Я стар, и седой, пропали года
Достаточно было полета.
Все рассмеялись, волна хохота пронеслась по залу. Реакция вызвала неоднозначные эмоции, но они просто прочувствовали суть, чего сам Нил понять не удосужился. Пожалуй, ему нечего было делать, как продолжать петь, и к счастью, даже не запнулся, не растерялся. Тем не менее, он «оттаял», огляделся, надеясь, что потешаются над стихотворением, не над ним. Стоит ли думать, выливается ли на него негатив или причина в другом – не знал. Годы в сфере не прошли в пустую. Мельком оглядел присутствующих, стараясь найти ответ. Идея стать посмешищем напрягала с каждой секундой сильнее.
У нас двое милых, послушных детей
Не помню я их, хоть убей
Вам сорок, мне все сорок пять
Идем снова рюмки мы с вами гонять.
Выступление проходит вполне себе, а голос его – такой же глубокий, отличающийся свободой проявления, но думалось, мол, как мышь пищит. Отвлекся от размышлений на пару секунд, слова из уст, для Нила лично, совсем потеряли значение. В толпе разглядел он два манящих глаза, походивших на луну в затмении, форма их была схожа с крысиными. Обладательница имела красивое платье, но совсем не походящее на платье дам, с какими имел свидания. Оно было простым, потрепанным, но милым, прекрасно подходящим к лицу незнакомки. Не одна она была одета так, среди людей в форме, но от чего-то мила глазу. Не впервой ему внимание свое к кому-то одному обращать, дабы девушки считали себя особенными, выдающимися среди других слушателей. Случай тот иной, и пусть губы зрительницы выкрашены в красный, а золотые сережки выглядят несколько вызывающе, сама она – ангельское воплощение.
Дабы не подрывать свой профессионализм, старался не глядеть на нее, но манила так еще! Последующие песни были не такими, как казалось, позорными, и от некой несуществующей поддержки, шли плавно. Как певчий соловей в своей среде, наконец стало комфортнее. Народные воспринималось толпой легче чем авторские задумки, и, впрочем, каждого устраивала соответствующая атмосфера. Словно сливаясь воедино с пришедшими, боле не чувствовал себя одиноким, ненужным на сцене. Судя по всему, сталось лучше, но тревога присутствовала. Как лучик от огромного солнца, взгляд неизвестной помог твердо стоять на ногах. Случаются ж чудеса.
Несколько воодушевленный, ждал окончания выступления, дабы поговорить с ней. Чего хотел добиться? Не ясно, да и сам не знал. Умение общаться со "слабым", как принято говорить, полом, думалось, поможет, только обсуждать им то нечего. Столик занимала она одна, а место рядом, будто специально подготовлено. С нетерпением Нил ждал, когда закончится эта долгая и сложная игра. С ума можно сойти.
И вот, прозвучали последние ноты, пришло время откланяться. Громкие аплодисменты, теплые просьбы спуститься вниз. Это тоже несколько удивляло, даже пугало (люди ж те, не одного человека прибили на фронте! вдруг чего?). Страх чувствуется, никогда нельзя позволить его себе проявить, проговаривал про себя он, спускаясь по ступенькам. Словно в сказочном вальсе звучали овации, приятно оглушая. Кто мог, подходили, таковых было не много, дарили цветы и пожимали руку. Искал в лицах смуглянку свою, она была рядом – чувствовал. Среди слов, периферическим зрением, выслушивая каждого, никак не находил ее. Говорили важное, выражая благодарность за теплоту, за ощущение русской души внутри себя и гордости, видя столь «талантливых песельников». Вероятно, не знали они кем Нил являлся, но содрогнуть что-то смог, а это, надо понимать, о многом говорит.
Не удивительно, ныне совершенно раскрепощенный, горел желанием к одному, не слушал Собакин никого. И вот, она явилась, одурманивая парня. Совсем диву давал с эмоций, словно расцветало нечто внутри, чего ранее переживать не приходилось. Она манила, а мир вокруг таял, будто вновь минувшее лето пробудилось. Отвлекся он от солдата, так страстно твердящего о воодушевлении.
