– А-а! – фальцетом выкрикнул старший лейтенант. – Со мной даже рецидивисты так не разговаривали. Я тебя в камеру отправлю.
– Отправляйте, но подписывать вашу туфту я не буду. Дайте мне бумагу, я сам всё напишу.
Следователь по внутренней связи позвонил кому-то и попросил отправить задержанного в камеру. Вскоре вошёл младший сержант и повёл Максима в КПЗ. Спустившись на первый этаж, Максим уже через минуту оказался в камере – это была каморка, примерно два с половиной метра в длину и два в ширину. Налево у двери стоял бачок, из каких в столовой обычно разливают супы; здесь это называлось парашей. В камере был слабый свет от маленькой лампочки, висевшей над дверью. На деревянных нарах сидел мужчина лет тридцати пяти, который после знакомства объяснил, что на рынке он вытащил из сумочки одной дамы кошелёк, а это случайно засёк уличный торговец и схватил воришку. Оказалось, карманник уже три раза побывал в местах не столь отдалённых и взялся учить новичка, как правильно вести себя в тюрьме. Разговор пришлось прервать – Максима повели в пустую комнату, куда через минуту вошёл Охотенко.
– Пиши сам показания, – недовольно прогундосил он. И, бросив на стол чистые листы, вышел.
Максим сел за стол и начал описывать вчерашнее событие. А поскольку любил писать сочинения, то написал таким красочным языком, что получилось нечто вроде рассказа. Не забыл он описать и своё внутреннее состояние, и что побудило его взять доску, а потом ударить нападавших. Прочитав своё «творение», улыбнулся: «Меня не сажать надо, а как минимум вручить похвальную грамоту». Посидев ещё чуток на пластиковом табурете, Максим подошёл к двери и два раза стукнул в неё кулаком. Через минуту он был в камере, где стал расспрашивать карманника о тюремной жизни – это сегодня интересовало его больше всего.
Неожиданно из дальней камеры послышался женский голос:
– Муханов, не ссы! На зоне тоже жить можно.
Следом окрик кого-то из милиционеров:
– Хватить базланить!
– Да пош-шёл ты, ментяра.
– Я т-те, урка…
– Что-о?!
Женщина из камеры обозвала милиционера драным козлом, после чего выругалась забористым матом. Максим увидел, что карманник вопросительно смотрит на него, поэтому решил прояснить ситуацию.
– Наверное, она на уроках физкультуры у меня была, это кто-то из учениц нашей школы. А в школе есть такие бестии, будь здоров! Но как она узнала, что это я в камере?
– Здесь это быстро узнаётся.
После ужина, который привозили из какой-то городской столовой, в небольшую форточку, прорезанную в двери («кормушку»), Максиму подали свёрток.
– Муханов, – обратился к нему сержант, – тебе жена гостинец принесла.
– Какая жена? У меня нет жены, – произнёс удивлённый Максим. – А как она выглядела?
– Симпатёвая такая девушка, Эмма её зовут.
– Понятно.
Максим развернул свёрток, где оказалось три небольших кулёчка: в одном были горячие куриные яйца – четыре штуки, завёрнутые в фольгу; в другом – кусок горячей отварной колбасы, тоже в фольге. А в бумажном пакетике – кусочки батона. Ровно половину всего Максим отдал новому знакомому.
Тот попытался отказаться:
– Максим, не надо, ты сам всё это умнёшь за милу душу.
– Не стесняйся, перекуси.
С удовольствием съев домашний харч, Максим мысленно поблагодарил бывшую супругу, которая не поленилась прийти в милицию. На следующий день в это же время Максиму вновь передали свёрток с гостинцем. Ассортимент был тот же, но с добавкой – большим куском колбасного сыра.
Глава 8
Неожиданная свобода. И не друг, и не враг, а так
Сидя в полутёмной и вонючей, к тому же тесной камере, Максим удивлялся: «Интересно, почему меня Охотенко не вызывает. Или того, что я написал, ему достаточно? А может, хитрый ход замышляет?»
На третьи сутки Муханова вывел на улицу младший сержант милиции, каждую секунду командуя, куда шагать.
Невысокий щуплый милиционер с кобурой на боку предупредил довольно высокого, крепкого Максима:
– Шаг в сторону, – негромко произнёс он, положив правую руку на кобуру, – стрелять буду.
Не обратив внимания на милицейское предупреждение, Максим спросил:
– Куда хоть идём?
– Сейчас узнаешь.
