Зазвучал военный марш. Но сквозь бравурные звуки, заполнившие музей под самый потолок, Женька услышал странный стук.
– Стук-стук. Стук-стук. Стук-стук.
Все заключенные носили башмаки, выдолбленные из дерева. Фактически колодки. Когда колонны начали движение, они застучали по плацу.
9
Воевали еще двое Женькиных дедов.
Дед Володя всю войну прошел без единой царапины. Везло! Но однажды он высунулся из танковой башни, чтобы оглядеться, и получил в голову шальную пулю. Бабушка показывала внуку мутную, с надорванными краями любительскую фотографию. На ней – четверо молодых, напряженных военных в танковых шлемах и с планшетками на ремнях. Они расположились возле Т-34, наипервейшего танка Красной Армии (уж в этом-то Женька разбирался!). Двое – сзади, а двое, опустившись на одно колено, – спереди. Поначалу они представлялись Женьке физкультурниками из гимнастической пирамиды, какую он видел в маминой школе. Потом понял смысл фотографии. Это привет лично ему. С фронта!
Фото второго деда – Алексея, – датированное 1929 годом, бабушка тоже показывала внуку. С карточки на Женьку строго глядел статный командир. Властно опираясь на высокую тумбу, он стоял в буденовке с суконной звездой и в длинной, прямой как труба, шинели. Из общей тени комнаты, где делалось фото, косой свет мягко выделял чисто выбритое, красивое лицо.
Алексей был кадровым военным, и с первых выстрелов оказался на фронте. На Кубани был тяжело ранен, попал в плен. Его заперли в сарае. Под утро дед выставил оконце и вылез. Пересек дорогу и уполз в подсолнечник. Ходить он не мог, обе ноги были перебиты. Мимо проходила местная бабка. «Кого охраняете?!» – закричала она на немцев. Караульные были недовольны, что их разбудили. Размахивая прикладами, они пытались отогнать старуху. Но та не унималась: «У вас комиссар убег!» Чтобы не затеваться с погоней – надо будет, еще русских Иванов наловим, – практичные немцы просто подожгли поле. Намотали на палки тряпки, обмакнули их в канистру с бензином и подожгли.
Женька слушал с вытаращенными глазами. Но когда Нина Алексеевна заканчивала, просил ее повторить снова. Он как будто сам видел, как в желтом подсолнечнике заживо горел дед Алексей. При этом бабка казалась ему Бабой-Ягой. Хоть пока и недоросток, Женька был способен задаться простым вопросом: как русская старуха смогла объясниться с немцами? А повзрослев, отказывался понимать, зачем она вообще это сделала. Неужто так ненавидела?
10
Иван Захарович умер, когда Женьке исполнилось шесть с половиной лет. Ровно за месяц до Ивана Захаровича умер Иван Фролович. День в день. Во дворе это отозвалось горькой – видимо, посиделки всем крепко надоели, – но, если вслушаться, уважительной к двум фронтовикам прощальной эпитафией: «Вместе воевали, вместе выпивали, вместе и ушли».
Многие добавляли:
– В лучший мир!
По дороге на кладбище Женька ехал в кабине грузовика, оглядываясь на тех, кого посадили в кузове. Вряд ли он понимал, что происходит, но как только гроб опустили в могилу, прыгнул туда с ревом:
– Отдайте дедушку!
В последний миг Женьку, бившегося в истерике, первой, а потому беззащитной, поймали за штаны, и он, сразу вдруг обессилев, повис над желтой ямой маленьким обмякшим кулем.
– Хорошее место досталась Ивану, – говорили соседи. – Песчаное.
Рассказ 3-й. «Телеграмма Хрущева»
Всех их – маму, бабушку и дедушку – Женька помнил хорошо. А вот своего отца он не помнил вовсе. Родители разошлись рано.
