заметил, как ее лицо омрачилось черной тоской.
Я понял, что после первого порыва радости она вспомнила роковую действительность. Мне, стало, сильно жаль бедную сестрицу, я видел, что горе и позор не заглушили еще в ее душе чувства стыда.
– Я все знаю, сестрица, – быстро сказал я, чтобы прекратить тяжелое и мучительное молчание. – Старый Вендрон рассказал мне все! И я пришел, чтобы отомстить убийце моих родителей и обольстителю моей сестры.
Я видел, как глаза Анны вдруг заблестели, я узнал прежний живой огонь ее прекрасных глаз!
– Ах, Николай, – сквозь слезы произнесла она, – сколько мук и горя пережила я за эти три года! Я осталась одна, беззащитная, беспомощная девушка, почти ребенок. И могла ли я устоять против этого жестокого человека? Я терзалась все это время, а теперь, негодяй хочет прогнать меня, я надоела уже ему, и он уже выбрал новую жертву…
– Слушай Анна. – сказал я, причем мой голос дрожал от необыкновенного волнения, – Я дезертир, я бежал со службы, пожираемый тоской по тебе, по нашим родителям. Мне ничего неизвестно было о страшной беде, разразившейся над головой единственных для меня во всем мире существ. Я не знал, что этот негодяй убил моего отца и опозорил мою сестру. Но теперь мне осталось на свете только одно – отомстить этому негодяю! Сегодня еще я отомщу Жану Катильону!
В это время послышались шаги, и Анна поспешно спрятала меня в большой шкаф. Сквозь маленькую щель я скоро увидел лицо человека, к которому я горел беспредельной ненавистью.
Жан Катильон нисколько не изменился за эти три года. Может быть, его волосы сильнее побелели, но его жестокое зверское лицо имело прежнее дьявольское выражение, и его вид внушал мне теперь еще больше отвращения и ненависти.
Я видел, как Анна подала на стол, и они сели вместе ужинать. Да, несчастная жертва всегда была удостоена чести обедать вместе с палачом ее родителей.
Я заметил, как Анна с трудом скрывала свое волнение, как она почти не дотронулась до пищи. Но негодяй, по-видимому, не обращал на нее ни малейшего внимания и ел с большим аппетитом.
– Послушай Аннушка, – заговорил он, утолив свой голод, – тебе пора образумиться… Пойми же, что есть и другие девушки, которым хочется жить немного в удовольствие и сидеть, сложа руки… Берта, дочка дровосека, займет с завтрашнего дня твое место. Она молода и свежа… Твоя же песенка уже спета, и тебе пора на скотный двор…
Я весь побагровел от ярости. Я не вытерпел и в следующий миг я выскочил из своей засады. Испуганный шумом, Жан Катильон обернулся и побледнел, как мертвец.
Странное дело, меня не узнали ни знакомые, ни старый друг Вендрон, моя родная сестра не узнала меня… Но негодяй, мигом узнал своего смертельного врага.
Да, с такой бешеной яростью и страшной ненавистью на него мог глядеть только один человек в мире, тот, чью сестру он опозорил, чьих родителей он свел в могилу…
И негодяй понял это. Он кинулся к двери, предчувствуя грозившую ему беду, но я предупредил его. Я схватил его обеими руками, и между нами завязалась ужасная борьба.
Однако этот неравный бой не мог продолжаться долго… Гигантского роста закаленный в бою солдат скоро победил старого негодяя и подлого труса!
Через несколько минут Жан Катильон уже лежал на полу, связанный по рукам и ногам, я позаботился также заткнуть ему рот платком, чтобы он не мог звать на помощь.
– Я мог бы пронзить кинжалом твое черствое сердце, негодяй. – сказал я, – Но я не хочу убить тебя, а выполнить над тобой приговор, который был бы тобой вполне заслужен. Ты совершил в своей преступной жизни столько зла, что смерть была бы для тебя более чем снисходительным наказанием. Слушай же, негодяй, ты стоишь перед грозным судьей, который спрашивает тебя. Что заслуживает изверг, забивший плетью до смерти несчастного, ни в чем неповинного старика, свел в могилу и его старуху, а в довершении своих преступлений обесчестил их единственную дочь? Ты молчишь, чудовище? Ах, у тебя заткнутый рот! Но ты все разно ничего не мог бы сказать в свое оправдание, а поэтому я сейчас же приступлю к выполнению приговора, справедливость которого ты сам не стал бы отрицать.