Увидев здание прокуратуры, Максим понял, куда его ведут. Через считанные минуты он был в приёмной прокурора. Вдруг, как чёрт из табакерки, в приёмную влетел Охотенко и с ходу проскочил в кабинет. Правда, уже в следующую минуту выскочил назад как ошпаренный, зыркнув на Максима испепеляющим взглядом. Потом к прокурору вошла секретарша, а выйдя оттуда, пригласила войти задержанного. Тот проследовал в кабинет и, поздоровавшись, посмотрел на сидящего за столом прокурора.
– Товарищ Муханов, почему вы отказались от следователя? – сразу последовал вопрос.
Услышав слово «товарищ», Максим понял, что он уже не «гражданин», значит, его освобождают из-под стражи. Внятно объяснил, по какой причине отказался от следователя, дополнив, что Охотенко давил на него.
Ответив ещё на некоторые вопросы, услышал самые нужные в данной ситуации слова:
– Вы свободны. – Прокурор сделал эффектную паузу и, увидев довольное лицо подследственного, сказал: – Прокуратура забирает это дело себе. И завтра в десять утра вас будет ждать следователь Мишин.
Сказав «спасибо вам», Максим вышел из кабинета. И только шагнул за дверь прокуратуры, от удивления разинул рот – возле крыльца стояла Эмма.
Обнявшись и расцеловавшись, Эмма заговорила просительным голосом:
– Максюша, я очень тебя прошу у меня жить. Пожалуйста, соглашайся, мне без тебя жуть как боязно.
От неожиданного предложения мужчина растерялся.
– Сначала маму бы надо увидеть.
– В таком случае пошли на автостанцию, возьмём такси и к маме съездим.
Минут через тридцать Максим с бывшей женой были в деревне.
Побыв с матерью около часа, сын сказал, как бы оправдываясь:
– Мам, я к Эмме сейчас поеду.
– Правильно, сынок, видишь, какая у тебя жена – готова за тобой в огонь и в воду.
Эмма улыбнулась:
– Спасибо, мам. – И, обняв её, поцеловала в щёку.
Пожилая женщина с любовью посмотрела на бывшую сноху. Она знала, что младший сын в разводе с Эммой, но всё равно считала её самой любимой среди других снох. По-видимому, за ласковое отношение к себе.
Уезжали бывшие супруги из деревни на том же такси, на каком и приехали. Эмма и в салоне «Волги» продолжала светиться радостью, прижималась плечом к Максиму, поглаживала его ладонь. Мужчина готов был расцеловать любимую женщину, но не решился. А войдя в Эммину квартиру, так разволновался, как будто сейчас придётся делать то, что с удовольствием бы сделал на пять, но знал, что получится из рук вон плохо.
Эмма буквально на днях, вновь задумавшись о своём будущем, решила, что ей нужен Максим такой, какой он есть: физически сильный, надёжный. И за его спину, в случае чего, всегда можно укрыться. «Любовники? Это, как говорится, всё временное, на чём не стоит зацикливаться. Вот ежедневно лежать перед сном с близким по духу мужчиной, гладить его сильное тело, прикасаться к нему губами – такое счастье не каждой женщине выпадает».
Вечер у «молодых» прошёл удовлетворительно. Во всяком случае, Эмма даже похвалила Максима, чего раньше не делала. Поверил он ей или нет, неизвестно, но его больше волновал другой вопрос.
– Всё это хорошо, Эмуля, но завтра мне в прокуратуру надо идти.
– Макс, ты дома, не переживай. Давай я тебя ещё поцелую…
Назавтра в десять утра Максим находился у следователя городской прокуратуры Мишина Виталия Петровича. Темноволосый мужчина лет тридцати (ходил он в гражданском костюме), как вскоре определил Максим, был интеллигентным и доброжелательным. Вёл протокол допроса спокойно, уделяя внимание самым незначительным, казалось бы, мелочам. Закончив допрос, который можно было принять за доверительную беседу, попросил Максима, чтобы все свидетели из деревни, не боясь, приходили в прокуратуру для дачи показаний.
– А мне когда приходить к вам в следующий раз? – спросил Максим.
– Думаю, не скоро, пока всех не опрошу. Но в первую очередь мне бы хотелось поговорить с Зениным, вашим другом. Короче говоря, вы работайте, а мы будем разбираться.
Попрощавшись со следователем, Максим подумал: «Какие разные люди работают в правоохранительных структурах – одни грубые и необъективные, а другие – воспитанные, грамотные специалисты, любящие свою работу. И ещё они видят в подследственных и подозреваемых не преступников, а прежде всего людей».