Отец служил срочную службу артиллеристом на Камчатке. Не школьной, на которой обитал Женька, а настоящей: с гейзерами, медведями, большим и холодным в тех местах Тихим океаном. Демобилизовавшись, он приехал в Поселок в шинели с погонами младшего сержанта и в сапогах с подковками. А в руках – фанерный чемодан, в котором вместо вещей лежали сотни маминых писем.
Потом родился Женька.
Потом пожили вместе.
Потом – что-то сломалось.
1
В семье присутствовала одна вялая версия. Якобы – это Женькин отец, простой заводской фрезеровщик, потребовал, чтобы Женькина мама – без пяти минут с высшим образованием – бросила учебу в педагогическом институте. Потому-де и возник разлад: кто кому ровня?
В раннем детстве никто этот казус объяснить Женьке не мог. «А почему?» – спрашивал он маму. «А потому что не судьба», – дурашливо отговаривалась она. При этом Нина Алексеевна добавляла: «Я давно это знала». Лишь подростком Женька попытался разобраться самостоятельно. Вернее, не разобраться – воспитанный в несимпатии к отцу, он не сильно к тому стремился. Просто хотел сопоставить факты, которые мозолили ему глаза.
Женькин отец и вся его родня вышли с Кубани – отец родился в Новороссийске. По этой причине его мать – и, стало быть, «вторая» Женькина бабушка – была натурой властной. Это было как черным по белому. Ведь в Женькином воображении образ станичников – уверенных в себе, крепких и жестких людей – зиждился на кинофильме «Тихий Дон» режиссера Герасимова. Читать книгу писателя Шолохова он начал, но пока не осилил. Нина Алексеевна – его «первая» бабушка – тоже не отличалась уступчивостью. С этим тоже было все ясно. Поэтому картина конфликта между отцом и мамой рисовалась вполне. После первой же спички все это, сбившись в кучу словесного хвороста, запросто могло привести к пожару, спалившему молодую семью.
В любом случае Женькина память сохранила не отца, а смутный образ незнакомого человека, кто покупал ему на развес шоколадные конфеты. Струясь из-под плотной бумаги, свернутой в кулек продавщицей, соседкой по дому Антониной, бархатный запах какао запомнился Женьке даже больше, чем сам «образ». При этом из закутка памяти всплывал странный диалог.
– Попроси, чтобы и мне купили конфету, – говорил кто-то сверху. – Я тоже хочу.
– Какую?
– Вон ту. С пробкой!
Сколько ни пытался, Женька не мог ответить, кто это говорил? Возможно, это был отец. Не мог он утверждать и то, был ли разговор вообще? Но диалог всплывал, и это заставляло думать. Лишь сорт конфеты, о которой просили, с годами становился яснее.
2
Может быть, потому что конфеты, которые покупал неизвестный, назывались не «Мишка на Севере», как привык Женька – с пенсии их ему покупала бабушка, – а каким-то закомуристым именем «Кавказские». Может быть, оттого что не мог вспомнить отца – мучился, силился и не мог. Но с тех пор шоколад Женьке не нравился. Даже пенка в стакане какао – дежурном меню детского сада – могла испортить ему настроение. В отместку Женька опускал в горячий напиток плавленый сырок «Дружба» – этот продукт включали в рацион, чтобы повысить «выход», – и медленно, морщась от боли в обжигаемых пальцах, тянул его обратно. При этом «Дружба» превращалась в толстую липучку, похожую на ливерную колбасу. «Сорок шесть копеек за кило!» – радостно сообщал всем Женька.
Дети смеялись. А воспитательница Анна Арсентьевна, довольно полная женщина, кричала на него разными словами. Правда, кричала больше для острастки. На самом деле она благоволила Женьке. «Не то, что другие», – докладывала она, когда Женьку забирали домой. И еще благоволила за самостоятельность. Если группа собиралась гулять, Анна Арсентьевна пыталась помочь Женьке. Но Женька наотрез отказывался. «Я сам!» – объявлял он громко. И продолжал застегивать пуговицы на цигейковой шубе, натягивать шерстяные носки и вставлять ноги в чесанки, купленные на вырост. А когда выходил с санками на крыльцо, дети уже тянулись с площадки обратно.