– У вас такой прелестный голос! – и слышал только ее.
Долго размышлять не пришлось, припасенные фразы вечно с собой.
– А внимать его могут только прелестные слушатели! – Нил отшутился, публика вновь рассмеялась. Девушка в том числе не оставалась в стороне, смущенно хихикнула.
Некоторые из аккомпаниаторов так же спустились в зал, и гости, соответственно, им тоже решили выразить приятности.
– А мы с вами, знакомы, мне чудится, прежде были? – сложив руки за спиной, она тараторила.
– Не помню, – тут всплыла строчка из песни. – И не подумал бы! Присядем, обсудим? – сиял изнутри, удивленно хлопая белёсыми ресницами.
– Согласна. Сегодня нас угощает собрат Бухарин, – кажется, она говорила о фляжнике, ведь вечер благотворительный, полностью им спонсирован.
Сталось Нилу несколько непривычно, даже неловко – в пьяном бреду, видать, повстречал и забыл.
Коллеги его, многажды замечали уходящего, бесследно пропадающего после концерта, исполнителя, но сей случай общения с девушкой из зала, судя по нелестным взглядам, по их мнению, выходил за все рамки. Не прав он – к героям должны быть святые помыслы. Чего замышляет провернуть с невинной девочкой? Музыканты переглянулись, заметив, как удаляется Собакин, но голосу не подали – проблем только накликают. Был бы кто другой на месте их – неосведомленные мгновенно отвернулись от него. Значит, нужно понимать, тогда певцу очень повезло. Пианист, Мамонов, лишь шепнул в спину недоброе – «тварь!». Иные отстранились, да не прощались.
Они подошли к столику близь сцены. По отточенной привычке, отодвинув стул, Нил усадил незнакомку. Та лишь деликатно кивнула, потягиваясь за меню. Ужин, кой та ела, Собакину вовсе не нравился – не изыскано, пахнет отвратно. В обыденной жизни к такому не притронулся бы, да и тут особого желания не имел. Бесплатный сыр только в мышеловке, подумалось ему.
– Ну-с, где ж познакомились-то? – постарался отвлечь незнакомку от выбора блюд.
– А чего, запамятовали? Довольно близко тогда заобщались, Нил Тимофеич! – но затея его не сработала. Лишь прищурив глаза, постарался опомниться – ну никак! – Выбирайте, не стесняйтесь.
Приглушенный свет керосиновых ламп создавал нужную иллюзию, в этом мраке ему несколько удалось скрыть свои истинные эмоции. Тревога занимала уж не первое место, но явно присутствовала, отражаясь в потряхивании больной ногой.
– А имя как ваше? Быть может, вспомню, – старался себя успокоить, а сердце трещало.
– Шофранка.
– Запоминающееся, если можно выразиться. Позор мне!
– Чего уж… Таковых у вас, как меня, – несколько засмущалась.
– Одна, – потеряв голову, Нил поцеловал хрупкую ладонь дамы. Несколько забыл о субординации, но девушку, стоит заметить, то нисколько не коробило. Психология его – наука точная.
– Не нужно лести! Оглядитесь вокруг, тут есть и иные медсестры.
После подобных слов как-то скверно думается. Вновь ощутил он себя обузой и раздражителем. Холоден и чист должен быть разум, иначе все как в пелене. Тут же решил Нил – довольно тянуть резину. Плоть требует, перемены не настают. Стало быть, не зря знакомы ныне. Как же подступиться? Новая «жертва» вызывает нечто чудное, но от того только интереснее. Физически уж он ощущал – время даром терять нельзя. Ну ничего-ничего, довольным всяко останется.
– Бесспорно, вы правы, – не терял настроя. – Молодцы девчата, молодцы солдаты, но и вы среди них. Почему не могу вас похвалить лично? – старался прощупать почву, но Шофранка словно знала каждый шаг. Вопрос оставался подвешен. – Мне интересно иное, – потянул, дабы создать интригу к своей личности. – Как вас занесло в подобное русло? Заставил кто?
