Евгений Воскресенский "Сны моего меча"

Сны моего меча
Евгений Воскресенский

Семь новелл, в которых причудливо переплетается реальность и мистика, детектив и философские диспуты. Сюжеты охватывают большой исторический период от распада Советского Союза до конфликта на Украине. Судьбы героев связаны, но у каждого из них – своя дорога.

Евгений Воскресенский

Сны моего меча

Рубайят

Философский детектив

Иных уж нет, а те далече…

А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»

15 июня 1995 года

Из протокола осмотра места происшествия

«Осмотр производился в условиях естественного освещения при переменной облачности и температуре +32° С.

Осмотром установлено: пляж на берегу Черного моря не имеющий названия и адреса расположен примерно в 300 метрах на северо-восток от границы поселка Витязево представляет собой участок открытой неогороженной дикой местности с песчаным покрытием.

На момент осмотра возле тела потерпевшего обнаружены следы от ботинок потерпевшего, а также следы кроссовок фирмы «Адидас», принадлежащие жителю п. Витязево Егорову Н. Е., который обнаружил тело во время утренней пробежки по пляжу. Других следов рядом с телом не обнаружено.

Тело не имеет видимых признаков внешнего воздействия. Потерпевший одет в белую рубашку, фиолетовый галстук, темно-синий двубортный пиджак, темно-синие брюки, черные носки, черные кожаные ботинки на шнурках… Вся одежда, включая белье, новая, чистая, хорошо выглажена. В карманах потерпевшего обнаружен 200 тысяч рублей в крупных банкнотах, билет на автобус Краснодар-Анапа, носовой платок, пачка сигарет «Родопи». Рядом с телом на песке обнаружено 7 окурков от сигарет «Родопи». Примерно в 1 метре от тела обнаружен пепел с обгоревшими фрагментами паспорта гражданина СССР и стандартами таблеток».

Из протокола вскрытия

«Неизвестный мужчина на вид около 35-40 лет, рост – 180 см, телосложение – плотное… Смерть наступила приблизительно в 23 часа 14 июня 1995 года. Сердце имеет нормальные размеры, признаки заболевания сердечно-сосудистой системы отсутствуют… У погибшего зафиксировано распухание тканей глотки, а слизистая пищевода покрыта неглубоким налётом белёсого оттенка с язвенным воспалением приблизительно посередине. В желудке наблюдается смешивание крови с остатками пищи. Обе почки воспалены. Селезенка имеет неестественно крупные размеры, приблизительно в 3 раза больше нормы. Печень увеличена…

Вывод: неизвестный умер неестественной смертью… в качестве яда могли быть использованы соединения группы барбитуратов».

Из газеты «Анапское Черноморье»

«Вчера утром на диком пляже близ Витязево был найден труп неизвестного мужчины. Обнаружил тело во время утренней пробежки местный житель Н. Егоров. По словам свидетелей, мужчину видели на пляже накануне вечером. Он обратил на себя внимание отдыхающих на пляже местных жителей, так как несмотря на жаркую погоду был одет в строгий костюм и галстук. Тем более странно смотрелся такое наряд на диком пляже вдалеке от города. Как показало вскрытие, причиной смерти неизвестного возможно стало отравление. Расследование поручено капитану О. Силину».

16 июня 1995 года

Дело не казалось сложным. Из протоколов было понятно, что неизвестный просто свел счеты с жизнью – отравился какими-то таблетками, а упаковку сжег. Полностью в картину суицида не укладывались только два момент: сожженный паспорт и отсутствие предсмертной записки. Хотя последнее совсем не обязательно. Не все самоубийцы объясняют свой последний шаг. Просто записка помогла бы закрыть дело уже сегодня. Да и паспорт пригодился бы. Зачем он его сжег?

А так, оставался один вопрос, но очень даже непростой: кто он? Отпечатки пальцев по картотеке уже проверили, как и ожидалось – пусто. Сейчас проверяли по приметам всех пропавших за последний месяц в городе. Но тут вряд ли что-то найдется. У него же был билет из Краснодара, вполне вероятно, что он не местный. Точнее это почти точно так. В Краснодар тоже направили информацию. Ситуация усложнится, если он приехал издалека. Такой вариант очень даже вероятен. Тогда поиски могут затянуться, а это уже плохой сценарий. Работы сейчас много. Бандитские войны за лакомые куски: трупы валятся почти каждый день, а людей не хватает.

«Охота же людям на курорте счеты с жизнью сводить», – подумал Олег. – «Ну искупайся, позагорай, сходи в ресторан, с бабой познакомься в конце концов. А так лежишь теперь в морге с биркой на пальце. Зачем? И мне лишняя морока».

