Борис Алмазов "Считаю до трех"

И вот на прошлой неделе по телевизору шла передача про «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтова. Как стал ведущий объяснять, почему Печорин был так одинок, Кусков даже рот открыл: всё было про него, про Алёшку.

–

Я же лишний человек! Точняк! – решил он. Все от него носы воротят, потому что никто его понять не в состоянии. А он на Печорина даже похож! Как там было сказано, что у героя нашего времени были светлые волосы и тёмные усы! И у Альки тоже! Только наоборот: голова тёмная, а брови совсем белые!

Он посмотрел на себя в зеркальную стенку бара. Да, вот был бы у него кожаный пиджак, джинсы, туфли, как у отца… Ну ничего! Теперь начнётся новая жизнь!

–

Папа! – сказал он. – Я обратно возвращаться не хочу!

–

Угу, – машинально ответил отец, заваривая себе кофе в фырчащей паром кофеварке.

–

Я домой больше не пойду!

–

Что? – Отец повернулся к Алёшке. – Ты что, вообще? А где жить будешь?

«У тебя! Где же ещё!» – хотел сказать Лёшка, но отец его опередил.

–

На меня не рассчитывай! Ты думаешь, я что? Вольный ветер?

«Я ему не нужен, – обмер Лёшка. – Я – лишний! Всем лишний! И в школе, и в секции, и матери, и отцу!» Туман застлал перед Алькиными глазами полки с пестрыми бутылками.

«Эх! – подумал он тоскливо, – Били бы у меня деньги.

Рванул бы я отсюда далеко-далеко, к морю!»

Стоило ему представить голубые волны, жёлтый песок и самого себя в белом костюме под пальмами на набережной, как все печали исчезали. Но сейчас даже самая эта заветная мечта не помогала.

«Я – лишний человек! Лишний! Лучше бы мне не родиться! – Ему было больно повторять про себя эти слова, но он не мог остановиться. (Так хочется отколупывать корочку на ссадине: и больно, и медсестра, что смазывала ссадину зелёнкой, трогать не велела, а удержаться невозможно.) – Было бы у меня много-премного денег, я бы им всем показал! И матери, и тренеру, и этому Ивану Ивановичу! » Большая горячая слеза выкатилась из Алькиного глаза и капнула в стакан с соком. Кусков вздрогнул, оглянулся – не заметил ли отец?

Но отцу было не до него: в бар вошли двое и направились к стойке.

Глава четвёртая

НА КРАЙ СВЕТА!

–

Привет! – крикнул отец.

–

Здорово! – ответил один из вошедших, худущий парень в линялых джинсах и в свитере. Второй, грузный, прочно уселся на длинноногий табурет прямо против бармена. Алька увидел потрясающие модерные очки в золотой оправе, с дымчатыми стёклами, крепкий подбородок с ямочкой и седеющие виски. Совсем как на иностранной этикетке «Курите только сигареты «Мальборо». Всё совпадало. И невесомая небрежно расстёгнутая рубашка – стопроцентный натуральный хлопок, и тонкой кожи пиджак…

–

Ну? – спросил человек с этикетки.

–

Есть! – Отец наклонился и стал шептать что-то в самое ухо этому красивому широкоплечему человеку. Если бы он не шептал, Алёшка и не стал бы вслушиваться – мало ли какие могут быть у отца дела. Он бы сидел и рассматривал этого незнакомца и прикидывал бы, сколько стоит его пиджак или тяжёлые фирменные ботинки. Но у отца был такой таинственный вид, что Алёшка невольно вытянул шею. А тут ещё незнакомец протянул руку, и прямо в глаза Алёшке сверкнула запонка. Он никогда такой не видел: золотая, с цепочкой, по золоту – чёрные эмалевые орлы!

Отец мгновенно что-то вложил в белую сильную руку, и этот удивительный человек вынул из кармана окуляр, как у часовщика, и стал рассматривать что-то.

«Сейчас он скажет: «Это я беру», или: «Тебя надули, крошка!» —так всегда в иностранных кинофильмах говорят».

