«Умница, послушная!» – похвалил он её и снова закашлялся. Тёплая слюна со сгустками крови вылетели ей прямо на щёки, она только успела закрыть глаза, как почувствовала эту мерзкую вонючую слякоть, попавшую ей на лицо. Она потекли вниз.
Юля хотела что-то сказать, как-то вырваться, остановить этого больного, но он рванул её вниз – сердце остановилось, Юля это чётко ощутила, поняла, что летит, что ПАДАЕТ В ПРОПАСТЬ – дальше этой искорёженной груды металла, но теперь другая рука её послушалась, и она успела закрыть ей лицо.
Сон закончился так же, как и начался, внезапно. Она подскочила на кровати, и тут же принялась вытирать лицо, ожидая там увидеть слюну и кровь туберкулёзника из кошмара. Но всё было сухо и чисто. Она медленно вздохнула и принялась подниматься с постели. Саша вроде бы уже ушёл в школу… Юля решила сделать себе зелёного чая, чтобы хоть как-то успокоить оголённые нервы…
Работа. Когда работа – тяжёлая и занимающая кучу времени каждый день, да если ещё ты себя отдаёшь ей полностью, она займёт вообще всё твоё время и твоё сознание. И начнёт даже сниться тебе.
Конечно, Юля очень много раз слышала истории о том, что врачи – хорошие врачи – собирают со своих пациентов болезни. Что кардиологи мрут от инфарктов, а онкологи – от онкологий. А психиатры сходят с ума…
«Интересно, – думала она, опять рухнув в постель этим ранним утром, прогоняя остатки жуткого ночного кошмара. – А стоматологи отчего мрут?»
Она прекрасно знала, что от запущенных зубных болезней можно склеить ласты, но сильно сомневалась, что сами стоматологи могли запускать собственные зубы до такого состояния. Насмотревшись на гнилые зубы, воспалённые дёсны, кариес, зубные камни и налёт, вряд ли бы они стали относиться спустя рукава к своему здоровью.
Это как в школе – говорят, чтоб зубы чистили и сладкое не ели. Но дети всё равно продолжают жрать сладости горстями, пока они у них не заноют, не потемнеют, не начнут крошиться. Лучше бы сразу показывали, как происходит лечение, как ставят укол, как сверлят, как накладывают пломбу. В какой-нибудь государственной клинике с перегидрольной толстухой, которая сначала чуть не выбивает зубы во время рентгена, а потом такая же толстуха-медсестра путает шприцы с водой и хлоргексидином. И ты сидишь сорок минут с открытым ртом, будто пробуешься в жанр «adult».
Фух, ну и ассоциации… Не особо приятная тема, можно сказать, больная.
«Каждый пациент забирает твою частичку».
Кем это сказано? Она не помнила, но сказал этот кто-то очень точно. В особенности, если пациент сложный. И речь идёт даже не о диагнозе – в «приёмнике» за всё время работы она насмотрелось всякого и на всяких… А о самих людях. Большая часть их не может объяснить, что с ними приключилось, и ты, словно ветеринар, идёшь наугад…
Хотя медицина куда проще ветеринарии – так или иначе с людьми всё равно проще, тем более со взрослыми.
Кошмары медицинского характера мучили её на протяжении всей врачебной карьеры – начиная от занятий патанатомией в университете и заканчивая кашляющими бабульками в их поликлинике.
Сегодня днём у неё смены не было – по графику же ночное дежурство. Сидеть и принимать вместе с неврологом и травматологом тех, кто потерял сознание, обжёгся, выстрелил петардой не в ту сторону, перебрал палёного алкоголя на радостях. Были и особые случаи: поножовщина, черепно-мозговые травмы, передозировки.
Ей не особо нравилась её работа, но она всё равно день за днём ходила на неё. Как говорится, белый халат не ты выбираешь, а он тебя. И всё.
По ночам в больнице ещё хуже, чем днём. Особенно, если тебе нельзя спать, а надо делать обходы и заполнять истории болезни. В общем, если ты работаешь там.
Юлия была не одна в ординаторской – рядом маячил тяжеленный невролог по имени Артём. Габаритный любитель вольной борьбы обладал тяжёлым характером, а особенно это проявлялось во время ночных дежурств в отделении.