На самом деле и мама, и бабушка прекрасно знали, откуда взялось это – «Я сам». Они хорошо помнили, как Женька с младенчества мог настоять на своем. По ночам он орал. Бабушка порывалась подойти – в отношении Женьки ее опыт работал с перебоями. Но мама, воспитатель новой формации, заявляла: «Прокричится и успокоится». На этой почве они даже ссорились. Крик прекращался лишь в одном случае. Если оба наставника – именно оба, это «условие» было железным – появлялись над Женькиной кроваткой. В поле его зрения. Мама и бабушка склонялись к Женьке и каждый раз видели одно и то же. Ребенок был абсолютно спокойным. Закрыв глаза, он держал голову на теплой подушке и монотонно орал. Таким способом он требовал к себе внимания. А где в кроватке возьмешь другой?
Мама считала, что характер у сына от бабушек.
– Да ты сама такая же, – подшучивал Женька над нею, когда немного подрос. – Все мы одинаковые.
3
Самым неприятным воспоминанием было то, что Женьку могли обозвать безотцовщиной. Наверное, поэтому он выглядел неулыбой с внимательными глазами, которые как бы уже заранее, не дожидаясь, что кто-то попытается обидеть, ставили по периметру его существования заслон. Этим Женька ни с кем не делился. Даже с бабушкой. Но обиды воспринимал как большую несправедливость. Он же не виноват, что у него нет отца? Это вообще было первое настоящее чувство, которое он начал ощущать в себе. Бабушка объясняла, что чувства положены каждому, но появляются они «по возрасту». Теперь вот появились у него. Пусть неприятные, но свои.
Если бы безотцовщиной его назвал кто-то из сверстников, Женька полез бы в драку. Однако так поступали взрослые, так что приходилось терпеть. От невозможности выхода переживания выливались в слезы. Ночами Женька плакал в подушку. Утром ему было стыдно. «Мужчины не плачут, – повторял он слова бабушки, – они огорчаются». Но уже следующей ночью все повторялось. Огорчаться, как мужчина, Женька пока не умел, поэтому оставалось одно – реветь. Или бороться!
Когда эта мысль приходила в голову, Женька хватался за нее с радостью. Конечно, бороться! Как герои любимых книжек: Капитан Блад, Овод, граф де Ла Фер. Однако тут же скисал. Ведь Женькино толкование слова «бороться» дальше борьбы самбо не простиралось. Вот Коля Бульон со второго этажа такой борьбой занимался. И Женька смотрел на него вежливо. Каждое утро Коля Бульон подтягивался на турнике и прыгал через скакалку. «Скакалка – занятие для девочек», – рассуждал Женька. Однако соседу, когда бугры на его спине принимались блестеть, такое извинял.
4
Как это бывает, Женьке помогла случайность. Перелистывая бабушкин календарь, пухлым томиком висевший над кроватью, он обнаружил диковину. Сегодня день его рождения и сегодня же родился самый главный человек в стране – Никита Сергеевич Хрущев!
Никиту – так Хрущева называли взрослые – знал в Поселке каждый. Он работал первым секретарем ЦК КПСС и одновременно председателем Совета Министров СССР. Взрослым было все равно. Они привыкли, что наверху знают, как надо. А вот пацанам было не все равно. Их родители мозолили руки на Заводе, единственном – считай, пожизненном – рабочем месте, и две должности у одного человека казались им делом чудны?м. Поэтому пацаны спорили: положены Никите две получки или нет? Женька тоже спорил. Он считал, что положены. И в пример приводил Римму Ивановну.
– Мама приносит деньги два раза в месяц.