– Долг пред родиной, очевидно, – с некой нервозностью, она
перелистнула страницу предложенного. – Я не против поговорить об этом.
– То бишь, просто как доброволец ринулись под огонь?
– Можно и так сказать. Но к сему имелись и иные причины, – на деле, совсем не хотелось Собакину обсуждать подобное, ведь приятнее говорить о чем-то добром, легком, не кровавом. Печально вздохнул. Да и в прочем, не особо интересно. – Брата призвали, а сердце мое кровью обливалось, посему и решилась. Это все ради наших граждан, дабы вы могли тут учиться и веселиться.
Не торкнуло ничего у собеседника от подобных слов. Глазами своими не узришь – не поймешь. Да и что в этом мудреного?
– Это очень похвально, – с трудом подбирал чего сказать. Не принято подобные темы поднимать, а уходить от них – более того.
– Глядя на вас осознаю, что не зря задачу свою выполняю. Все ради мирного неба. Значится, опасность вскоре минует. По крайне мере, надо на это надеяться. Будем слушать чаще славную музыку, радоваться жизни и не бояться за близких, – на щеках появились еле заметные ямочки, но она тут же перешла в «нападение». – А тут, ходит слушок, что вы, мол, дамский угодник.
– Чудные люди! – почти вскрикнул. – Нет слов. Как-то не сложилось у меня в браке, – приготовился сетовать.
– А лет вам сколько?
– Двадцать пять.
– Пора бы уж.
– А кто спорит? Старался заводить романы – ничего не выходило. Но иметь славу «дамского угодника», – произнес с ноткой иронии, – это уже слишком!
Шофранка покачала головой и перевела взгляд на сцену – ждала следующих артистов.
– В общем-то, я не полагала рыться в чужом белье. Третировать – тоже, – так прямо и дерзко представилось сказанное Нилу. – Вопросец к общему сведению. И обо мне, попрошу, плохо не думать! – приподняла указательный палец. – Если уж общаться, так знать коим образом вести себя, – огорошили слушателя подобные сведения, собственно, как и предмет обсуждения. – Ничего личного. Лучше поведайте мне чего интересного происходит там, за кулисами? Представлять вам свои рассказы не желаю – тьма тьмущая. У вас, думаю, повеселее будут, – она была права, но, честно сказать, делиться ему было нечем.
Тем не менее, покопавшись в своем разуме, Собакин нашел чего сказать. Что-то додумывал, где-то приукрасил, иное само по себе звучало потешно – развлекал всяко даму. Все получалось отлично, диалог шел плавно, словно знакомы не первый год. Поболтали они минут двадцать, да пролетели они, как за пару секунд. Совсем не заметив, услышали аплодисменты – коллега вышел на сцену. Так ничего и не заказав, оба умолкли – простой этикет. Слушать, как вздыхают, умиляются, да лестные слова молвят иному, Нилу вовсе не хотелось. Вероятно, без лишнего понятно почему. Он мысленно выдвинул предположение, что позднее Шофранка за другим артистом увяжется. Подобного допустить никак нельзя. Пришлось пошевелить мозгами. Если уж внимание толпы снова невозможно получить, одного человека – вполне реально.
Внимательно слушал, замечал, как с распростертыми руками исполнитель делится воспоминанием о былом. Сидеть молча, отбросив все негодования, оказалось сложно. Хотелось высказаться, что в ноты вышедший не попадает, осанку держит непрямо, а взгляд притуплен. Быть может, старался Нил убедиться в собственной уникальности, а, возможно, сильно в юношестве затюкали, что ныне любой косяк замечал. Тогда твердили, мол, горбиться будешь – палку к спине приколотим, а тот, молодой и глупый, до определенного срока велся. Еще ужасней были другие байки. С жутью на сердце приходили слова матери, что если себя правильно не поставит – в цирке уродов будет выступать. От части, посему столь требовательно относился к собственному эго, ходил по струнке, за кою уже никто не дёргал. Всплывал и день, когда на очередном концерте, лет эдак в двенадцать, юнец на нервах расплакался – родители решили проучить, искоренить подобное поведение – в дело пошли розги. Кажется, вслед за тем жестоким воспитанием и начались проблемы с хромотой.