Она сидела за столом и изучала «дело Снегирёва» – его медицинскую карту, отслеживая историю болезни его кожи. Невролог же стоял рядом, наслаждаясь горьким кофе. Стояла относительная тишина, в любой момент могущая рухнуть из-за зазвеневшего проводного телефона внутренней связи.
– Мне показалось, что он к тебе клеится, – заметил Артём после пристального взгляда на млевшую в душной ординаторской коллегу. – Он уже третий раз к тебе приходит.
– Я никого усыновлять не планирую, – резко отрезала она. – Так что у Снегирёва нет ни одного шанса. А вот его кожа меня беспокоит.
– С тобой всё нормально? – спросил Артём вяло, подавляя зевок. Он беспрерывно мешал кофе в маленьком коричневом стаканчике из пластика, скребя ложечкой по стенкам. Взгляд его тёмных сонных глаз говорил о том, что ему хотелось быть где угодно сейчас, но только не на дежурстве в больнице. – Пусть им дерматовенеролог занимается наш.
– Да, – безучастно отозвалась Юля, переворачивая исписанные страницы медицинской карты Снегирёва.
– Ты будешь листать его медкарту, пока она вся не разлезется? – спросил он, может быть, чуть резче, чем хотел. Но быть таким раздражительным по ночам в больнице – обычное дело. – Что ты там высматриваешь всё?
– Не могу понять, что с ним. Говорю же.
– Пусть Лисицын им занимается, сказал же я, направление у него есть.
Юля невольно усмехнулась, закрыв карту.
– Только не говори, что ты меня ревнуешь к нему.
Артём вспыхнул, как августовский пожар. Он завертелся на месте, ища глазами такую точку, куда смотреть будет не так стыдно.
– У тебя тоже шансов нет, – продолжила Юля серьёзно, отчего Артём чуть не провалился под пол.
– У Вас никто шансов и не просит, Юлия Викторовна.
– Ладно, не обижайся на меня, – бросила она ему вслед, но невролог уже пошёл к выходу большими шагами, отчего его белый халат стал развеваться на ходу. – Тёма, стой!
Но тот уже выскочил из ординаторской, хлопнув дверью. Она невольно заулыбалась: какие же они все здоровые! И слесарь этот, и сосед её, и Артём, и Борис. И даже её Саша, наверное, к двадцати годам так раскабанеет… Но это даже хорошо. Мужчина должен быть большим и сильным. Девочки таких любят.
Вернулся он немного позже, держа в руках ещё один стаканчик с кофе, и она уже стала клевать носом, чуть не уронив голову на стол рядом с блеклой лампой.
– Юлия Викторовна, будете кофе? – спросил он, вырвав её из беспокойной дрёмы.
– Буду…
– Тогда сходите и возьмите себе сами, – сострил Артём и хохотнул.
Юлия вздохнула, вспомнив, что он обиделся на неё десять минут назад. Она работала с ним уже давным-давно, и в приёмном отделении она осмотрела с ним, наверное, тысячи призывников, бездомных и просто неуравновешенных граждан во власти делирия. И они сто лет уж как начали «тыкать» друг другу, часто шутили и вместе могли проводить выходные – по-дружески, конечно… И во время таких вот бесед у них как-то зашёл разговор о фобиях – в конце концов, это было бы забавно, если б у невролога имелась фобия…
И она имелась: Артём рассказал, что дико боится муравьёв, боится всю свою жизнь. Сначала её даже это позабавило, но потом дошло дело до её фобии, и она сразу помрачнела…
Настала очередь тогда смеяться для Артёма. Но сейчас же он начал бормотать совершенно серьёзно:
– Смотри, вот этот Снегирёв твой… Он же слесарь. Кстати, ты знаешь, чем отличается слесарь от столяра?
– Без понятия, – отозвалась она, передёрнув плечами, вспоминая молоток, торчащий из сумки.
– Тем, что слесарь работает с железками, а столяр – с деревяшками. У них и молотки различаются. У столяра он спереди сделан под гвоздодёр, а вот у слесаря – тяжёлый такой, монолитный.
