Павел Михайлович Кучма "Противостояние: Тихон"

Противостояние: Тихон
Павел Михайлович Кучма

У войны не женское лицо, поэтому она всегда в первую очередь забирает у людей родных и близких. Двенадцатилетний хуторской мальчишка Тихон Громов, у которого война отобрала родителей и лучшего друга, оставив на его руках малолетнюю сестру, решается отомстить врагам за родных и любимых ему людей, вступив в неравный бой со своими обидчиками.

Павел Кучма

Противостояние: Тихон

Глава 1

Они бежали по дороге через лес, стараясь, не отставать друг от друга. Эта дорога, а точнее старый волок, была единственной в округе, соединяющей их маленький хутор, окружённый густым лесом и топкими болотами, с селом, являющимся центром небольшой агломерации, в которую входили ещё несколько близлежащих хуторов.

– Проха… – позвал он, чувствуя, как произнесённое имя друга, вконец сбило ему дыхание, которое и без того вырывалось из его груди с надсадными хрипами. – Я… больше… не могу…

Прохор Лопатин, который был его другом, живущим по соседству с ним, слегка замедлил бег и, обернувшись, сказал усталым голосом:

– Потерпи, Тишак… немного осталось до ельника… а там срежем по тропе через болото.

– Не могу… устал… – еле выговорил он и, зайдясь в тяжёлым кашле, остановился.

Прохор, остановившись, быстро подошёл к другу и, похлопав его по спине, взял под руку и потащил вперёд.

– Тишак, терпи… – тяжело дыша, сказал Прохор, продолжая, тащить его под руку. – Сам устал, так… что мушки перед глазами мельтешат.

После того, как председатель их хутора, назначенный главой сельского совета народных депутатов, собрал всех жителей на общее собрание, объявив на нём, что по главной дороге в сторону краевого центра отступают части Красной армии, они, не дожидаясь окончания собрания, ринулись в сторону главной дороги. И сейчас, петляя по старому узкому волоку, они, боясь, что не увидят красных бойцов, сражающихся с немецко-фашистскими захватчиками, что было сил, спешили к главной дороге.

Обливаясь потом и тяжело дыша, они с трудом добежали до ельника и свернули на еле заметную тропку, которая повела их в густые лесные заросли папоротника. Воздух сразу же стал гуще и плотнее, а появившаяся в нём прохлада, а также резкий запах гнили, намекнули на то, что рядом находится болото.

– Проха… пожалуйста… – взмолился он, чувствуя, как от усталости ноги трясутся и подламываются в коленях. – Давай… отдохнём.

– Потерпи… чутка, осталось… до родника… – надсадно дыша, сказал Прохор. – Там напьёмся… и отдохнём.

До родника, упомянутого Прохором, они добирались чуть ли не ползком, еле-еле перебирая уставшими ногами. Он, обливаясь потом, упал на колени перед небольшой лужицей, гладь которой ближе к центру слегка приподнималась, от бьющего из под земли ключа. Наклонив лицо к поверхности родника, он, что было сил, выдохнул и, впившись губами в водную гладь, принялся жадно пить.

– Тишак, не пей много, – сказал Прохор, садясь на землю и облокачиваясь спиной о ствол дерева недалеко от родника, – тяжело будет бежать.

Он, не слушая Прохора, пил до тех пор, пока не почувствовал, как зубы сильно заломило от холодной родниковой воды, а лёгкие чуть не разорвало от нехватки кислорода. Отвалившись от ключа, он лёг на спину и, закрыв глаза, жадно вдохнул свежий лесной воздух, насыщая легкие кислородом.

Пока он отдыхал и восстанавливал дыхание, Прохор подошёл к роднику и, присев на корточки, опустил в воду сложенные вместе ладони. Набрав воды, Прохор поднёс ладони к губам и не торопясь напился. Затем, Прохор ещё раз набрал воды в ладони и, поднеся их к лицу, умылся, издавая при этом, характерные фыркающие звуки.

– Тишак ты как? – спросил Прохор.

– Не очень, – уставшим голосом ответил он, продолжая, лежать на земле с закрытыми глазами.

– Умойся, сразу же полегчает, – наставительно сказал Прохор.

Открыв глаза, он без особого желания встал и подполз к роднику. Опираясь на локоть одной из рук, он сложил ладонь свободной руки лодочкой и, опустив её в родник, зачерпнул воду. Растирая, разгорячённое долгим бегом лицо, прохладной родниковой водой, он почувствовал, как усталость постепенно покидает тело, а дыхание восстанавливается. Поднявшись, он сел на корточки и, зачерпнув воду в обе ладони, умылся, также фыркая от удовольствия, как несколько минут назад Прохор.

– Отдохнули мальца и будет, – вставая, сказал Прохор, – надо двигать дальше, иначе опоздаем. Готов?

– Готов, – ответил он.

– Сейчас, Тишак, пойдём через болото, – сказал Прохор, подавая ему руку, чтобы помочь встать, – будь осторожным, не хватало, чтобы ты ещё утоп. Что я тогда твоей матери скажу?

– Да будет тебе, Проха, – обиженным голосом сказал он, – нам его только по краю обойти. К тому же ты знаешь, что я здесь, как и ты, каждую кочку с закрытыми глазами найду…

– Знаю, – перебил его Прохор, – каждый год по окрестным болотам ягоду всем хутором собираем и сдаём в колхоз. Но ты знаешь, Тихон, что на болоте всякое случается, а ты один мужик у матери остался, после того, как отца на фронт забрали. Кстати, от него есть какие-то весточки?

После того, как большую часть мужского населения хутора забрали на фронт, семьи, в которых остались кормильцы негодные к военной службе, взяли над собой обязательства перед хуторянами, оставшимися без глав семейств. Он чувствовал, что Прохор тяготился перед ним тем, что его (Прохора) отец, который получил серьёзное ранение ещё в Гражданскую, сделавшее его хромым на всю оставшуюся жизнь, остался дома, в то время как от его отца, ушедшего на фронт в первые месяцы войны, уже не было вестей долгое время.

– Нет, – печальным голосом ответил он и опустил глаза, чтобы Прохор не увидел, как в них заблестели слёзы.

– Вот поэтому и надо торопиться, – ободряющим тоном сказал Прохор, – вдруг он в рядах отступающих бойцов Красной армии? Или кто-то, кто знает, что-то о нём?

– Ладно, Прохор, чего гадать, как бабка на базаре, когда доберёмся до места, там и видно будет.

– Ну, это да, – согласился Прохор, чувствуя, что задел друга за больное, – на месте оно всегда сподручнее.

– Пойдём.

– Только я пойду первым, – сказал Прохор, придержав его за плечо, – а ты за мной следом. Шаг в шаг. Понял?

– Понял, – ответил он, пропуская Прохора вперёд себя.

Тропинка, по которой они решили срезать путь к главной дороге, ведущей в краевой центр, несмотря на то, что огибала болото по самому краю и была в разы менее протяжённой, чем часть волока от ельника, где они свернули, далась им с большим трудом. Приходилось пробираться через густые заросли осоки, в которой путались ноги, а также через кусты ивняка, ветви которого безжалостно хлестали по лицу и раздирали руки. Из-за плотного слоя лишайника и мха, которым была устлана вся поверхность заболоченной местности, словно ворсистым ковром, а также из-за сильной спешки, ноги часто проваливались в ямы полные болотной вонючей воды. В сапогах противно хлюпало, а мокрые портянки стали предательски натирать ноги.

Ему хотелось остановиться, чтобы перевести дыхание, вылить воду из сапог и перемотать портянки, но он, обливаясь потом и изнемогая от усталости, терпел, боясь остановиться, чтобы не отстать от Прохора, который ломился вперёд, словно лось на зов самки. Прохор хоть и был младше его на несколько месяцев, тем не менее, выделялся среди своих погодок в сельсовете завидным здоровьем и крепким телосложением, чему он всегда завидовал. Да и не только он, Прохор мог с лёгкостью дать фору любому из старших мальчишек в их хуторе. Вот и сейчас Прохор, прекрасно зная физические возможности своего тела, а также видя, что болото, которое они обогнули по самому краю, осталось позади, войдя в азарт, попёр вперёд с такой силой, что он начал быстро отставать от него.

– Тишак, догоняй, – заорал на весь лес Прохор, не оборачиваясь, – мы уже почти на месте!