– Это почему это? – удивлялись приятели.
Ни Женька, ни его приятели понятия не имели, что зарплата – или получка, как говорили во дворе – бывает «авансом» и «под расчет». Но Женька добавлял: «Биологию и химию преподает». И все замолкали. Выходило, что Женька прав. Две работы, значит, и две получки.
А вот напористые речи Хрущева забирали поголовно всех – и детей и взрослых. Особенно про американскую невидаль – кукурузу, которую стали высаживать по стране. «Да вон же она, царица полей!» – кивая в сторону стадиона, подмигивали соседи. Стадион был рядом с домом. И прямо за ним на самом деле росла кукуруза. Шуршала невысоким зеленым заборчиком. Женька с ребятами ходили туда рвать початки, варили их в ведре, подвешенном над костром, терли солью и ели. По осени, когда кукурузные початки начинали дыбиться в небо маленькими желтыми ракетами, во дворе – уже с каким-то потаенным для Женьки смыслом – заявляли:
– Чтоб Америка знала!
Про ракеты, которые Америке было положено знать, в Поселке стало известно тоже через Никиту Сергеевича. Ведь в тот год случился Карибский кризис. Он случился далеко, там, где росли пальмы и море было синим как небо. Но Женька, слышавший пересуды, которые выплескивались из соседских кухонь во двор, тоже начинал приходить к мысли: Америка – не подарок!
Набравшись новых слов, он прибегал к бабушке и спрашивал:
– А что такое «воинственно настроенные реакционные силы»?
На что бабушка отвечала:
– Да как тебе сказать…
Она хотела уберечь внука от реальности, не дать ему соприкоснуться с ней раньше срока. Но в одиночку это было не под силу даже ей.
Когда через 13 месяцев был застрелен 35-й президент США Джон Фицджеральд Кеннеди, и об этом сообщило Всесоюзное радио, Женька с одноклассником Сашкой так радовались, что начали баламутить один другого петушиными задиристыми возгласами.
– Так им и надо! – кричал Сашка.
– В Америке президентов, сколько хочешь! – кричал Женька.
5
Обнаружив совпадение с днями рождений, Женька не знал, как поступить в такой ситуации. Оторвав страничку календаря, он задумчиво вертел ее в руках.
Наконец спросил бабушку:
– У тебя есть открытка?
– Тебе зачем?
Бабушка лучше других знала, что внук мог придумать каверзу. К тому же в его глазах замелькали огоньки.
– Зачем-зачем?
Этот своеобычный повтор был Женькиной манерой разговаривать. Кого-то она раздражала, кому-то наоборот – нравилась. По мнению Нины Алексеевны, она была просто некультурной и никак не соответствовала привычкам семьи.
– Вон их сколько, – сказала бабушка.
И показала на верхний ящик комода, где хранились открытки и письма от родственников.
– А новая?
Нина Алексеевна немного помедлила. «Ну, точно! Придумал!» – решила она. Но открытку внуку все же дала. Внук уселся за стол и принялся писать. Высунув кончик языка – это была еще одна «манера», – Женька свалил голову вбок, скрипел железным пером, а ладонью старательно прикрывал свой текст.
– И что мы там прячем?
– Что-что? – снова «некультурно» отреагировал Женька, потом тщательно промокнул открытку и вручил ее бабушке.
«Дорогой Женька! Поздравляю тебя с днем рождения», – читала Нина Алексеевна. А когда добралась до конца, – обомлела. Внизу красовалась подпись: «ХрущОв».
Пинком распахнув дверь, Женька выскочил из подъезда во двор, налетел на приятелей и сунул им открытку прямо в нос.
– Нате!
Самые «догадливые» тут же встали вплотную к Женьке:
– Мы, это самое… мы тоже.
А те, кто были попроще, побежали рассказывать. Вскорости из окон повываливались взрослые. Наиболее любопытные спустились вниз.