Юлия резко поднялась из-за стола:
– Тебе смешно? А вот я ничего смешного в этом не вижу… Если бы тебе в детстве хотели размозжить башку молотком, и ты бы сейчас не смеялся…
– Спокойнее, Юля Викторовна, я уже в детстве был здоровый, как твой Сашка, со мной боялись все связываться…
Наступило гнетущее молчание. Где-то дальше по коридору звучали приглушённые голоса.
– Извини, Юля. Я знаю, что это всё очень серьёзно для тебя. Просто я… Плохо шучу.
– Ты отвратительно шутишь, – поправила она его. – И никогда не научишься, наверное.
– Извини, – ответил он ядовито, – обещаю придумать что-нибудь получше и посмешнее.
– Всё нормально, – махнула она рукой, немного подумав. На самом деле тяготило её ещё кое-что: с Сашей не просто не боятся связываться, а связываются, а ещё и колотят будь здоров. – У меня с Сашей небольшие проблемы.
– Выкладывай.
И она рассказала, что ей удалось узнать: Артём же слушал внимательно, шкрябая ложкой по стаканчику так, что хотелось себе вырвать уши.
– Обычные пацанские разборки, не переживай так.
Она невесело усмехнулась:
– А если его так поколотят, что он в этот «приёмник» загремит?
Теперь настала очередь подумать для Артёма.
– Ты смотри сама, конечно… Только вот парням свойственно выяснять так между собой отношения. Мы же все как животные. Мы должны крошить друг другу черепа, чтобы понять, кто тут альфа-самец, кто главный! Кто будет водку жрать и баб е…
– Артём!
– Извини, Юля, – он пошёл и уселся на свободный стул, отчего тот надсадно скрипнул. – Я просто устал, потому никак не могу нормально пошутить… Я лишь хочу сказать: если ты побежишь разбираться в школу, то не факт, что Саше это поможет. Это может обострить конфликт. Я тебе как невролог это заявляю. Я, конечно, не психолог, но и мне это очевидно.
Она содрогнулась, представив, какой скандал может закатить её сынок.
– Я не могу допустить, чтобы моего сына поломали, как ты этого не понимаешь? Я пойду и узнаю, что там творится! У него есть и директор, и классный руководитель. Так пусть что-нибудь предпримут.
– Тебе виднее… Если хочешь, я могу пойти с тобой. Когда планируешь?
– Думаю, послезавтра точно пойду. Но тебе там делать нечего… Вот Бориса можно позвать. Отец как-никак. Пусть участвует в жизни ребёнка.
Артём скривился.
– Если ты ему до сих пор доверяешь… Пожалуйста. Кто я такой, чтоб тебя отговаривать.
– Почему ты стал такой обидчивый? – удивилась она. – Это что-то возрастное?
– Нет, просто ты меня не замечаешь, меня это злит.
– Тебя сложно не заметить… Я надеюсь, ты не собираешься меня преследовать? Потому что ты всё равно не заставишь меня жить вместе с тобой, – она попыталась произнести этой весёлым голосом, но не получилось: Артём отнёсся к этому очень серьёзно.
– Лучше беспокойся о том, что тебя начал преследовать этот «пэтэушник» с прыщавой мордой… Берегитесь, Юлия Викторовна. Он сюда начал захаживать очень уж часто.
Улыбка Юлии померкла, но ответить она ничего не успела: резко зазвонил телефон, отчего они оба вздрогнули. Визгливая трель понеслась по комнате.
– Терапевт слушает, ординаторская.
В трубку затараторила постовая медсестра.
– Поняла, иду.
– Что там? – спросил невролог, сминая в руке пустой стаканчик из-под кофе.
– У Соломина давление подскочило, жалуется, что уснуть не может. Я сейчас.
Она пошла к выходу, но в голове крутились слова Артёма: «беспокойся о том, что тебя начал преследовать этот «пэтэушник»». Быть может, она непростительно сблизилась с этим парнем?! Об этом следовало подумать завтра. В свой законный выходной.
И ранним утром, когда нервная ночная смена у неё закончилась, а трамваи только-только начали ползти по ещё сонному городу, она отправилась домой, проспав почти половину пути.
В этот раз в подъезде она встретила зеленоголовую девчушку в ядовитом спортивном костюме, которая чуть не сшибла усталого терапевта.