Он сам видел, что болото закончилось, а мох, лишайники и осока под ногами сменились листвой и папоротником, поэтому, чтобы не тратить лишние силы, которые и так были на исходе, а также не сбивать дыхание, вырывавшееся из его рта, уже не с хрипом, а со свистом, как у больного чахоткой, он промолчал. Увидев впереди между деревьев просвет, он понял, что лес вот-вот закончится и впереди выход к главной дороге на краевой центр. Обливаясь потом, который предательски попадал в глаза, от чего их начинало щипать, он собрал, все оставшиеся силы, и постарался перебирать уставшими ногами быстрее.

Выскочив из леса, он зацепился ногой за торчащий из земли корень и, потеряв равновесие, кубарем скатился в овраг. С трудом поднявшись, он машинально отряхнулся, вытер взмокшее, разгорячённое лицо и, шатаясь от усталости, прошёл по дну оврага к его противоположному склону. Перед склоном он остановился, чтобы отдышаться и немного восстановить дыхание, после чего, помогая себе руками, пополз по склону вверх.

Выбравшись из оврага, не поднимая головы, он прополз ещё несколько метров по земле, сдувая, повисшие с носа капли пота. Тяжело вставая, он поднял усталый взгляд в сторону дороги и от того, что увидел, так и остался стоять на коленях в миг, забыв об усталости, болотной воде в сапогах и портянках, ощущая при этом, как внутренности сковывает ледяным ужасом.

Глава 2

Картина, представшая перед его глазами, в которых застыл неподдельный ужас, поражала своей масштабностью. Сотни конных подвод, гружённых раненными бойцами Красной армии, при движении поднимали в воздух столбы пыли, закрывающей солнце, словно нависшие кучевые облака в дождливую погоду. Иногда по краю дороги проезжали грузовики, в кузове которых также было много раненых. Среди бойцов было большое количество покалеченных, у которых вместо конечностей остались культи, перемотанные окровавленными бинтами, от которых пестрило в глазах.

Скорее всего, раненые стонали от боли, которая во время движения, делалась совсем невыносимой, но он этого не слышал, потому что, все окружающие звуки, перебивали плачущие женщины и дети. Которые медленно шли за ранеными по самому краю дороги. Женщины плакали и протягивали в сторону раненых руки, дети шли рядом с ними и подвывали им в такт, старухи читали молитвы и крестили поверженных бойцов, а мужики, которых было немного, молчаливо опускали глаза, со стоящими в них слезами.

Картина была удручающей и произвела на него настолько сильное впечатление, что от переполнявших его чувств страха и обиды, он не уследил за лицом: подбородок предательски дрогнул, а глаза моментально наполнились горькими слезами, покатившимися по щекам. Громко всхлипывая, он услышал, как сквозь бабий и детский плач, до него, словно из далека, донёсся знакомый голос, назвавший его имя:

– Тихон! Тихон! – орал ему в лицо Прохор, теребя его при этом за ворот рубахи. – Тихон! Да очнись же ты, в конце-то концов!

Он оторвал глаза, от идущей по дороге процессии и, посмотрев на Прохора испуганным взглядом, произнёс:

– А?

– Тихон! Да поднимись же ты, наконец! – орал Прохор, потянув его за шиворот, чтобы помочь подняться на ноги. – Тихон! Ты слышишь меня?!

Поднявшись, он вытер слёзы с глаз и сдавленным голосом ответил:

– Слышу.

– Чего расселся тут бесова твоя душа?! – злобно спросил Прохор. – Забыл, зачем мы сюда бежали?!

– Да я… – промямлил он, шмыгая носом.

– Пока ты тут сопли жевал, – перебил его Прохор, – я всё узнал. Боеспособные части армии прошли по дороге в сторону краевого центра около получаса назад. Эх! Слишком рано дядя Анисим нам сказал об отступлении. Но главное то, что местных среди них нет.

– Что же теперь делать? – растеряно спросил он.

– А вот что! – заговорщическим тоном сказал Прохор. – Вижу, ты шибко заморилась, пока мы бежали сюда, поэтому оставайся здесь и постарайся узнать, что-нибудь об отце среди раненых, а я побегу догонять передовые отряды. Поспрашиваю там, вдруг, что-нибудь и узнаю. Встретимся на этом же месте, около оврага. Понял?

– Понял, – ответил он.

