Мила Сангина "Клятва на пламени"

– Сильвина… Ты ведь не ненавидишь меня?

Сильвина закатила глаза.

– Конечно, нет. Поверь мне, все устроится. Я буду очень скучать, но мы скоро увидимся.

Сильвина не кривила душой. Она вовсе не сердилась на сестру. Младшая с детства ее защищала, и эта преданность поддерживала Сильвину в самые трудные моменты. А еще ощущение, что все идет правильно, внушало покой. Конечно, Сильвина хотела стать женой и матерью, но ей казалось, что там впереди, в туманном будущем, ее ждет что-то важнее замужества. В своих снах Сильвина часто бродила по дорогам и попадала в места, которые не видела даже на картинках книг. С годами подобные сны лишь укрепили ее уверенность в том, что однажды она сама отправится в путь, вот только мысль, что придется оставить родные края, не только завораживала, но и пугала.

На другое утро младшая дочь воеводы уезжала к своему жениху. Проводы не заняли много времени, но поглядеть на отъезд Велены собралась вся деревня. Сильвина стояла впереди толпы и смотрела вслед удаляющимся телегам. Холодный воздух пробирал до костей, но Сильвина так и не шевельнулась, пока последняя повозка не скрылась с глаз. Потом она вытерла мокрое от слез лицо и в полном одиночестве поплелась назад в дом.

***

Под подошвами сапог поскрипывали половицы. Только этот звук нарушал тишину, царящую в логове мурьхи. Словно запорошенные снегом белые стены покрывала густая паутина. С потолка свисали тяжелые коконы, в которых копошилось что-то мерзкое. А ведь совсем недавно это помещение было обеденным залом одного не слишком популярного постоялого двора. Хозяева заведения – муж и жена – сидели в креслах у очага. Одного взгляда на них хватило, чтобы понять: гостей им больше не принимать.

Киран приблизился к камину, взглянул на высохшие лица и обнажившиеся в неприятном оскале зубы. Мертвецы походили на мумифицированных вельмож, которых он видел во время путешествия на восток. Вот только этих несчастных «засушили» в спешке.

В дальнем углу что-то закопошилось. Киран выпрямился и, повинуясь инстинкту, уклонился вправо. Рядом с его левым ухом точно стрела просвистела, обдав кожу могильным холодом. Следующая атака была быстрее, и Киран нехотя извлек из ножен меч. Металл запел, отражая яростный удар, на лезвии заплясали блики. И вновь нападающая втянула когти.

Киран опустил меч и развернулся. Из погруженного в полумрак коридора появилась фигура, закутанная в тонкие белые полотна. Серебристые волосы спускались почти до самого пола. Мурьха не шла, а плыла, и ее алые губы улыбались. Одеяние не скрывало ни раздувшиеся руки, ни огромный живот. Такая неосторожность.

– Просто жирная мерзостная личинка, – лениво прокомментировал Киран. – Напилась чужой кровушки?

Мурьха, все так же сыто улыбаясь, подняла руки с длинными когтями и поманила его к себе.

– Да. Уже иду.

Он двигался быстро, но и она оказалась неожиданно резвой. Взгляд Кирана едва успевал за ее тенью, да и полотна вокруг мурьхи плясали как на ветру и отвлекали внимание. Белая ткань ослепила на мгновенье, а потом пришла боль. Один коготь мурьхи впился в плечо Кирана, и он уронил меч.

Демоница стояла перед ним и смотрела на него пустыми немигающими глазами.

– Я спою тебе на ушко, – нежно сказала она. – И буду играть с тобой всю ночь…

– Ты уж прости меня, страхолюдинка, – так же ласково ответил он, перехватывая скользнувший из левого рукава кинжал. – Я обещан другой.

Клинок легко вошел в ее горло. Мурьха захрипела, закачалась и выпустила жертву.

– Кстати… – продолжил Киран и рассек клинком воздух, оросив коричневыми каплями деревянный пол. На рукояти сверкнул изумруд. – Твое отродье я еще вчера упокоил. А не надо было невинных девушек на алтарь тащить.

Ответом ему было невразумительное шипение и яростные хрипы. Мурьха корчилась в предсмертных муках и на глазах истекала неприятной слизью. Через пару минут от демоницы осталась лишь лужа на полу.

Киран коротко выдохнул и повернул голову, чтобы взглянуть на раненое плечо. Царапина его не беспокоила, а вот кожаный плащ было жалко.

Заскрипели дверные петли, и вслед за этим неприятным звуком в коридоре послышались торопливые шаги. Киран наклонился, чтобы поднять меч, а когда выпрямился, увидел на пороге Дана и Талона.

– Сжечь тут все, – коротко приказал Киран.

Его люди обменялись хмурыми взглядами.

– Вам больше заняться нечем, – проворчал Талон.

– Там это… От брата вашего послание, – заговорил Дан и с отвращением взглянул на жижу, которая недавно была мурьхой.

– И без вас разобрались бы. Зачем руки пачкать?

– В общем, просит вас выехать. Встретить должен на полпути.

– Вы точно лорд? Или наемник с большой дороги?

– Девицу нашли. Должницу. Надо бы взыскать.

– И это тоже, – неодобрительно сказал Талон. – Не было печали. Неблагодарные людишки… Всегда одна и та же история! А теперь тащиться черт знает куда!

– И куда же мне тащиться? – негромко поинтересовался Киран.

– В Вересдол, – поспешно ответил Дан.

Талон с мрачным видом кивнул.

– Да. Там ваша девица. А брат ваш очень сердит.

– Он всегда сердит, – сказал Киран и зашагал к двери. – Сперва завернем в город.

– Лорд Астер! Нужно ехать прямо сейчас!

– Нет, – возразил Киран. – Прямо сейчас мне нужен новый плащ.

2.

Сильвина плохо себе представляла, на что ее обрекли родители, когда оставили за главную. Прежде обе дочери воеводы до дел не допускались, да и не интересовались ими. Каждый раз оказываясь в центре внимания деревенских, Сильвина страшно робела, а работники вовсе не стремились обращаться к ней за помощью. И вот, спустя три дня после отъезда Велены, в дом Велимира заявился Паним – один из самых зажиточных местных крестьян – и вызвал Сильвину для важного разговора.

Она никогда не любила этого человека. Было в нем что-то отталкивающее, почти пугающее. Прежде он только поглядывал на нее, как сытый кот смотрит на мышку, но не пытался с ней заговорить. Теперь он смотрел на нее с выражением такого снисходительного превосходства, что у нее холодок по спине бежал.

С самого детства Сильвина побаивалась всех мужчин. Братьев у нее не было, отец скупился на добрые слова, и каждый работник в отцовском окружении казался ей суровым. Просьбу Панима она выслушала с плохо скрываемым волнением. По словам гостя, Велимир обещал снабдить его зерном для посева. И раз уж воевода в отъезде, Паним решил напомнить об обещании старшей дочери хозяина.

– Хорошо, берите, – поспешно ответила Сильвина, когда он закончил речь. – Все, что обещал отец.

Отчасти она хотела избавиться от гостя, который вел себя несколько самодовольно, отчасти просто не знала, как поступить. В итоге Паним опустошил господский амбар и, довольный глупостью молодой дурочки, отправился восвояси.

– Ничего твой отец этому пустомеле не обещал, – холодно сказала ключница, когда о поступке Сильвины узнали в доме. – Ты сильно сглупила.

Ключница, суровая пожилая женщина, всегда одетая в черное, жила в поместье Велимира много лет. Она управляла работниками в доме, следила за припасами, и только у нее Сильвина осмеливалась просить совета.

После визита Панима крестьяне в деревне с недовольством поглядывали на непутевую дочь хозяина, а Сильвина упрямо делала вид, что не замечает этого. Потихоньку она бралась за домашние дела, но ее просьбы исполнялись неохотно. Один раз она даже услышала, как кто-то из работников обронил:

– Кто ж захочет подчиняться проклятой девке.

Это замечание было как предательский толчок в спину, но Сильвина вновь ничего не предприняла.

Шли дни, а от родителей все не было вестей. Весна не успела заявить о себе, как вдруг налетел снежный вихрь – предвестник вернувшихся холодов. Поля вымерзли так, что ранние посевы Панима не взошли, и эта беда малость поумерила его самодовольство. Зима выдалась трудная, а теперь люди готовились к непростой и голодной весне. К Сильвине теперь наперебой обращались с просьбами, и все чаще она видела недовольство в лицах своих визитеров. Одна лишь ключница могла осадить негодующих крестьян.