– Осторожнее, дамочка… Нечего здесь бегать. На улицу идите и там бегайте!
– Расслабьтесь, тётенька, – дерзко отозвалась зеленоволосая. – Я и так иду бегать. Хотела управиться до появления людей, да вижу, что пенсионерки уже повылазили из своих квартир. Куда ходили, в собес?
Во время этой пикировки они обе замерли, окинув друг друга взглядом: даже будучи на нижней ступеньке, эта зелёная фурия глядела своими острыми глазами на остром же лице так вызывающе и свирепо, что Юля даже опешила.
– Что Вы себе позволяете? – пролепетала она. – Хамка.
– Успокойтесь. В вашем возрасте нельзя нервничать. Тромб оторвётся. И – всё!
И она понеслась дальше, шлёпая яркими кроссовками по ступенькам. Низенькая, худенькая, лёгкая. Как шелест ветра пронеслась и исчезла за подъездной дверью.
Юля же стала браниться про себя, но вслух ничего не говорила – измотанная женщина после ночной смены лишь мечтает о том, чтобы поскандалить с какой-то сумасшедшей.
Саша, судя по всему, уже ушёл в школу, поэтому она просто рухнула в кровать, едва раздевшись. Спала она крепко, и ей ничего не снилось.
Проснулась поздно, когда солнце уже залило комнату, и первое, о чём Юля подумала – надо решать проблему Саши. Решила позвонить одному качку, напрямую причастному к его появлению на свет.
Конечно, Борис сначала трубку не брал – будний день, и ему некогда трындеть по телефону, наверное, в данный момент он ворочает большими деньгами. Или просто лапает свою секретаршу, третьего не дано.
– Чем могу помочь, Вика? – спросил он в трубку, и от неожиданности у Юли даже перехватило дыхание. Но буквально тут же он громогласно рассмеялся, не позволив ей возмутиться. – Да шучу, шучу. Не паникуй. Юля, я тебя узнал, богатой тебе не быть…
– Я звоню не просто так, не ёрничай.
Она прошла на кухню и стала доставать бренчащую миску из кухонного ящика, чтобы насыпать туда хлопьев. Пока Борис затих, но голоса на заднем фоне гудели – он точно сидел на работе, развалившись в дорогущем кожаном кресле «за тыщу баксов».
– Ну, излагай суть вопроса, некогда дорогая. Чем смогу – помогу обязательно.
Юля почувствовала холодную и липкую ненависть, просыпающуюся у неё внутри к когда-то любимому мужу. Его самодовольство не знало границ. Он как бы говорил «ну, умоляй меня помочь тебе». Пот выступил на её лице – ей предстояло сохранить самообладание, потому что речь шла об их сыне. Она медленно выдохнула, прикрыв глаза.
– Ало, меня слышно?!
– Да, Боря. Я тебя слышу. Довожу до твоего сведения, что наш сын почти каждый день получает от своего одноклассника. Ты собираешься с этим что-то делать?
Он помолчал, вероятно, подбирая наиболее острую и удачную шутку, которая у него имелась. Но когда он заговорил, его тон оказался совершенно лишён малейшей шутливости, его пронзала громадная серьёзность.
– Во-первых, некогда дорогая, я слышу сегодня об этом в первый раз. Во-вторых, если это происходит не первый раз, почему же ты ничего с этим не делаешь? Почему ты ему не поможешь?! Ты его мать, ты с ним живёшь!
Гнев в Юле стал закипать, как чайник на плите. Надо сохранить спокойствие и не реагировать на его колкости, на его обвинения. На его «буксование», что ли.
– Во-первых, некогда дорогой, наш сын пошёл весь в тебя, потому с ним особо и не поговоришь. Во-вторых, он всё держит в себе. В-третьих, кто из нас мужчина, в конце концов?! Я понимаю, что тебя там окружают упругие задницы двадцатипятилетних нимф, и тебе совершенно некогда принимать участие в воспитании собственного сына. Но совесть у тебя должна быть! Хотя бы её остатки.
Он помолчал, обдумывая сказанное. Даже вызывало некоторое сожаление, что он не вспыльчивый, как, например, Артём. Этого не обидишь и за язык не поймаешь.
