Игорь Вешний "Совсем голову потерял"

– У нас его сейчас нет! – поправилась медсестра. Его прямо недавно в психоневралгию отправили, на полное обследование.

– В дурдом, значит?

– Не в дурдом, а в психбольницу. «Дурдом» слишком грубо звучит, а «психбольница» – это для понимания культурных людей. Езжайте в город и там его ищите. Но сразу могут не пустить. Психов сразу пускают, а остальным людям всегда ждать приходится. Безропотное ожидание – это признак высокой культуры. А те, кто постоянно пытаются что-то выяснить – только работать мешают.

Алла уже не разбирала про чью культуру и работу верещит медсестра, её влекло уже туда, где должны были работать более грамотные специалисты по молниям.

ГЛАВА 8. ДИСКУССИЯ ПРО ЛОЖКИ И ЦАРИЦ

Автобусы в город из райцентра ходили только четыре раза в день. Поэтому, когда Алла села в автобус, Никита уже сидел в больничной пижаме за обеденным столом, с забинтованной ладонью. Ложка, которую он медленно опускал в тарелку, на заправку супом, напоминала ему недоделанный кинжал. Поэтому он не торопился, каждый раз проверял, суп ли он зачерпнул, и только после детальной проверки, отправлял его себе в рот. Но в очередной раз отправить суп в рот Никите не удалось. Он поперхнулся, заметив, что седой человек, сидевший напротив него с недоуменным лицом, словно стал передразнивать его. Он стал поднимать свою ложку и тоже разглядывать ее со всех сторон, даже снизу.

Оба других соседа Никиты сразу перестали кушать, и заинтересованно уставились на седого человека. А когда тот потянулся лицом к Никитиной тарелке, словно анализируя, много ли там еще осталось, они сразу притянули свои тарелки к себе поближе.

Никите стало интересно, что же будет дальше, и он перестал кушать, а стал переводить взгляд с правого своего соседа на левого. Тот, что сидел слева, почти лысый, пожилой, невысокий человек восточной внешности и с впавшими глазами, стал перемешивать ложкой суп в придвинутой тарелке, словно это был не суп, а чай.

А сосед справа, сутулый, брюнет средних лет, стал перебрасывать ложку из руки в руку.

Пока Никита думал, надо ли ему тоже побросать ложку, или следует помешать ею суп, лысый степенно обратился к нему, показывая на разглядывающего ложку человека:

– Ты, парень, бди! А то Цезарь всегда норовит чужой кусок оттяпать!

Брюнет сразу включился в беседу:

– А у меня, Хеопсыч, если он стащит, я обратно стащу! Пока он стащенное к себе тянуть будет, я его съесть успею.

Хеопсыч, ничего не сказав, пожал плечами и стал еще быстрей перемешивать суп. Сейчас он анализировал, кого успеет съесть его собеседник.

Цезарь, о возможных происках которого предупредил Хеопсыч, перестал разглядывать ложку. Он поднял ее выше головы и величественно произнес:

– Одного я не пойму! Зачем вы и ваши тарелки мне нужны? Если таскать, то царские куски, а не просроченные макароны! А у тебя, Ищун, – сердито посмотрел он на брюнета, – если я стащить захочу, то ты сам мне отдашь раньше, чем я твое съем.

Хеопсыч завелся и сам потянулся к тарелке Никиты:

– Не слушай его! Он так говорит, чтобы усыпить нас! Три тысячи лет тому назад, или вперед, он из моей гробницы ложку-нержавейку спер. Я сам видел. С тех пор у всех таскает!

– Не может быть! – удивился Никита.

– Врет он! – направил ложку на Хеопсыча Цезарь. – Я у Толстого, как у всех, тогда ложку просто одолжил.

Теперь ложка была направлена на соседний стол, где сидел сухощавый человек, лет пятидесяти, с высоким лбом. Он недовольно повернулся в сторону указывающей на него ложки.

Хеопсыч никак не мог угомониться:

– Век гробницы не видать! Одолжил он навсегда ложки и у меня, и у Толстого, и у Барановича тоже!

