Из котлована шагнула наружу. Ослепла, в режим автомата вошла.
Что помню сейчас? – Белизна. Белизна без изъяна. Белизна – совершенство, как вечность, как смерть. За это нельзя ухватиться – течет. Трудно ногам удержаться – ползет. Видеть почти невозможно – слезы, и лишни очки. Всё смешано с Солнцем. Стужа с жарой, ослепленье со счастьем.
Бояться? Но нет впереди ничего, ни горя, ни тьмы.
Шар пускает снежок, тот улетает, скрываясь из виду метрах в шести. Спуск начинаем. Идем серпантином, и Шар впереди исчезает так часто, что надо спешить. Снег – не вода, не утонем, и крутизна – не обрыв, слава Богу. Спустились.
Морена. Сначала камень и лед, потом потекло. Передышка. Назад поглядим. Ого. Наши следы почти, что коснулись колонны седого, открытого льда. Как мы остались в живых? Провиденье. Оно оставляет нас дальше пожить, для чего? То ль бедолаг не заметив, то ли, напротив, строго блюдя Свой Закон. Ну что же, спасибо. Подарок оценим потом. Теперь нам бы к дому.
Уж это Кумбель, уж Кумбель, так Кумбель. Скалы рыхлые, будто здесь взрывотехник работал. И река. На широкой морене сначала чуть бегут ручейки, сливаясь, потом расходясь, исчезая под лед, и вот небольшая речушка-ребенок, волчонок, покусать норовящий ботинок без смысла.
Так примерно шагали часов до пяти. Здесь уж девочки-речки не видно. Тут девушка с юным упорством, то ли колдуя, то ли в скверный характер войдя, рушит, ревет и убить, попадись, обещает. Ткнется в берег отвесный – ку-ку, нам опять переправа. Если же берег и тот вертикален, лезем, кандальники, вверх, хоть это не просто. Чавкает грязь под ногой и вместе с тобою к низу ползет. Взяться за камень не думай. Это не камень, а симулякр, остаток скалы-развалюхи, только дотронься, он в реку тебя унесет. Главное – зрению не доверяй. Что видишь, то только глазами и трогай. Вцепись зорким глазом, а рук не протягивай, цыц.
Солнце не в радость, его нам не надо. Скалы – не скалы, а рухлядь для самоубийц. Ну а девушка стала ведьмой, ведуньей, бессмертной. Мощной дланью ворочает бульники лихо. Как кулаком упрется в ботинок, ревет и мимо летит. И летит, и летит в бесконечность, мокрою пылью кидая нежданно в глаза.
Переправа, – вверх. Переправа, – вверх. Лезем наверх второй, третий, десятый раз. Не до счету.
Рев снизу. Это рев кипящей плоти земной. Нет ей меры, нет названья так, чтоб понятно.
Какая колдунья, смешно. – Стихия, кипящий котел. Какая река? не течет, не играет. Ни камней, ни воды – ничего. Белая – белее вершинных снегов, белее белого цвета. Бесплотна? Плотнее летящего поезда лба.
Наконец, берег правый расширился, стал проходим. Река сама по себе, ей нет дела до нас, ну и славно. Если б силы остались…
Что же Шар? Может, блаженствует? Вряд ли. Бодро идет шагах в двадцати. Конечно, его я держу. Не может он бросить меня и быстро домой побежать. Наверно, ругает себя, что связался. Но по виду не скажешь. Надежней стены, но и как на стене, я на нем ничего не читаю. Кроме надписей: «Опасно», «Шагай», «Подожди».
Около девяти вечера мост показался. Всё. Дела нам нет до реки. Мы на твердой земле, на дороге. Мы с людьми, хоть людей и не видно пока. Шар впереди, ногами одна за другую цепляясь. Как мои ноги идут, мне не понять. Вверх ведь часа полтора, в темноте, без сознанья, на автопилоте. Полтора часа вне жизни.
теплой землей мягкой травой
в камень на жесткий снег
сине-лиловое над головой
как неподвижный бег
и от земли в воздух крутой
лезвием забытья
выслушать мокрой метели вой
голос ее нытья
там выше воя и выше нытья
неописуемый свет
жизнь на другой стороне бытия
где и травы нет
После этого Большого похода Шар как бы приблизился ко мне. Он мне и жизнь спасал. Как-то я увязла в снегу так, что не могла поднять ногу. Он подскочил, схватил меня за шиворот и выдернул из ловушки, как цыпленка. Я в душе была благодарна ему, но кроме родственных, – мы оба из МГУ, – никаких чувств не было.
Да вот еще, его образ героя труда померк по сравненью с «сундуками».
Сундуки
Люди. Людей мало. Научных работников, техников плюс астрономов, всего пятеро.
Прежде всего, старшее поколение. Тем, кто строил, кто первые годы работал, – им слава. Богатырские женщины были. Всё могли: перебросить ведро через гору, на вершину любую взойти, телескопы, приборы от Цейса, так наладить, что и теперь всё работает. Эти женщины не амазонки, но мышцы – камень, мозги – Пифагор.
Они здесь бывают, но редко. Как выглядят? Сила – в движенье любом. Простота – на изысканность тянет: ухищренья убогим нужны, современным.