Я заметил, как лицо негодного управляющего исказилось смертельным страхом, и ужасом, когда он заметил мои приготовления. Я снял со стены толстую кожаную плеть, может быть, то самое страшное орудие, которым этот изверг избил моего отца.
Анна отвернула голову к окну, ее страшил вид ужасного истязания.
Я не медлил. Глухие удары посыпались на спину связанного негодяя, который выражал свою страшную боль отвратительнейшими звуками, так как платок во рту не позволял ему кричать. Я спустил уже десятый удар, когда его отчаянным усилиям удалось вырвать затычку изо рта. Ужасный вопль огласил комнату. Если бы я поспешил снова заткнуть ему рот, то мне, может быть, удалось бы избежать наказания за свою расправу и спастись бегством.
Но странное дело, вопли и ужасные крики истязаемого негодяя ласкали мой слух и восхищали меня, словно райская музыка.
Может быть, в этих отчаянных криках мне слышались отзвуки тех мучительных воплей, которыми эта же комната огласилась три года тому назад… Да, я увлекался своей жаждой мести, я с наслаждением слышал эти мучительные вопли и продолжал опускать удар за ударом.
Разумеется, на шум сбежались со всех сторон замка. Но дверь была тщательно заперта, и слугам пришлось выломать ее топорами. Все это требовало времени, которого для меня было достаточно, чтобы окончить свою экзекуцию. Когда люди ворвались в комнату, я уже опустил тридцатый удар, а Жан Катильон уже молчал.
Да, негодяй замолк на веки!».
Каторжник печально опустил голову, слезы душили его, и он должен был прервать свой рассказ, приближавшийся уже к концу. Старый князь, и лорд Вардмур глядели на Пухлера с глубоким участием, у Елизаветы Бах даже слезы навернулись на глаза.
– Что было дальше, можно рассказать в двух словах, – прибавил Пухлер, после долгой паузы. – Я даже не пытался бежать, а мой процесс кончился весьма скоро. Меня приговорили к смертной казни, но в виду моих заслуг на войне, я был помилован, и смерть заменили мне пожизненным заключением в этой крепости. Какая злая ирония! Хорошее помилование! Вместо мгновенной смерти и избавления от всех физических и нравственных мук, меня обрекли на жизнь полную человеческих страданий на этой каторге. Но судьба послала мне одно маленькое утешение прежде, чем меня отправили сюда. Я узнал, что моя бедная сестра не пережила своего позора, что она предпочла смерть той жизни, которая ждала ее после ее падения. Она нашла вечный мир и покой, бросившись в маленькую речку, протекавшую за замком. Теперь вам известна печальная повесть моей короткой, но полной страданий жизни.
Пухлер кончил свой рассказ и в изнеможении опустился на свои норы.
Ясно было, что эти тяжелые вспоминания теперь еще давили несчастного страшным кошмаром.
Князь Фельс и лорд Вардмур, некоторое время были погружены в глубокие размышления, но старик первый прервал молчание.
– Уже весьма поздно, – сказал он, – Нам пора отдохнуть, ибо завтра нас ждет тяжелая работа, но каждый из нас должен хорошенько помышлять о способе и плане бегства из этого проклятого места. Нас всех связывает общее горе и общая участь невинно пострадавших людей.
При последних словах князя Пухлер соскочил со своих нар и крепко пожал руку старого князя. Он не был в силах вымолвить ни слова, но его взгляд говорил весьма красноречиво. Он был от всей души благодарен старику, своими словами доказавшему, что он верил рассказу несчастного страдальца, и вполне понял его душевное состояние, толкнувшее его на этот страшный акт мести.
Елизавета Бах распростилась со своими друзьями и крепко пожала руку Пухлера, устремив на него полный участия и благодарности взгляд.
Старый князь и Пухлер, проводили девушку до конца коридора, а десять минут спустя трое каторжников крепко спали на своих жестких нарах.
Глава 71. Бегство
На следующее утро трое каторжников, по обыкновению, уже работали вместе с остальными несчастными.
День был прекрасный, но солнце с самого утра палило над головами тружеников, с которых пот лил градом. А надсмотрщики безжалостно торопили их, наказывая кнутом отсталых и лениво исполняющих свою работу.