– У Барановича я одолжил чайную вилку, и то временно! – взмахнул ложкой Цезарь в сторону Хеопсыча. – А ложки я одалживаю не совсем временно. Одного я не пойму: ты всё путаешь специально, или специально путаешь?

Хеопсыч встал, поднялся на цыпочки, оказался выше уровня поднятой Цезарем вилки, и снова стал настаивать на своей версии:

– Я не путаю! И прокурор, и прокуратор всё видели!

Неизвестно чем закончился бы их спор, если бы к столу не подошла медсестра Инна, молодая стройная брюнетка с распущенными волосами и остреньким носиком, чуть с горбинкой.

Цезарь, при виде ее, хотел что-то сказать, но подавился. Правда он сумел два раза кашлянуть и все же сказать задуманное:

– Где-то я ее видел! Не помню где.

Инна, не обращая внимания на стоящего Цезаря, сразу заворковала:

– Мальчики! Кто сегодня дежурит, идите за вторым, и за компотом! Я за вас носиться и носить не буду!

А Никита, едва увидев ее, чуть не упал со стула.

Цезарь величественно изрек:

– Ясно, кто дежурит. Новенький! Ему идти и сегодня, и еще много сегодней!

Хеопсыч закивал:

– Морской закон и в пустыне – закон! Так и пять тысяч лет назад от наших эр было!

Никита не слышал их. Он не сводил глаз с Инны.

Ищун стал подбадривать Никиту:

– Давай, давай! Это – легко! Не то, что сокровища искать! Если тяжело будет, свистни, помогу по дороге съесть!

Никита по-прежнему ничего не слышал. Он встал, зашатался, сделал неуверенный шаг к Инне, стал падать на нее, но умудрился упасть на колени. Чтобы не упасть дальше, он обнял ее за талию. Инна вытаращила глаза, попыталась оторвать от себя ее руки, но он мертвой хваткой сцепил руки, и у нее не получалось даже двинуться с места.

– Вот это – по-нашему! – обрадовался Толстой. – Скажи ей что-нибудь умное и ласковое!

И Никиту прорвало:

– О моя царица! Я снова увидел тебя!

К Инне стал возвращаться дар речи. Она залепетала:

– Ну-ну, то есть, но-но-но! Познакомиться не успел, а уже – лапать! Я даже не знаю, как тебя зовут.

Никита не расцеплял рук, опасаясь распластаться на полу от слабости, сковавшей его:

– Я тоже не знаю! У меня не было родителей, а все звали меня просто воином.

Тут его руки так ослабли, что Инне удалось расцепить их. Она попятилась от него.

Никита почувствовал, что сейчас упадет и снова сделал несколько неуверенных шагов на коленях к Инне. Язык его сам зашевелился, выпуская слова, которые он еще не успел обдумать:

– Наша ночь была изумительной!

Все присутствующие разинули рты, а Толстой бурно зааплодировал.

Инна попятилась и отбежала за соседний стол. Но в ее глазах начало сквозить любопытство к Никите. А тот уже потерял ее из виду, растерянно хлопал глазами, растянулся на животе и замер.

Хеопсыч многозначительно усмехнулся:

– Подумаешь, царица! Да у меня девять цариц было, не считая… забыл чего не считая. А главных из тех, девяти, помню: Зарима, Тахина, Шахина, да еще Блохина была, зарплату она выдавала и профсоюзные взносы собирала.

Цезарь снова поднял ложку:

– Подумаешь, девять! У меня сто девять наложниц было, не считая цариц! Все наложницы накладывали мне еду, и еще продукты тоже, в тарелки. А царицы потом тарелки мыли.

Толстой тоже не удержался, чтобы не высказаться по такому поводу:

– Мужики! Сколько у меня почитательниц моих произведений было, вам всем до ужина не сосчитать! Но ужинов впереди еще много, так что можно стараться!

В это время Инна незаметно проскользнула до выхода из столовой и, усмехаясь, исчезла за дверью.