Где ж того поколенья мужчины? Где восторг человеческих сил? Ну, Василий. Не поняла я его. Он работает и остальное время – отстраняется Я с ним двух слов не связала. А кто еще? – Никого. Юный Коля, самый мне близкий, но дроби не может считать. Что с нас взять? Мы, словно Богом забытое племя, живем, чтоб от прежней культуры следы не исчезли. То, что создано было, чтоб бурьяном не сделалось вмиг, а лишь постепенно.
Август. Желтое солнце. Небо как пух, земля теплой ванной. Лежу на траве и в тишине, как в зеркале, вижу себя. Я не такая, нет. Я не большая, нет. Но я в этой траве, как трава, и в небе, как небо. Я всюду, я здесь. Только и есть, что трава, только и есть, что скала, только и будет. Здесь чистота, в чистоте я сама. Жизнь – чистота. Смерть – чистота, поэтому жизнь никогда не пройдет.
Я в ватнике, мне хорошо на траве, на раздетой, согретой земле, каменистой траве.
Урчанье мотоцикла. Коля летит от домов и возле меня тормозит. Мы оба согреты Солнца Дарами. Мы пьяны, и вечера тихим прощаньем закатным задеты.
Садись, говорит. Мы летим. После озера выскочил – трюк цирковой – на трубу.
Водопровод круто вниз над землею висит. Пьяный дух беззаботен – не страшно, ведь кто-то всех пьяных хранит. Вот труба, наконец, из воздуха в землю уткнулась, приехали. Мы с Колей стоим, как в пещере, во влажной, блестящей листве. Здесь, чуть ниже, чем наше жилище, широкие листья, а ели, как в праздник, сбились в кучу, держат друг друга, кто лапой, а кто и колючим стволом.
Буйный день, окончанье. Коля, пусть – му, но как выпьет, на подвиг великий готов.
И вот в нашем сонном болоте разносится слух: сундуки. Не сразу поймешь, что за люди за словом скрываются. Что оказалось? Когда-то большое количество ящиков к нам они привезли. Кто имя такое придумал? Может, Роза?
Итак, к нам едет команда, почти как в футболе: 12 космической веры апостолов юных. С ними дядька-куратор, черноморской закалки начальник. Ведь столица апостолов на море Черном, а здесь филиал. Здесь небо.
Неделю сидели, почти никто их не видел, только в обед дружной гурьбой спускались с небес до трактира. Нет оживленья, всё тихо, всё молча – тоска. Только Семенов, ниже шорт на коленке Вити-фотографа бинт разглядев, через лужайку парня окликнул: «Виктор, голова заболела? Повязка сползла». И дико потом хохотал. Команда плечами пожала, команда прошла. Семенов остался доволен. Мертвяшкам себя показал: он остроумен и весел не то, что московские бледные люди.
Тем временем в наш беспризорный приют прибивается некто Ужимов, литератор, на службе в газете «Степняк». С заданьем – ученую жизнь описать.
Ужимов ходил и уныло смотрел на приборы, на трактир, на людей. Что-то его, ну никак ничего не волнует.
Наткнулся на сундуковых парней. Несли что-то хитрое к дому. «Вы днем, как и ночью, все сутки в работе?» – «Отнюдь, аппарат для души», первый молвил. Второй уточнил: «Самогонный». Третий уныло, – «вот, сочинили». И снова тот первый: «Попробуем в эксперименте». Ужимов ужался, стал маленьким, – очень участье хотелось принять, ох принять, – жалобно вслед уходящим смотрел. Вскипел от нахальства. Больше к умным решил не соваться.
Электрик Петрович в то время увлекся кролями, и зайчики всё еще живы к моменту Ужимова были, хоть скоро он их, откормивши, увез. Клетки утром откроет, зайцы не сразу, но прыг и в траве что-то личное ищут. Кушают, весело машут ушами, потом затаятся и долго комками лежат.
И вдруг наш Ужимов чуть не убил, наступил в черно-белую кочку живую. «Что это? – радостно. – Заяц?» «Ну, да», – отвечали.
Вот заяц и стал ушастой фигурою речи, средоточием мысли научной.
Высоко, высоко, высоко, – степнякам сообщал литератор. – Там, где только туман и люди в тумане героический пот утирают, на благо отчизны трудясь, там самый-пресамый, самый в мире и самый на свете – высотный аутентичный грызун проживает бок о бок с наукой, ничуть от нее не страдая, а скорее в ней нишу найдя. Астрозаяц, открытие века, супергрызун. Ихней науке куда, если нашу науку чудотворит природа сама.
До таких вот высот интеллекта добрался, очень сильно хотелось в редакции премию взять.
«Высокогорное чудо» – заглавие вышло.
Долго смеялись электрик, завхоз, звездочеты. Сундуки, о протесте подумав, решили, с таким интеллектом нет смысла тягаться. Написали плакат, лозунг дня, ненавязчивый кукиш. Буквами ярко красными слово одно «ОТНЮДЬ». Всю стену он занял, устроившись под потолком. На этом забыли статью, щелкопера и все, что внизу там кипит.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69800215&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