Геннадий Зенин лежал в районной больнице, куда его привезла машина скорой помощи. Ему в первый же день наложили на голову четыре шва, поскольку от ударов кирпичом были рваные раны. Максим, немного успокоившись после визита к следователю прокуратуры, съездил к Геннадию. У того хотя и были повязки на голове, однако в целом он чувствовал себя нормально. А во время беседы признался товарищу, что хитрит, рассказывая врачам про сильные боли в висках.
Максим попросил его:
– Ты хитри, но знай меру. И помни, что тебя следователь ждёт. Поговори с лечащим врачом, скажи, что тебе в прокуратуру срочно надо…
Спустя два дня после этого разговора Геннадий приехал в прокуратуру, где провёл более трёх часов. Всё это время следователь никак не мог понять, по какой причине Зенин увиливает от принципиального вопроса.
– Товарищ Зенин, я ещё раз уточняю: вы звали на помощь Муханова?
– Да, когда нападавший стал наносить мне удары половинкой кирпича по голове, я испугался, что он меня убьёт.
– Как вы на земле оказались? Между вами и Соколовым сначала была борьба?
– Нет, борьбы не было. Я побежал от калитки в огород, а мне кто-то бросил твёрдый предмет в затылок. У меня закружилась голова, и я упал.
– Вы упали лицом вперёд?
– Да.
– Кто вас перевернул на спину?
– Нападавший.
– Это тот, которого Муханов ударил доской?
– Да.
– Вы видели, как вас бил Соколов?
– Один раз видел: он замахнулся на меня.
– Чем замахнулся?
Наступила пауза.
– Так чем он замахнулся? Вы только что говорили, что Соколов наносил удары половинкой кирпича по вашей голове. Вы подтверждаете это?
– Я закрыл глаза.
– Ответьте конкретно: вы видели, как Соколов наносил вам удары?
– Помню что-то… расплывчато.
Как ни пытался следователь получить от Зенина вразумительный ответ, но так его и не дождался.
Через месяц следователь прокуратуры в очередной раз вызвал Муханова. Задав ему несколько уточняющих вопросов и получив исчерпывающие ответы, Мишин попенял, что Зенин не договаривает чего-то.
– Удивительно, как он не видел, что Соколов наносил ему удары половинкой кирпича. Память отшибло? Но он в той ситуации не терял память.
– Вы правы, Виталий Петрович, – уверенным голосом сказал Максим, – с памятью у него полный порядок, так как он в больнице мне говорил, что видел, как удары ему наносил Соколов. И я отлично видел: когда он лежал на земле, то крутил головой, чтобы уклониться от кирпича. Как он мог не видеть?..
Вновь встретившись с Геннадием, Максим прямо его спросил:
– Ты почему не говоришь следователю правду? Ты же видел, что на тебе Соколов сидит и половинкой кирпича удары наносит. С какой стати темнишь?
Зенин стал указательным пальцем правой руки тереть глаз, будто соринка туда попала. Потом, глядя куда-то в сторону, сказал:
– Понимаешь, Макс, я что-то растерялся и с дури ляпнул, что не видел, кто меня бил по голове. А потом испугался, что следователь скажет, что я хочу запутать следствие. И меня за дачу ложных показаний – в кутузку.
– Гена, в следующий раз, когда тебя следователь вызовет, честно скажи, что ты вспомнил: удары кирпичом тебе Соколов наносил.
– Макс, я ещё раз говорю: меня в этом случае могут привлечь к уголовной ответственности за дачу ложных показаний. Нет, в тюрьму я не хочу, я там не выдержу.
– Гена, пойми, это не дача ложных показаний: вчера ты не помнил, а сегодня вспомнил. Ведь голова – это тёмный лес.
– Я согласен, что голова для врачей тёмный лес, но у следователей своя голова. Нет, Макс, показания я менять не буду.
Максим качнул головой и, не попрощавшись, ушёл. «Ну и козёл ты, Гена, – со злостью подумал. – Ты даже не козёл, а предатель. Как с тобой дружить после этого? Ты теперь и не друг, и не враг, а так. Правильные слова написал Владимир Высоцкий, значит, и его когда-то друг подставил, а может, и предал».
Вечером, как только Эмма пришла с работы, Максим рассказал ей о разговоре с Геннадием.
Выслушав бывшего супруга, Эмма с ненавистью в голосе произнесла:
