Анна Мезенцева "Между Навью и Явью. Семя зла"

Волшан задумался. Он шёл в Степь за семенем погибельным. Не оно ли в молодом хане пробилось?

– Странное говоришь, Смеян. Раздоры у степняков всегда дробили орду, а ты решил, что она соединяется…

– Не решил, друже. Своими глазами видел. Даже Ильбек – так себе хан, из мелких, что ближе всех вдоль Сулы кочует – был нищ. Только и сил, что малые селища жечь да полоном торговать. А нынче гордится, что его хакан огромную орду набрал. Таких же голых и злых, полагаю. И не один Ильбек такой в Степи. Другие, на него глядя, тоже в ту стаю сбиваются, вроде волков стали. Потрепали их знатно, а только не во вред пошло. Сам знаешь, мне из Степи и птички, и ветер вести приносят, и вести эти не радуют. К молодому хакану и правда другие племена прислоняются, орда-то крепнет.

Смеян потянулся к кувшину, плеснул сбитня в кружку – простую, без орнаментов, хотя на столе и кубок червлёного серебра имелся, – и одним махом осушил её до дна.

«Волков», – поджал губы Волшан. Для него степняки больше на одичавших псов походили, те тоже в стаи сбиваются. Но опасения Смеяна только подстегнули его решимость.

– Ильбек-хан, говоришь, ближний? Не его ли люди коня потеряли?

Смеян покачал головой.

– Жизнью не дорожишь, друже. Брось ты это. Неспокойно в нынче в Диком Поле.

– Там и раньше тихо не было, однако же мы с тобой пока живы, – отмахнулся Волшан. – Ты лучше подходящей одёжей выручи, а то в такой рубахе печенеги из меня серебро вытрясать будут, пока кишки наружу не полезут. Решат, что купец приблудился.

– Выручу, куда деваться? – усмехнулся купец. – Когда в путь?

– А далеко ли до стана того хакана?

– Дней восемь – десять, если о-дву-конь ехать. С одним дольше будет. Да только у печенегов разведчики окрест шастают. Как в Воини топоры застучали, так они и всполошились. Нынче по степи тишком не проедешь. Дам тебе имя одно, только уж ты побереги его хозяина. Он, хоть и степняк, но мой степняк. Нужный. Если напорешься на печенегов, скажи, что ищешь Сачу из рода Жеребца, он тебя и спроводит.

Волшан проснулся резко. Сбоку, под рёбрами, прижатый телом к полатям, мелко трясся княжий амулет – его длинная тесьма норовила во сне обернуться вокруг тела. Он ожил впервые после битвы под Киевом, но удивляться было некогда – чуткое ухо уловило очень далёкий, почти призрачный гул, лишний среди обычных для любого поселения ночных звуков. Волшан хорошо знал, что он может означать. Подорвавшись с постели, он натянул только штаны и комом сгрёб остальную одёжу, на ходу запихивая в торбу.

Смеян спал. Не один. Жидкий свет заходящей луны ласково касался лица юной девы, прильнувшей к его груди. Церемониться Волшан не стал. Гаркнул на всю опочивальню:

– Смеян, беда!

Купец не сплошал. Будто и не похрапывал только что – спихнул девку с постели, велев зажечь свечу, и потянулся за рубахой.

– Быстрее, они скоро будут здесь! – бросил Волшан.

– Ах ты… – не спрашивая, кто такие «они», купец сунулся под кровать – резную, сработанную на византийский манер, и вытащил ножны, из которых выпирала рукоять меча.

– Лушка, беги, буди всех. За реку бегите. Скорее! – прикрикнул на испуганную девку.

Та тихонько охнула и прыснула за дверь, только концы растрёпанной косы мелькнули.

Невнятный гул усилился. Волшан кожей ощущал дрожь земли, по которой молотят копыта лошадей. Хутор – не крепость, осады не выстоит.

Они скатились вниз по лестнице, перемахивая через ступени.

– Сколько людей у тебя меч в руках держать умеют? – на бегу спросил Волшан.

– Четверо, – просипел Смеян и выскочил на крыльцо.

В темноте широкого двора бестолково метались полусонные люди, за его пределами, у ворот мелькнул свет факела.

– Всех уводи, не отобьёмся! – крикнул купцу Волшан, сначала услышав тонкое пение, а потом и увидев огненный след первой стрелы, которая перелетела городень и воткнулась в землю посреди двора, чудом никого не зацепив. Следом за первой, песню смерти и огня завели другие. Они горящими птицами расчертили ночь, и хутор осветился сразу в нескольких местах – это вспыхнула новенькая солома на крышах подворья.

Полуодетый Смеян, с мечом на поясе, срывая голос, чуть не пинками погнал свою челядь к реке, а Волшан рванул к распахнутым воротам конюшни, крыша которой с дальнего конца уже полыхнула весёлыми языками пламени. Из распахнутых ворот, едва не сбив его с ног, выскочил серый битюг, за ним, сшибаясь задами в проходе, вылетели еще два коня.

– Ильк! – заорал Волшан, и в этот миг, показалось, вся близкая степь завизжала, заголосила, завыла, врываясь на хутор.

Конь выскочил из тёмного провала конюшни вместе с клубом удушливого дыма и вкопался копытами, резко встав перед Волшаном. В чёрных глазах играли кровавые отсветы пламени, бока раздувались кузнечными мехами.

– Беги, – прохрипел Волшан и с размаху двинул его по крупу.

Тот взвился свечой, но Волшан уже оборачивался, рухнув на колени. Тяжёлый толчок сердца в груди, и он с рёвом выгнул покрытую вздыбившимся мехом спину. Конюх, последним выскочивший из ворот полыхающей конюшни, сполз по стене, с разинутым в немом крике ртом и вытаращенными от ужаса глазами.

Прыгнув в красные сумерки, Волшан сбил с ног влетевшую во двор лошадь печенега, когда та шарахнулась от зверя. Кувыркнувшись назад, она подмяла под себя всадника, а Волшан не задерживаясь, подскочил под копыта следующей. На ходу цапнул её за переднюю ногу и дёрнул головой, подсекая. Всадник, не осознавая опасности, ловко соскочил с падающего коня, но и только – обезглавленное тело тут же мешком осело на землю.

Волшан, щёлкая окровавленной пастью, выскакивал из темноты на освещённые заревом пожара участки, молниеносно и безжалостно вырезая степняков. В поднявшейся суматохе они не сразу сообразили, кто им противостоит, а сообразив, попытались удрать, на ходу осыпая огромного зверя градом стрел, но он был слишком быстр, а обезумевшие лошади отказывались повиноваться. Вой и горловые крики наскока сменили вопли ужаса и боли, которые перекрывались храпом и ржанием испуганных лошадей. Волшан молнией носился по хутору, с одной мыслью – не дать степнякам выскочить к реке.

Когда в окнах Смеянова дома замелькал свет факелов, он повернул обратно ко двору. Два коня без всадников с визгом полетели прочь от зверя, едва не столкнувшись друг с другом, а он ворвался в дом. В людской набивали торбы добром двое степняков. Первому он оторвал голову, наскочив со спины. Счастливец даже не успел понять, что уже мёртв. Второй вытаращил глаза и схватился за своё оружие. Волшан зарычал так, что на столе что-то жалобно зазвенело. Степняк попятился к стене, неуверенно выставив перед собой саблю. Рука дрожала, передавая эту дрожь клинку. По нему пробегал хищный отсвет пламени от горящего факела. Побелевшее лицо степняка перекосило судорогой страха, из горла вырывался хрип, а взгляд судорожно метался по сторонам, в поисках спасения. Его не было.

Волшан прыгнул, целиком захватил в пасть руку с оружием выше локтя, и дёрнул, мотнув головой. На зубах хрупнули кости. Печенег – приземистый, но широкий и плотно сбитый – оторвался от пола, и, описав дугу, с воплем шмякнулся под окна. Уже без руки. Из плеча фонтаном ударила кровь. Волшан отбросил размочаленную руку и бросился к заверещавшему врагу, жадно сглотнув горячее и сладкое.

Один из факелов потух сам, на второй пришлось выпустить длинную струю мочи, чтобы не разгорелся. Он поднял голову и прислушался. Снаружи трещали кострища подпалённых строений, да где-то далеко выла собака. И всё. Кончилось.

Он рухнул на скользкие от крови доски пола и обратился. Долго стоял на карачках, икая и содрогаясь от кровавой рвоты. Зверь не успел переварить всё, что Волшан позволил ему сожрать. Потом, охнув, вытащил стрелу из бедра, нашёл рубаху и портки – простецкие, явно принадлежавшие кому-то из работников Смеяна, и выхлебал столько воды, что рвота вернулась вновь.

Едва полегчало, Волшан поплёлся к реке, припадая на правую ногу и обходя разодранные тела степняков да лошадиные туши. На полпути за спиной дробно затопотало, и он обернулся, еле дыша от мучительного зуда и рези в животе. Ильк – взмыленный, с дико вытаращенными глазами – нёсся прямо на него. Волшан отшатнулся, но напрасно. Конь не добежал, наскочил на кого-то возле стены длинного бревенчатого сарая и принялся с яростным храпом топтать его ногами. В последний раз ударив копытом неподвижную кучу, только что бывшую человеком, жеребец фыркнул и попятился.

Глаза слезились от дыма. Оборотень моргнул, пригляделся. Гнутый лук отлетел в сторону, но стрела так и осталась зажатой в руке мертвеца. Скорее всего, его оглушило после падения с лошади, и, если бы не Ильк, Волшан получил бы стрелу в спину.

– Ах, ты ж, друже ты мой, – прохрипел он, подходя к коню.

Тот мелко дрожал от возбуждения, но опустил голову и дружелюбно фыркнул, обдав Волшана порцией брызг.

Сквозь рваные дымы проглянул невнятный кружок восходящего солнца. Еще вчера мирное поселение утопало в крови, и Кромка никогда не была так близка, если не вспоминать страшную битву у Лысой горы. Она будто шла рядом с Волшаном, как тень, собирая свою жатву. Протяни руку, и окажешься на другой стороне мира. От этой близости леденела кровь, и его пробил озноб.

– Пошли, Ильк, посмотрим, кто уцелел, – устало пробормотал Волшан.

Смеян появился одним из первых. Прыгнул в долблёнку на другом берегу речки и всю переправу стоял, покачиваясь, над гребцом, неотрывно глядя на сходни.

Пока он и те, кто поместился в другие лодки, перебирались на свою сторону, из рощи потянулись остальные обитатели хутора, кто успел спастись.

– Жив! – кинулся купец с объятьями, едва перебрался на влажные от утреннего тумана доски сходень.

– Я-то жив, – уклончиво отозвался Волшан.

Пока шёл к реке, он увидел тела нескольких местных, попавших под стрелы и сабли степняков, была среди них и та, что этой ночью почивала на Смеяновой груди. Смеян отстранился, оглядел Вошана и охнул. Штанина насквозь пропиталась кровью, и, хоть в остальном одёжа была чистой, но руки, лицо, волосы и босые Волшановы ноги покрывала страшная бурая корка. На пригорке у сходен топтался Ильк с обрывком верёвки на шее. Копыта его передних ног блестели от свежей крови.

– Что? – начал было Смеян, но Волшан перебил:

– Мне бы помыться? Пошли, сам увидишь.