В подобных воспоминаниях он мог долго плавать, но тогда было вовсе не время тем заниматься. О страницах из жизни, на которых маленький растерянный мальчик учится жить с костылем, больно не любил думать. Врачи разводили руками, отец посмеивался, что симулирует, а проблема оставалась неизменна. Конечный вердикт – нервы. Разумеется, думалось его семье, все это – бред сивой кобылы. Только нынче уж ничего не поделаешь – сын ждал излечения как манны небесной, а оно все не приходило. Стоит взять во внимание и то, что не к каждой болезни в ту пору имелся должный подход.
Иногда окунаться в минувшее полезно. На сцене выступать с тростью совершенно неприемлемо, уж если стоять может. Как мы помним, в гримерку за ней сходить не успел. Дабы не гибнуть в огне скуки, перестать трепать себе нервы – дамочка не убежит, пока слушает, а вот если общение их зайдет дальше, всяко опора нужна. Пролепетав на ушко что-то нежно, поднялся. Ее взгляд все так же был устремлен к сцене, посему волноваться о том, как нелепо перемещается Собакин, не стоило. Тем не менее, он это сделал, не смотря и на то, что освещение в зале оставалось приглушенным.
Отсутствовал недолго, забрал портсигар, палочку и пару иных личных вещей. Никакого лишнего груза. Обратно возвращался почти сияя. Мог бы, шел в вприпрыжку. Только вот, в поле зрения, рядом с его «фройляйн» оказался высокий мужчина. Он был тяжелым, с крупной фигурой и таким же носом. Молодые переговаривались, посмеивалась. Что не удивительно, музыкант постарался скорее обозначить свое место и намерения по отношению к Шофранке. Незнакомец встретил грубо: молча кивнул, одарил недружелюбным взглядом. Сама же девушка, как и прежде, оставалась навеселе.
– Нил Тимофеевич, знакомьтесь, братец мой, Арсен Кхмалович! – через неприязнь, пожали друг другу руки, тем не менее, второй уступил сидячее место. Далее девушка выразилась на цыганском языке, обращаясь к родственнику, потом вновь перешла на русский. – Глянь, хороший человек, – и вновь от ямочек на щеках ее, нечто теплое озарилось в душе Собакина.
– Кстати спрошу, – и сам Нил непринужденно улыбнулся, искренне и чисто, – а вы надолго здесь? – двусмысленно прозвучало.
– Где? – басил Арсен Кхмалович, видать принял за личную неприязнь.
– В Нижнем, – не отрывал взгляд от милой сердцу.
– Ой, – махнула крохотной рукой Шофранка. – Пока не залечит раны Арсенушка. Они не видны, но очень серьезны.
– Пожелал бы вам здоровья, – вздохнул Собакин, – но отпускать вас совсем не хочется. Заходите еще в кафе, а также, к слову сказать, я чаще выступаю в кабаке близь Благовещенской. Заглядывайте на чашечку чая или чего покрепче, – посчитал сказанное лишним, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь.
– Обязательно, коли уж общий язык нашли, – сердце облилось чем-то теплым, покуда девушка казалась все более привлекательной.
– С этим повременим, – нахмурил черные брови братец. – Пора откланяться, да домой воротиться, – Шофранке услышанное не понравилось. – Чувствую себя не очень, а без своей сестры милосердия не пойду – боюсь, чего произойдет, – прощаться с дамой не желалось.
Далее вновь разговоры на чужом языке. Они явно спорили, а Собакин лишь озадаченно глядел. Младшая что-то доказывала, Арсен пытался вразумить.
– Имею дерзость предложить миледи, если уж не вернетесь, провести вечер в менее официальной обстановке, – несколько неприлично было вмешиваться, но для Нила то – обыденность.
Родственники переглянулись.
– Ты чего, не видишь, – вступил Арсен, обращаясь к сестре, позднее вновь цыганский. Разгорался спор, в кой вступать слушатель данного цирка явно не собирался. Он не томился, думал, что сие разбирательство – семейные вопросы, но не более. Драки нет, чего волноваться? Явно не он виновник сего торжества. Побранятся, да перестанут, а он – получит желаемое. Прежде получал, а тут чего нет? Тем не менее, стычка быстро прекратилась.
– Я туда, да обратно, – приложив руку к сердцу, молвила Шофранка. – Вы, главное, останьтесь здесь, ждите, – стремительно поднималась на ноги, да кланялась.
Брат взял под руку девушку, а затем вдвоем, мельком прощаясь, устранились. Они почти бежали в толпу, так стремительно покидая столик, что Нил успел лишь кивнуть. Странно. Бывает всякое, размолвки средь близких – не ново, а значится, на личные отношения ни коим образом не повлияет. Сказанное, в прочем, принял прямо, продолжая слушать концерт.
Тогда он твердо решил для себя, что не покинет место до того момента, пока Шофранка не вернется. Закурил папироску, замечая, как тот неприятный глазу со сцены сменяется уж другой артисткой. Сегодня собралось достаточно незнакомцев, видать и правда, немногие из круга общения Собакина желали присоединиться. Их можно понять, отчасти, ведь выступление пред раненым, пред уставшими и изнеможденными – морально тяжело. Как бы он не хвастался, не говорил, насколько все равно – на деле оказалось иначе. Нельзя сказать, что ему желалось плакать или заниматься самобичеванием, взглянул лишь иначе на обстановку в стране. Другие действуют, а его, если уж не касается – пусть. Нет никакой ответственности, для каждого своя дорога и путь – выбирает б-г. Небольшое состояния шока, тем не менее, имелось, тоже с растерянностью, однако это не мешает жить в свое удовольствие.
Слушая оперетту, многие поражались тому, на что вовсе способен человеческий голос. Нилу в свою очередь подобные трюки давно знакомы, мысли занимает совсем иное – возвращение новой знакомки. Очевидно, не строил планов на продолжительное общение, но, тем не менее, ее поведение ставит врасплох и интригует. Даже инициатором не пришлось быть. Это, бесспорно, очень хорошо. Не положено девушке так вести себя, да и кавалеру ее – тоже. В целом уж надоели порицания со стороны, на секунду ему почудилось, что дама та – собственное отражение.
В томительном ожидании пролетел час. Одни музыканты сменялись другими, людей все меньше, а вечер близился к ночи. Нетронутая пища оставалась на месте. Полное неуважение персонала к гостям, подумал он. В иной ситуации возразил, поругался, да вызвал начальство – обыденность, в порядке вещей. Сейчас решил концерты не устраивать, ведь если уж начнется суматоха, не далеко и столь желанную пропустить. А вдруг выгонят? Случалось уж такое не единожды. Тем более, когда Шофранка вернется, показывать себя в плохом свете – не лучшее решение. Приходилось терпеть. Нервы, тем не менее, не шалили – слишком уж настроился на правильный лад, на хороший и теплый разговор.
Когда длинная стрелка часов вновь обогнула круг – Собакину надоело сидеть, затекли ноги, но чудилось – осталось подождать еще совсем малость. Столько времени проводить в одиночестве – настоящее мучение! Был бы дома хоть у себя, почитал книгу, выпил или чего интереснее. Там есть прислуга, коли что, поболтать есть с кем. В кафе же, не смотря на огромное количество людей, внутри оставалась пустота, кою так и желалось разбавить. Раз уж ни собеседников, ни друзей (априори их нет!), всегда есть один верный и хороший товарищ – алкоголь. Пить невесть что, думалось Нилу, куда лучше, чем есть, посему потянулся к винной карте. Знал, что если Шофранка возвратится, застать его со стопкой водки, стало быть, не лучшая перспектива. Хотя и трезво объясняться со столь сложными людьми – затея куда хуже. Ничего страшного, полусладкое всему поможет.
