Погружусь в него с тихим стоном
И растаю в бреду медовом.
Я в ладонях твоих – как дома.
Я к ладоням твоим так часто
Жмусь макушкой своей беспечной.
Ты меня наградил Счастьем,
Я с тобой разделю Вечность.
* * *
Я стою и слушаю скворца.
Клён макает кудри в воды неба.
Впереди – дорога без конца.
За спиной – котомка с коркой хлеба.
В точке сотворения миров
Упиваюсь мартовским похмельем.
Под пасхальный звон колоколов
Я достигла маковки апреля.
Растворила сердце-акварель
В синеве весенней воспалённой.
Надышалась солнцем. А теперь
Слушаю скворца под старым клёном.
* * *
Она варила карамель,
Водила ложкой.
Ждала отчаянно апрель,
Играла с кошкой.
Она ждала – вот-вот, сейчас!
– и не сбывалось.
Просила: ну, в последний раз!
Такая малость!
Она опять ждала весны
С её мечтами…
…А кошка спит и видит сны:
Апрель с котами.
Запой
Утро богато на рифмы и чувства,
Льются стихи волной.
Я не умею играть в искусство,
Я ухожу в запой.
Я ухожу гадать на ромашках,
Петь и плести венки.
Быть перел?тной – совсем не страшно,
Но не всегда с руки.
Быть перел?тной, не зная стаи, —
Значит, идти на риск.
И я опять одна улетаю,
Рифмой напившись вдрызг.
Обычный гений
Фёдор Михалыч покинул свой призрачный Питер.
Дышит черёмухой в дикой сибирской глуши.
Сбросил бадлон, нарядился в растянутый свитер,
И наконец-то совсем никуда не спешит.
– Аннушка, чаю! Покрепче, голубушка, право!
Впрочем, оставьте! Пойдемте, мой друг, до реки.
Там, за Уралом, остались густые дубравы.
Здесь же певучие сосны стройны и легки.
– Аннушка, слышишь? Звенит розоватое тело,
Бабой лоснится на солнце, исходит смолой.
Вот и березка – на вольных хлебах раздобрела,
Барынькой важной присела у тропки лесной.
– Аннушка, ангел, а приступы, кажется, реже.
Думаешь климат? Ну, что же, дай Бог, поглядим.
Я в этом рае совсем не слежу за одеждой.
Это преступно! А, впрочем, пойдём, поедим.
Грузная поступь. Сутулясь по давней привычке,
Тихо бредёт, опираясь на локоть жены.
Вечер обычный. И гений гуляет обычный.
Запах черемухи. Обыкновенные сны.
По Достоевскому
Петербург – как чахотка в больных альвеолах поэта.
Рвёт на части дыханье, сбивает на шёпот слова.
В мятых складках тумана, в дожде уходящего лета,
Как в плаще пилигрима, бредет, спотыкаясь, Нева.
Ах, Настасья Филипповна, Вам так к лицу этот климат,
Эти хмурые тучи, и львы, и Казанский собор.
Истонченные нервы, и фразы – как пули, навылет.
И застывший осколком в горячей груди приговор.
Город, бьющий по хрупким, молитвенно сложенным пальцам,
По спокойствию грубых, уверенных, сильных сердец.
Петербург, я прошу, закружи еще раз меня в танце,
Прежде чем мне на голову ляжет последний венец…