Прямо за воротами они натолкнулись на горстку хуторян, испуганно и растерянно застывших на месте. Замер и Смеян. В утреннем свете зрелище показалось страшным даже Волшану – повсюду валялись трупы и части тел. Одно свисало головой вниз с крыши избы, что стояла у самого въезда. Пара изб сгорела дотла, на хозяйском дворе дымила, догорая, конюшня. Когда её крыша с треском обвалилась, ломая стены, вздрогнули все. Вздрогнули и ожили. Зашевелились, охая и причитая.

Смеян направился к дому. Подавив тяжёлый вздох, Волшан поплёлся следом, ведя коня за тот самый обрывок верёвки. Наступающий день грозил положить конец многолетней дружбе, и виноват в том был сам Волшан.

У крыльца хозяина встречал конюший. Тот самый. Увидев Волшана, он побледнел, мелко и не слишком умело перекрестился, и вдруг поклонился ему до земли. Смеян изумлённо переводил взгляд с мужика на Волшана и обратно.

– В чём дело, Хват?

– Батюшка, отец наш и радетель, это же он, – конюший опасливо кивнул в сторону Волшана, – всех злодеев перебил! Я видел, я такое видел…

Мужик вдруг затрясся и замолк.

– Что ты мелешь, дурень? – Смеян нахмурился и повернулся к Волшану.

Взгляд его задержался на слипшихся от крови волосах, на лице, на руках…

– Привиделось тебе, – подал голос Волшан. – Сами они впотьмах друг друга перебили, понял?

Его слова падали тяжело, как камни, и припечатывали глухой угрозой, от которой мужик ссутулился и поник головой.

– Сами, барин. Привиделось, господине, – пробормотал он и попятился от крыльца.

– Спятил от страха, – пожал плечами Смеян и шагнул на ступени, но с крыльца обернулся и задумчиво посмотрел на разорённый хутор.

Волшан рвался смыть с себя грязь, и остался один в просторной мыльне. Он лил и лил на себя холодную воду. Зачерпывал ковшом из большой бадьи и ничего не чувствовал. Рана на бедре затянулась свежим рубцом, ещё день и следа от стрелы не останется. По его груди, по ногам стекали рыжие ручьи и уходили в щели деревянного настила. Вместе с ними утекало и напряжение этого страшного утра, а перед глазами стоял конюший, Хват. Легче лёгкого было в сумятице оторвать голову и ему, больше-то видаков не осталось, но Волшан пощадил. Не по-людски было убивать того, кто из огня Илька вывел… Вот теперь эта жалость ему боком и выйдет.

Посвежевшего и обряженного в свежую рубаху, его проводили к Смеяну. Тот сидел за столом в узкой комнатке-выгородке без окон. Она протянулась вдоль задней стены дома. Сюда Волшана раньше не приглашали.

– Ну, вот и ты, – подался ему навстречу купец.

Волшан глянул исподлобья – Смеян хмурил лоб, лицо кривилось, как от зубовной боли. Значит, Хват ему всё уже выложил…

– За стол-то пустишь? – спросил так же хмуро.

– Ты всё ещё гость, коли помнишь, – натянуто пригласил купец. – Гость, да незнакомец. Я тебя знаю столько лет, сколько пальцев на руках, верно?

– Похоже на то.

– Кто ты есть, Волшан? Я считал тебя другом, хоть и догадывался, что ты тихой смертью серебро зарабатываешь…

– Уже нет, – отрезал Волшан. – Смеян, я поем?

Несмотря ни на что, желудок просил пищи, а стол купца отнюдь не был пуст.

– Хват сказал…

– Не верь всему, что испуганному человеку привиделось, Смеян.

– Там, – купец махнул рукой в сторону двери – сорок печенегов порваны в куски, да незнамо сколько убежать смогли.

– Один. Один ушёл. Нужно было отпустить, чтобы к тебе больше не совались. Они сказкам верят не меньше, чем вот Хват твой. Или ты.

– Я не знаю, Волшан. Не знаю, что и сказать. Ты спас мой дом, людей, добро спас, но кто ты есть?

– Это так важно? – внезапно рассердился Волшан. Он устал, был голоден и раздосадован.