– Олег, смотри! – Витька ворвался в кабинет, на лице – задорная улыбка. – Мы еще раз его одежду перетряхнули. Это у него в ботинке было. Ботинки новые. У него сзади большая мозоль была. Он видимо бумажку подложил, чтобы они ногу не натирали.

Он положил на стол прозрачный пакетик для улик, в нем была скомканная бумажка, видимо аккуратно вырванная из какой-то книги.

– Хм… Да уж. Вечер перестает быть томным. Интересно. Похоже на арабский. Но книга, скорее всего наша. Видишь номера 283 и 284. Шрифт такой, вполне советский. Скорее всего это номер страницы. Странно, что вверху. Обычно внизу ставят.

– Мне кажется ниже идет перевод. Видишь, звездочки стоят. Просто его оторвали аккуратненько.

– Да, вполне возможно. Тэкс. Во-первых, проверить на отпечатки. Если буду чужие пальцы – это может быть зацепкой. Во-вторых, перевести. Не знаю, есть ли там смысл, или просто вырвал случайный фрагмент из случайной книги. В-третьих, нужно установить, из какой именно книги вырван этот кусок. Возможно, это что-то даст. И будем надеяться, что он не арабский шпион.

– Хорошо, отправляю экспертам. Надеюсь, хотя бы в Краснодаре найдутся специалисты по восточным языкам. Думаю, это большая редкость. Не пришлось бы в МГУ отправлять.

– Да уж. Валяй.

1 сентября 1979 года

Привет, дневник!

Сегодня начинается моя новая жизнь, и я решила записывать все, что происходит. Мне кажется, что впереди так много необычайных событий – нужно обязательно сохранить их в памяти. В старости, когда я буду уже профессором, буду внукам рассказывать, как все было. Как я, девчонка из южной провинции, поступила в Московский государственный университет. Как я ехала из Анапы в поезде целые сутки. Как сдавала экзамены. В общежитии жила. Как мне Москва понравилась. Ходила на Красную Площадь, по улице Горького гуляла. Видела памятник Пушкину, который Достоевский открывал. Он читал здесь речь. И памятник Маяковскому и Горькому…

Не верится, что этот город, где жили все великие писатели и поэты, в этом городе теперь я живу. И учусь в лучшем университете Советского Союза. На филологическом факультете. А была просто девчонка из деревни. Маленький поселок возле Анапы, мой поселок называется Витязево. Мы с мамой живем там в простом доме из самана. Саман – это такой материал: глина, перемешанная с навозом. На Кубани много таких домов. И у нас такой же.

Я хорошо училась, писала хорошие сочинения про Пушкина, про Лермонтова, про Толстого. У нас учительница такая хорошая была по русскому языку и литературе Лидия Васильевна. Молодая. Ей 25 лет всего, а мне уже 17. Она мне сказала в десятом классе: «Люда, езжай в Москву поступать. Нечего тебе здесь делать. У тебя золотая голова. Попробуй в МГУ поступить, у тебя получится». Она сама закончила МГУ, а к нам приехала по распределению. Рассказывала мне про Москву. Какие экзамены сдавать, что общежитие дают абитуриентам.

Мама, конечно, против была. Она ругалась и говорила, какое тебе МГУ? Но я поехала все равно. Уговорила маму. Мы не очень богатые. Мама работает медсестрой в санатории, не очень много получает. Но ей сказала, что буду экономить. Что буду стипендию получать. Зато это Москва, это МГУ – такой шанс. Она не верила, что я поступлю. Говорила: съезди, провалишь экзамены и вернешься. Пойдешь в наш санаторий работать санитаркой. А я поступила. Отправила ей телеграмму, когда поступила. Дорого, конечно, телеграмма стоила, но ничего, я не пожалела – отправила. Она меня поздравила. Тоже телеграммой. А потом уже в письме написала, что очень гордится мной и даже плакала, когда получила мою телеграмму. И теперь очень гордится, что у нее дочь учится в самом лучшем советском университете.

Я теперь мечтаю стать ученым. Доктором наук и профессором филологии. Я сделаю все, чтобы моя мечта воплотилась. Это же так интересно, заниматься литературой, разгадывать разные тексты, искать смыслы, спрятанные в них умными людьми.

А сегодня был первый день. Нас всех первокурсников собрали в большом зале. Ректор говорил речь. О том, какая это ответственность учится в МГУ, что мы будущее советской власти, советской науки, техники, образования. Будем нести прогресс по всей стране и по всему миру. Что в следующем году в Москве пройдут Олимпийские игры, впервые в истории, мы увидим историческое событие. Приедет много иностранцев, но с ними нужно вести себя осторожно. Особенно с теми, кто из капиталистических стран.

А потом мы с нашей группой пошли в кафе. У нас на факультете в основном девчонки. Филфак называют «факультет невест». Всего два мальчика. Но все девочки у нас хорошие, очень культурные. Не такие как у меня в классе были. В основном все москвички, но есть и такие как я, кто приехал из разных концов Советского Союза. Мы живем в общежитии. Со мной в комнате живут две девочки – обе из моей группы. Мы познакомились еще во время экзаменов. Их зовут Фаина и Валя. Фая из Ташкента – это столица Узбекской ССР, а Валя из Кузбасса. Это в Сибири. Мы дружим и все вместе делаем. Продукты покупаем вскладчину, делимся всем. Так что все хорошо, и, мне кажется, все будет теперь лучше и лучше с каждым годом. Начинается новая жизнь, очень интересная и необычная.

Май 1995 года

Недавно пытался вспомнить детство.

Хоть что-нибудь хорошее. Как мама меня целует. Ее запах, ее прикосновения. Как она выглядела молодой или ее голос. Хоть какой-нибудь эпизод. Хоть что-нибудь. Ну или отца. Что-нибудь о нем.

Ничего не помню.

Абсолютная пустота.

Вот в романе «Обломов». Илье Ильичу снится детство. Он даже плачет во сне, когда видит мать. Ему ведь в книге 38 лет. А мне даже чуть меньше. Почему же я ничего не помню? Или он только во сне может это вспомнить? Может я тоже во сне помню, а наяву нет. То есть помнит только подсознание? А так не могу вспомнить… Вспомнить, вспомнить, вспомнить…

Когда не можешь вспомнить свою маму, ты перестаешь любить. Какая мысль. Надо записать бы. Зачем правда? Зачем?

Да, ты перестаешь любить. Не просто там женщин любить. В физическом смысле. Вообще любить перестаешь. Трагедия старости в том, что ты никого не можешь любить. Очень хочешь. Очень хочешь. Но – никак. Не получается. Не выходит. Душа каменная. Все равно, что пытаться камнем приласкать ребенка. Будешь стараться – все равно больно будет. Ребенку будет больно, тебе – трудно. Тяжело будет этот камень таскать… Тяжело… Да, как же тяжело…

Иногда помнишь какую-нибудь странную вещь. Вот откуда я помню, что Обломов плакал в романе? Или что ему 38 лет? Видимо когда-то еще в университете готовился к экзамену и запомнил. И все эти годы память все это хранит. Иногда не можешь запомнить номер телефона чей-нибудь, а ерунду какую-нибудь помнишь. Или вчерашний вечер можешь забыть, или ночь там. Если напился вчера… Да, вчера я здорово напился… Зачем же я так напился вчера?

Зачем? Помню как-то я придумал теорию, что любую мысль можно свести к абсурду, если задавать до бесконечности вопрос «зачем?» Не знаю, может не сам выдумал, может прочитал где-нибудь. Ну вот, к примеру, ты говоришь, что-нибудь умное и даже на первый взгляд бесспорное, не требующее никаких доказательств. Ну, даже не знаю. К примеру, жизнь – прекрасная штука. А я говорю: зачем? Ты начинаешь объяснять мне, что в жизни прекрасного: любовь, там не знаю, дети, цветы, природа – все вот это. А я – а зачем? Ты опять суетишься там, объясняешь, что любовь – это добродетель, которую дал нам Господь, ну или, наоборот, про секс начинаешь говорить, как это приятно. А я опять – зачем? Ну и так до бесконечности. Рано или поздно ты обязательно сдашься. Потому что хрен его знает, зачем? Все непонятно зачем? Никто не знает…

И все упирается в смерть. Понятно, если ты опять же верующий, можешь там начать про загробную жизнь что-нибудь плести, про посмертное воздаяние. Но тут можно опять спросить «зачем?» и опять будет непонятно, нахрена тебе там целую вечность летать с крылышками над облачками? Уж лучше просто темнота и небытие. По мне так лучше. Вот буддисты же примерно к этому и стремятся. Ведь что такое нирвана? Темнота и небытие. Вырвался из сансары и перестал быть. Нет тебя – нирвана… Нирвана… Вон Курт Кобейн в прошлом году ушел в нирвану… Что это я про религию… И так худо на душе. Еще про это… Надо встать. Надо встать и пойти… И выпить. Надо выпить.