К третьему часу казалось, что на сцене комический номер, никак не благотворительный вечер. Это полная катастрофа. Совсем неинтересно, но ныне хоть навеселе. Пока ничего не мучает, только на вход все поглядывает. Скоро придет девушка и исправит сие упущение. Столь чистая и юная особа явно не соврала. Немного подождать… Самую каплю…
Капля оставалась и на дне второй бутылки к четвертому часу. Наверняка отмечать, что это много – не стоит. Без того понятно. Теперь Нил был не сказать, что подшофе, совершенно под турахом. Хоть вновь выступать выходи, ей б-гу. Только, стоит напомнить, что алкоголь действует сильнейшим депрессантом, посему часто вгоняет людей в слезы и агрессию, реже в счастье. Тут же огляделся он по сторонам, удивился, от чего еще не слышит грязное за спиной «пошли бы добровольцами песельники» или «наши в окопах гниют, покуда эти развлекаются». Точно переговариваются меж собой, явно неприятное молвят. Хотел бы он иметь изумляющий нейтралитет, при том, казалось – Шофранке дороги обратно нет. Среди таких же неприятелей слилась и все тут.
Выступление подходило к концу, откланялись последние артисты, но в зале еще оставалось кой какое движение. Люди мило беседовали, кто-то заводил грустные разговоры, то и дело слышались воспоминания с войны, но никто к одинокому столику не подходил. Существование Нила сталось совсем не сладостным, поражался сам себе чего сидит еще. Со стороны выглядел как гордый одиночка, но на деле нудился безотрадным занятием. Нельзя верить первой попавшейся, да сделал то. Все вспоминал последние слова девушки, но, облокотившись на руку, уж хотел погрузиться в сон.
Таким образом, сам того не замечая, витая в собственных грезах, совсем потерялся. Шумели на фоне, но в бреду все равно. Кажется, пришло время расходиться. Где-то слышалось шуршание веника, отгремели прощальные словечки солдат, да кто-то все чокался за дальними столами. В забытье Нил не выглядел несчастным и обманутым, совершенно наоборот. От столь незамысловатого занятия отвлек недоприятель.
Мамонов, явно тоже выпивший, принялся вопить, так стремительно приближаясь к спящему. Он был явно не в лучшем расположении духа, но оставался Нилу еще не замеченным. Крики приглушенные и совсем не разборчивые. Где-то в глубине души, если б услышал, подумал, что обращено к иному. Все бы хорошо, если б не громкий удар кулаком, который заставил стол затрястись, а Собакина вздрогнуть. Пробудившись, оглядел разъярённого Сашу, и глядел он так же, как прежде – совершенно неэмоционально. Этот визит стал сюрпризом, да поражаться иль пугаться не спешил. На его месте завидев столь громоздкого и тяжелого человека, любой другой принялся бежать. Хотя отдых и прелестное средство, чтоб наконец покончить с бредовым состоянием, Нилу он нисколько не помог – все так же пьян. Знакомцы вглядывались друг другу в глаза, словно выжидая чего-то.
– В чем дело? – монотонно протянул исполнитель.
– Терпел я долго, гнида, – от сказанного совершенно неприятным тоном, можно было протрезветь. Непоколебимо мнилось слушателю – Мамонов покричит да вновь в слезы, сантименты всегда губили его. Словно подчиняясь чужой воле, аккомпаниатор продолжал вопить. Очередной удар кулаком по столу. Теперь несколько опешил Нил, да продолжил внимать. Мало ли, чего в голове пьяного. – Твое поведение, отношение к людям – слишком жестоко. Ты – садист, Нил! – собеседник в свою очередь тихо усмехнулся. – Почему же вас до сих пор никто не проучил? С распутьем общайся как хочешь, а честных людей не трогай! Я все видел. Позор и только.