После того, как Прохор убежал догонять передовые части отступающих, он больше часа пробегал среди раненых, стараясь разузнать, хоть что-нибудь о своём отце. Но, у кого он не спрашивал, никто не мог, ничего сказать ему о судьбе некого Василия Громова. Вконец устав и отчаявшись, он побрёл в сторону оврага, у которого они с Прохором выбежали из леса.

Подойдя, к оговоренному месту встречи, он увидел одинокую старушку, которая стояла посреди дороги и крестила, уходящие части Красной армии. Чувствуя сильное разочарование из-за того, что ничего не удалось узнать о судьбе отца, а также сильную обиду из-за отступления, он сел на траву в стороне от дороги и заплакал.

Старушка, обратив на него внимание, медленно подошла к нему и, присев рядом, погладила его по голове, сказав ласковым голосом:

– Ну, что ты, внучек, не расстраивайся. Бог даёт нам часто не то, что мы хотим, а то, что нам надо. Поэтому не стоит спрашивать: «за что?», а лучше подумать: «для чего?».

Вытерев слёзы, он поднял заплаканные глаза на старушку, в которых было не понимание того, что она ему сказала и спросил:

– Почему наши бойцы отступают? Это значит, что они слабее фашистов?

– Не в силе Бог, внучек, но в правде. Что есть у фашистов кроме грубой физической силы? Ничего. А за нашими бойцами твёрдость духа. За ними правда. Справедливость. Вера. Родина. Отечество. Народ. И Бог, никогда не оставит их. Вот поэтому они во сто крат сильнее фашистов.

– Но ведь они отступают, – упрямо сказал он.

– Если наши воины отступают – на то воля Божья, – с печальной улыбкой сказала старушка, продолжая, гладить его по голове. – Тем самым Создатель даёт нашим воинам время, чтобы укрепиться духом. И когда это произойдёт, никакая сила их не сломит и не остановит.

– Бога нет! – резко сказал он.

Он ожидал, что старушку обидят его слова, и она, встав, уйдёт. Но она, улыбнулась ему своей добродушной улыбкой и, прижав его голову к своей груди, ласково сказала:

– Ты можешь не верить в Бога, внучек, но помни, что он всегда верит в тебя. Человек может всю жизнь не верить в Бога, отрицая его существование, но при этом следовать его заповедям, даже не осознавая этого. Атеист, живущий по совести, по правде, намного ближе к Господу, чем верующий лицемер, потому что творит добро и не требует за это у Господа награду.

– А я? – с интересом спросил он. – Я живу по его заповедям?

– Конечно! – без раздумий ответила старушка. – Ведь тебе горестно сейчас, не только от того, что ты ничего не узнал о судьбе родного тебе человека, но и от того, что ты испытываешь сострадание к раненным и отступающим.

– А откуда вы знаете об отце? – удивлённым голосом спросил он.

– Многие сейчас разыскивают своих родных и близких, – горестно сказала старушка. – Вот и у меня сын ушёл на войну в первые месяцы и без вести пропал. Где он и что с ним – одному лишь Богу известно.

– Надеетесь, что он жив? – осторожно спросил он, боясь своим вопросом, обидеть старушку.

– Даровав нам надежду, внучек, Бог дал и силы для того, что бы преодолеть все препятствия и трудности на пути к её свершению. Поэтому, пока я жива, я буду надеяться, что мой сын жив, и ждать его.

– Я тоже надеюсь, что отец жив и вернётся домой, когда закончится война, – сказал он, чувствуя, как глаза вновь вот-вот заполняться слезами, – Нам без него очень тяжело, особенно маме…

Старушка, понимая, что он может вновь заплакать, чтобы отвлечь его от горькой действительности, резко перебив, сказала:

– Вот же старая карга! Заболтала ребёнка, а сама даже не представилась и не спросила, как его зовут и откуда он. Ты, чьих будешь, внучек?

– Громов Тихон звать меня, – представился он, – я из хутора Болотный.

– Как же знаем таких! – весело сказала старушка. – Бабку твою Евдокию хорошо знала, первая красавица была на все близлежащие селения, жалко Богу душу рано отдала. И отца твоего Василька тоже знаю, помню его ещё таким, вот как ты сейчас. Видный, статный мужик! Уверена, что такой удалец не пропадёт и ни себя, ни своих боевых товарищей в беде не оставит. Соседи мы с тобой, Тихон. Звать меня Авдотья Зотова из хутора Лесного.