–

Беру, – сказал грузный.

Алька потянулся изо всех сил, стараясь заглянуть за широкое плечо незнакомца, табурет под ним наклонился, и Кусков рухнул грузному на спину.

–

Ну! – железная рука сгребла Алёшку.

–

Этот пацан мой сын… —залебезил отец.

Грузный отпустил Кускова.

–

А ты куда смотришь? – сказал он тощему.

–

Так это ж его парень!

–

Тебя что, мальчик, не учил папа, что подслушивать нехорошо?

–

Да он не подслушивал! – тараторил отец. – У него сегодня настроение шальное: мамаша его, супруга моя бывшая, замуж собралась, так он сбежал из дома, в знак протеста.

–

Молодец, – похвалил незнакомец, в упор разглядывая Алёшку. – Значит, ты человек действия. – Он улыбнулся, но от улыбки его лицо не переменилось, словно он эту улыбку надел и снял, как шляпу примерил. – Замуж собралась – знакомая история… А величать тебя как?

–

Альберт! – бухнул с перепугу Кусков.

–

Ого! Однако, – удивился грузный. – А меня всего- навсего Вадим Алексеевич. Или просто Вадим. – Рука Алёшкина утонула в его большой горячей ладони. – Ушёл, значит, из дома? Так. И что же собираешься делать дальше, как будешь жить?

Этого Алька не знал. С той самой минуты, как он решил больше никогда домой не возвращаться, ему казалось, что всё происходит как будто не с ним, а с каким-то другим мальчишкой, а он, Кусков, смотрит на это в кино или книжку читает. Как жить дальше, он не знал и потому буркнул:

–

Вот заработаю кучу денег – всем покажу!

–

Ну это конечно, – сказал без улыбки Вадим. – Только вот каким образом ты собираешься их заработать?

–

Барменом стану! – выдал вдруг свою сокровенную мечту Алька.

–

Как отец, – сказал Вадим без улыбки. – Это похвально. – Его глаза из-под дымчатых очков смотрели на мальчишку пристально и спокойно. – Это вполне возможно. Глядишь, будет династия барменов Кусковых. А ещё лучше иметь собственный ресторан. Как на Западе. А? И собирались бы мы тёплой дружеской компанией у Кусковых, отца и сына…

–

…и святого духа! – хмыкнул тощий.

Вадим на это ничего не сказал, только снял очки и устало потёр переносицу. Альке показалось, что худущий парень сразу исчез.

–

Итак, ты хочешь заработать кучу денег и не боишься?

–

Чего? – удивился Алька.

–

Да так, в старину говаривали: «От трудов праведных не наживёшь палат каменных».

Мальчишка не понял, но на всякий случай ответил:

–

Ну и что? – Он привык так отвечать на педсоветах, где его ругали, что он, мол, двоечник и ленится.

–

О! – сказал уважительно Вадим. – Ты далеко пойдёшь. Я в твои годы мечтал отыскать клад и вообще был излишне романтичен. Иван! – крикнул он Алькиному отцу, словно тот был далеко-далеко. – Ты мечтал отыскать клад?

–

А как же! – с готовностью откликнулся отец.

Алёшка удивился: «Что это он про клад какой-то говорит?»– и ответил:

–

В наше время в клады только дурачки верят! Их давно нет, этих кладов!

–

Слыхал, Ваня, что твой сынище говорит? Устами младенца глаголет истина…

Альке очень нравился этот человек. И говорил он замечательно, как в иностранном фильме: вроде все слова понятны, а про что говорят, не поймёшь… Штифт называл это «подтекст» – говорят одно, а думают совсем другое. Альке всегда хотелось научиться так говорить.

–

А что шеф? – спросил Вадим.

–

Чей?

–

Мастерских.

«Шеф!»—восхитился Алька.

–

Айвазовский говорит, в Москву поехал.

–

Денег просить, – сказал Вадим, подтверждая какие- то свои мысли.

–

Поджимает время! Поджимает, – сказал худущий, ломая пальцы.

–