– На твоем месте, я бы не связывался со мной, – улыбка не сползала с лица. – Теперь ты ни аккомпаниатор, ни музыкант, маловероятно, что найдешь хорошее занятие в жизни. Могилу себе ж вырыл, – оглядел бутылку вина, в надежде обнаружить остатки. – Своей матушке передай, что ныне ты и есть потаскуша.
Следующее действие можно было предугадать, да думал он, что слишком мягок Саша для драк с ним. Находясь на дряблом стульчике, певец чуть не упал на пол, и совершенно диву давал с того, чего себе позволяет некогда хороший знакомый. Неслабо заболело лицо, в глазу потемнело, а под веком появились невесть какие картинки. Если сейчас зрение не потеряет, то останется побитым точно. Как же с синяками выступать? Мгновенно схватился за трость, дабы была хоть какая-то защита. В спешке страшился оступиться, ведь пьяная потасовка закончится может чем угодно. Отмахивался, стараясь не выронить свое «оружие», но руки тряслись как перед смертью. Бешено стучало сердце в страхе за собственную жизнь.
Поднявшись на ноги, Нил отступил от Мамонова на приличное расстояние, но растерявшись, не ведал как поступить далее. Абсолютно дикий взор, сжатые кулаки противника наводили на жуть. Словно дикое животное, нападающий походил на медведя, который вот-вот набросится. Оба не в лучшем состоянии и совершенно это не лучшее время для выяснения отношений. Сталось даже обидно – вроде ничем не насолил, а коллега кулаками машет. За какую справедливость борется и кого защищает? Наверное, не очень важно, раз уж трезвым не удосужился сказать. Ничего не сотворил, а действия те совершенно не понятны.
Размолвка длилась от силы минуту, но чудилось – вечность. Хотелось Нилу отомстить, да прекрасно понимал, что в своем положении может лишь обороняться. Не ровня они друг другу. Кричать не мог, уж слишком неожиданной стала драка, словно петля давит на шею, заставляя молчать. Зрячий глаз видел с трудом, двоится все, а второй медленно оправлялся от удара. Происходящее как вне времени. Тогда подумал, вправду слепнет, ведь правый глядел так смутно, как через самую грязную линзу. Хотелось разобраться с собой, кричать, как малахольный, мол, мне больно, да продолжал стоять, словно выжидая развития событий. Мамонов от чего-то держался подальше, собирался с силами – морально все еще слаб. Бежать пострадавший не в состоянии, не мог – удар сзади нанесет и поколотит без всякого сострадания.
– Сейчас-то получишь, – совершенно неестественно, будто себе же не верит, Саша пришел в трезвый рассудок после секундного раздумья. – Забью до смерти! – дело жестокое и устрашающее, но не походит на реальную перепалку.
Конечно, чувствовать дыхание смерти пришлось бы в любом случае, вне зависимости от тона речи Мамонова. Спасение явилось так же внезапно. Наконец оставшиеся зрители спохватились, поняли беспомощность исполнителя. Эмоции переполняли, голова кружилась. Сильней всколыхнулась грудь. На подмогу уж бежали двое неизвестных, Нил чувствовал себя маленькой девочкой, раздумывая о том, коим образом стоит вести себя, чтоб не получить еще раз. Туманно казалось все вокруг, как в бреду.
Глава 2. Вечерело.
На утро жутко ныла голова, болела снаружи и внутри. Нил смутно помнил, как добрался до дома, откланялся помощникам, и отстранился от ожидания Шофранки. Печалился, лежа на кровати, медленно поглаживая ушибленное место. Так и не мог осознать в чем же провинился пред аккомпаниатором. Что случилось не так? Что вовсе произошло? Одни вопросы.
Глядя на холодный потолок, укутавшись таким же прохладным одеялом, все раздумывал о себе, своем поведении. Впрочем, не ново. Виноватым в чем-либо не считал, а вот на Мамонова очень сердился – поколотил невесть за что, даму посему дождаться не смог. До сих пор крутились в мыслях восторженные «браво!», да «благодарю!». Хорошо все начиналось, даже слишком красиво, дабы так плачевно закончиться. Болван Александр, подумалось Нилу, и потер слипшиеся очи. Никакой смрадной пошлости не было, да и брани меж коллегами тоже. Абсолютное непонимание, что пытался вопящий доказать. Ничего, последние слова останутся за «жертвой», а для того стоит лишь обратиться к высокопоставленным лицам. Негоже самому в этой грязи возиться. Наказание всяко вершить будет, пусть и заочно. Если человек спятил – нужно отвечать.