Мама, мама. Почему я вдруг про нее вспомнил? Может быть, она мне снилась? Как Обломову. У Обломова мама умерла. А моя? Как странно думать, что я даже не знаю, жива ли моя мама. И отец. Последний раз когда я видел отца, его увозили санитары. Его увозили в сумасшедший дом. С-ума-сшедший… сшедший… Как там у Булгакова говорит Мастер? Я из дома скорби… Я душевнобольной… Душевно-больной. Да, отцу было сложно все это вынести. Перестройка, новое время, развал Советского Союза. Очень странное время. Странные люди откуда-то вылезли. Какие-то бандиты, кооператоры, комсомольцы, завлабы… С-ума-сшедший… сшедший… душевно-больной… Больной душевно… сшедший с ума…

Ну вот еще немного и поправлюсь. Боги, боги, как же хочется пива. Умираю как хочется… Боги, боги – это тоже, кажется из «Мастера…». Это Пилат говорит «Боги, боги». У него голова там болит. А у меня просто разрывается голова. Все тело просит… Ну вот. Наконец-то. Как же хорошо. Как же хорошо… Балтика… Как романтично звучит… Балтика… Название для парфюма или какого-нибудь курорта. А не для этого дерьма. Вот пойло-то… Но как же хорошо.

Ну вот… теперь хорошо. О чем я думал? Мама, мама… Интересно, жива ли мама… Я ведь тогда просто исчез, когда отца забрали. Просто сел в электричку на Курском вокзале и поехал куда-то. Как Веничка Ерофеев. Москва – Петушки. Та самая электричка. Но я, конечно, не поехал в Петушки. Я вышел в Железнодорожном. Просто вышел и пошел, куда глаза глядят. И напился тогда до чертиков в какой-то подворотне. Хорошо было лето. Спал на лавочке. Хорошо еще, что деньги никто не спер. Деньги у меня были с собой. Я взял из дома три вещи: паспорт, деньги и книгу.

Так и остался в Железнодорожном. Просто стал кем-то другим. Начал какую-то другую жизнь. В Железнодорожном…

Говорят, что здесь Анна Каренина бросилась под поезд. В Железнодорожном. Это была станция Обираловка. Это смешно, что меня всегда какие-то литературные аллюзии преследуют… Ну так я же филолог в конце концов. Почему бы не преследовать… Сколько дряни пылится на полках моей памяти… Анна Каренина, блин. В Железнодорожном… Обираловка… Веничка Ерофеев… Москва – Петушки. «Эта искусительница – не девушка, а баллада ля бемоль мажор!». Слеза комсомолки… Жасмин и пенье птиц…

Принеси запястья, ожерелья,

Шелк и бархат, жемчуг и алмазы,

Я хочу одеться королевой,

Потому что мой король вернулся!

Это у Венички. Глава «Кучино – Железнодорожный». Стихи Мирры Лохвицкой. Серебряный век… Она умерла от базедовой болезни. Сестра Тэфи, любовница Бальмонта. Или не любовница, там все сложно… Что-то вроде курортного романа… Бальмонт говорил, что не любовница… Господи, зачем все это пылится в моей голове, на моих полках? Откуда я все это знаю и зачем? Я цитирую Лохвицкую по Ерофееву. Цитирую цитату. Моя жизнь – сплошное цитирование… Цитирую цитаты… Спектакль в спектакле… Это в «Гамлете» было. И еще у Чехова в «Чайке»… Да уж… сплошная базедова болезнь…

…Ну да, просто уехал в Железнодорожный и начал здесь другую жизнь. Говорят «новую жизнь», а не «другую жизнь». Но я не начал новую… Просто другую. Совсем она не новая… Если бы я знал, как начать новую жизнь… Деньги были, но потом подработки какие-то. Грузчиком. Да, в основном грузчиком на местном рынке…

Мама не нашла меня. А как меня можно найти? Или она не искала? Я просто начал другую жизнь. Интересно, она искала меня? Меня невозможно найти. Я залег на дно. Исчез со всех радаров. Откуда это? Исчез со всех радаров… Что-то военное… Говорят, сейчас идет война. Я давно уже далек от всего этого, но нельзя совсем спрятаться. Скрыться со всех радаров – можно. Но нельзя внутрь ничего не пускать. Человек животное социальное… Аристотель кажется. Животное… Да, война… Чечня… Грозный… Это на Кавказе… Кавказский пленник… Лермонтов, Толстой…