– Я – княжий посланник. Вот, – он брякнул амулетом по столу, – печать княжья. Заговорённая она, так что лучше не трожь. Мало этого? Тогда отвернись, да не бойся потом!

Последние слова вышли больше рыком звериным, но Смеян только лицом побелел и медленно отвернул лицо. Прежде чем скинуть рубаху и развязать тесёмки на штанах, Волшан увидел, как его друг медленно опустил на лавку правую руку.

Обернувшись зверем, Волшан навис прямо над столом, задом упираясь в стену – в этом закутке было слишком тесно – и жарко дохнул Смеяну в затылок. Купец вздрогнул и резко повернулся. От него разило страхом, но в глазах кроме страха притаился и интерес. Если бы Волшан мог, он бы усмехнулся, но пугать Смеяна сверх меры, скаля зубы, ему не хотелось. Миг, снова тягучий удар в груди, и он поднялся с пола обнажённый и беззащитный. Подле Смеяна, на лавке, лежал освобождённый от ножен меч. Лежал там с тех пор, как Волшан вошёл в комнату. И обращаться с ним купец умел весьма ловко.

– И давно ты… это? – выдавил Смеян, когда Волшан натянул штаны.

– Всегда.

– Ну, значит привиделось Хвату. Наслушаются небылиц, вот и верят, чему попало. Я его пока в погребе запер. Там вино ромейское… завтра он и сам не вспомнит, что правда, а что – хмельной сон.

Волшан с невероятным облегчением выдохнул и плюхнулся на лавку сглотнув слюну. Есть хотелось зверски. Ещё немного, и он сполз бы по стене прямо на пол.

– Смеян, забудь и ты, что видел. Так всем будет проще.

– Забудешь тут, – проворчал купец. – Мне с тобой до самой смерти теперь не расплатиться за то, что ты сделал.

– Не надо о смерти, – поморщился Волшан. – Покормишь, да что раньше обещал – дашь, вот и не будет долгов между нами.

– Это и так обговорено. Сам знаешь, я слово держу. Садись, ешь-пей, после такого я уж и не знаю, как ты на ногах держишься.

Через день Волшан отправился в путь. Он ехал верхом, сума у седла была туго набита одеждой в какой ходят степняки, к амулету на шее добавился маленький золочёный лепесток – знак для полукровки Сачу, которого ему нужно было отыскать среди печенегов. Волшан оглянулся на скрывшийся за перелеском хутор. Смеян решился и обнял его, прощаясь. Впереди топорщился редкий кустарник, а за холмом начиналось Дикое Поле. Великая Степь. Внезапно загривок ошпарило резкой болью. Волшан вздрогнул и кивнул. Недоброму огненному богу. Себе. Пятерым мёртвым жителям хутора и всем, кто оставался жить, не подозревая о грядущих бедах.

Великая Степь

Караман ликовал. Подаренная Тенгиром сила росла в нём стремительно и неукротимо. Мимолётный интерес к тому, откуда вдруг появляются в нём новые знания и умение делать то, о чём он раньше и помыслить не мог, быстро прошел. Не дело кама допытываться у бога, какие пути он выбирает для своей воли. Тенгир избрал Карамана – это всё, что ему нужно было знать.

А между тем росла слава самого Караман-кама. Ему приписывали великие умения и дар пророчества. Поговаривали, что само Небо благоволит к каму из рода Гнедого жеребца. Опровергать слухи было бы неразумно, напротив, Караман старательно подкидывал пищу для них, камлая над ранеными и больными, которые неожиданно быстро вставали на ноги, выжигая кости, чтобы просветить сомневающихся и ищущих. «Кам арвас арвади, – делился радостью с соседями очередной родич, – кам сотворил заклинание, и дух болезни сразу покинул моего старшего сына!». Это было легко. Злые духи словно повиновались Караману и покорно отступали, оставляя после себя преданность исцелённых, а также их щедрые дары.