Повезло зрение не потерять, а то Собакин небесталанный, как сам себя называл, горе настало бы сильное. Отделаться в потасовке синяком – вполне не плохо, только как ныне глядеть будут посетители кабаре? Более того, придет Шофранка к выступлению и увидит пред собой калеку. Нельзя ж показаться пред ней слабым. И чего только вплелась в мысли? Зачастую даже имен не вспоминал, а тут даже тревожится о ней. Или не о ней, а о себе? Невесть что творится в голове, видать, от удара – твердо решил.
Осторожно граждане передвигались по полупустым бульварам, скупали продукты, думая, что скоро начнут голодать. Медленно нарастала паника, хоть косвенно, но коснувшаяся каждого в мире. Бывало, высокомерно Нил наблюдал за ними, высунувшись из окон с папироской, подумывая, что нельзя дни своей жизни превращать в военный совет.
Все кровавые действия оставались так далеко, совершенно невразумительными были рассказы приятелей, лишь глядя в лица пострадавших, осознавал, что беспорядок не за горами. Да, собственно, и слухи, придуманные всполошенным народом, что немцы пробрались в спальные районы, поджидают, чтоб расстрелять мирных, нисколько не торкали. Бессмысленно тратить себя на переживания. Трагично умереть – куда лучше, чем перестать ощущать тело с пеной у рта, или погибнуть в пьяной драке… Опять этот Шурик вспомнился! Пора бы покончить с негодованием по его поводу, позабыть ночную неразбериху. Надоело вспоминать.
Он громко вскрикнул: «Фрося!», надрывая связки. Так кратко он отзывался о Ефросинье Павловне, уставшей старухе с глубокими морщинами на лбу и хриплым голосом. Ухаживала домработница за Нилом почти с детства, но полюбить, словно сына, как зачастую такое случается с воспитателями, все не смогла. На деле ей уж давно поперек горла стоит, еще при знакомстве не понравился, а позднее все ожидания оправдал. Она считала, подать себя больше некуда, посему продолжала прислуживать «неучтивому барину». Получала ни больше, ни меньше других горничных, трудящихся непосредственно на хозяина, искать нового – как иголку в стоге сена. Известной и по сей день Салтыковой давно нет в живых, только напороться на ее подобие ничего не стоит. Многажды подумывала подсыпать яд Собакину, да осознавала одно – пусть он субординацию и не всегда соблюдал, несмотря на прожитые годы, имел дерзость грубить женщине, но плохого ничего не сотворил. Недостойно уж молиться о нем, будь как будет.
Сгорбившись, в роскошные покои зашла Ефросинья Павловна. Она еще не представляла, что ее ждет неожиданный и очень серьезный разговор, да сразу учуяла неприятный, но привычный запах. Завидев совершенно уставшего, подбитого человека, в душе воцарилась некая радость, но показать этого не могла. Не хотелось его почивать, но делать нечего. Лежавший на мягких подушках в белых одеяниях, выжидающе поглядел на зашедшую и сильнее укутался. Та скромно поздоровалась, предложила чаю.
– Мне нужно передать крайне важное сообщение, – пропустил рутинное начало сквозь уши. – Пишите моему отцу, Бухарину, всем! – зевнул и потянулся, от чего тело заболело. – Обязательна промывка мозгов по делу Мамонова, взыскание за совершенное преступление, ссылка, расправа – чего угодно.
– Погодите с выговорами, – молвила она, не поднимая глаз.
– Пройдоха старая! – вскрикнул Нил. – Не перебивай, и делай, что велят.
– Боюсь, этого сделать вне моих возможностей, да и толку, как такого, нет.