Но окончательную точку в споре о царицах поставил Ищун:

– Если их сосчитать не получается, значит, их так много не надо! Сокровища считать надо! А цариц – хватит и по одной, ежегодно, но на каждый день, чтоб они зарплату постоянно выдавали!

Все с ним, молча, согласились, и многозначительно закивали. Только Толстой удивленно спросил: «Зачем тебе сокровища?»

А Никита, приходящий понемногу в себя, смутно услышал голос Ищуна: «Для справедливости. Я человек справедливый и считаю, что каждый должен найти свое сокровище. Я тоже обязан вместе с каждыми, каждый день его искать, и постоянно находить! Я же всю Аляску из-за своих сокровищ перерыл и перемыл, пока к остывшему ручью не примерз. Аляску же купить обратно хотел на золото, но не успел».

Пока голос звучал в ушах у Никиты, он соображал, про что звучит этот голос, а когда перестал, почти про всё забыл. Только запомнилось, что для справедливости надо искать сокровища.

ГЛАВА 9. ВСТРЕЧА С ФЛАВИЕМ

В кабинет главврача двое санитаров с трудом втолкнули упирающегося Никиту, одетого в смирительную рубашку. Главврач, отдаленно напоминающий Флавия чем-то еще кроме шрама, взял в руку авторучку и стал нервно постукивать ею по ладони другой руки. Санитары не выпускали из рук сопротивляющегося Никиту.

– Так, так, так! – издалека начал воспитательную беседу главврач.

– Что – три раза так? – удивился и перестал извиваться Никита.

– Не так ведешь себя, Воинов!

– А говоришь: «Так!», да еще трижды! – презрительно усмехнулся Никита.

Главврач сжал авторучку в руке и продолжил воспитание:

– Тебе не до трех считать надо, а – вести себя порядочно! Это же – основы нашего воспитания! И нельзя сразу на женский персонал бросаться!

– Я больше не буду сразу! – решил исправляться Никита.

Но главврач никак не понимал его, и продолжал гнуть это непонятное воспитание:

– Ты мне эти штучки брось, а то без сладкого надолго останешься!

Инна робко вошла в кабинет, осторожно обошла удерживаемого санитарами Никиту, и покорно уставилась на главврача:

– Звали?

А Никита не терял времени даром. Он всё пристальней и пристальней вглядывался в лицо главврача, пока не произнес:

– Что-то мне твоя морда знакома!

Главврач бросил ручку на стол и его затрясло:

– Ты насчет моей морды не выражайся! О своей подумай! Она в изоляторе, ох как похудеет!

Но Никита его не слышал, он думал о своем:

– Точно! Ты тогда бесстрашную морду строил, три дня назад, когда к ней полез! – показал он на Инну. – А сейчас в трясучку ударился!

Инна покраснела.

А главврач вскочил со стула и стал быстро ходить вокруг Никиты с санитарами:

– Ты что несешь? Как ты смеешь? Тебя же там не было!

Главврач быстро переглянулся с Инной и встретил ее смущенный взгляд. Он ничего не нашел лучше, чем продолжить воспитательную разборку с таким непредсказуемым пациентом:

– Тебя нигде три дня назад не было!

– Был я! – отпарировал Никита. Мне она шептала, что ты самый неповоротливый из всех был!

– Неправда! – возмутилась Инна. – Я ему ничего такого не говорила! Это, наверно, Ищун ему про нас сбрехнул! Он всюду свой нос сует, всё время чего-то ищет под каждой дверью, и смотрит повсюду на всё, что на глаза попадается!

Санитары, удерживая стремящегося к свободе, Никиту, потупились и стали переминаться с ноги на ногу.

Всё это уже не било, а колотило наотмашь по авторитету главврача, поэтому он решил использовать другие формы воспитания, подошел к Никите, ткнул пальцем ему в грудь и распорядился санитарам:

– Этого – увести! Пусть в нашей комнате отдыха сам неповоротливым побудет!

Тут же он повернулся к Инне:

– А вы останьтесь для свежих инструкций!

Санитары стали разворачивать к двери сопротивляющегося Никиту. Они еле-еле вытолкали его за дверь и закрыли ее с другой стороны.