С голодом и холодом шутки были плохи. Сильвина совсем отчаялась и написала письмо родителям с просьбой помочь, но ответа не получила. Девушка совсем потеряла покой. Ну какая из нее хозяйка дома! Матушка всегда называла ее косоручкой, которая не умела ни шить, ни печь. Вот у Велены все чудесно получалось, а старшая то и дело попадала в неприятности. Не зря в народе ее кликали «проклятой девкой». С самого детства родные заставляли Сильвину носить всевозможные обереги, но и они не шибко помогали. О девушке шла дурная слава, хотя Сильвина и не понимала до конца, чем такое заслужила.

Прежде суеверные крестьяне предпочитали с Сильвиной не встречаться, а когда говорили с ней, часто касались мешочка с рябиной, которую в здешних краях многие деревенские носили на груди. Глупый страх перешел и к детям. Как-то раз, когда Сильвина следила за разгрузкой обоза с привезенной едой, к ней подошел ребенок лет шести и принялся с интересом ее разглядывать. Сильвина, занятая мысленными подсчетами денег и товаров, не сразу заметила мальчика. Когда она наконец обратила на него внимание, он тихо сказал:

– Здравствуйте.

– Здравствуй, – с улыбкой ответила она.

– А что вы делаете?

Ей понравился такой искренний интерес. Она вынула из сумки холщовый мешочек с кусочками сушеного яблока, которым собиралась перекусить позже, и протянула ребенку.

– Вот, держи. А я тут бочки считаю.

Мальчик несмело поднял обе руки и принял угощение в ладони. На мгновенье он уставился Сильвине в глаза, потом развернулся и со всех ног бросился к толпе мальчишек, которые играли на другой стороне улицы.

– Я посмотрел ведьме в глаза! Я посмотрел!

В его голосе мешались гордость и страх. Сильвина застыла с разинутым ртом, не зная то ли плакать, то ли смеяться.

Одна из крестьянок, ставшая свидетельницей этой нелепой сцены, преградила дорогу мальчику и шлепнула его пониже спины.

– Ты что такое болтаешь! Совсем страх потерял.

Сильвина поспешно приблизилась, и крестьянка испуганно посмотрела на нее.

– Вы его извините… – затараторила она, смешно раздувая ноздри. – Глупый еще…

– Ничего страшного, – неестественно звонким голосом отозвалась Сильвина. – Они же играют.

Она видела, как пальцы крестьянки скользнули за пазуху, и готова была поставить все добро в сегодняшнем обозе на то, что эта женщина не руки грела, а нашаривала оберег с рябиной.

В очередное студеное утро Сильвина поняла, что пришло время решительных мер. Она позвала ключницу и велела ей отпереть комнату родителей. В эту спальню и Сильвина, и Велена заглядывали редко, на то был родительский запрет, но сейчас выбирать не приходилось.

– Открой его, – попросила она ключницу и кивнула на тяжелый кованный сундук, в котором родители хранили все самое ценное.

Он доходил Сильвине до пояса, но, когда ключница подняла крышку, стало ясно, что сундук наполовину пуст. Там были какие-то бумаги, свитки и книги, несколько шелковых отрезов, но ничего стоящего.

– Что ты ищешь? – спросила ключница, когда устала наблюдать за тем, как Сильвина лихорадочно роется в этом мусоре.

– Ларец с драгоценностями.

– Так забрала его твоя матушка.

От неожиданности Сильвина села там, где стояла. Мысль о том, что придется съездить в город и заложить камни, которые ей завещала покойная мать, преследовала Сильвину уже несколько дней. Самоцветы Таяна получила в качестве подарка на помолвку, и лишь они остались напоминанием о ее первом муже и родном отце Сильвины.

Отчим никогда не претендовал на эти украшения, и Сильвина привыкла считать их своими, хотя и не надеялась увидеть драгоценности в собственной шкатулке до замужества. Этим утром она наконец собралась с духом и решила заложить хотя бы часть драгоценностей, однако теперь и эта возможность справиться с охватившим деревню голодом растворилась.

– И денег у тебя почти не осталось, – безжалостно прибавила ключница. – Пиши отцу, пока все не стало плохо.

Сильвина не разделяла уверенность в том, что получит долгожданный ответ на еще одно письмо, но все же написала и отправила послание Велимиру. В тот же день она снова пошла проверить, как выполнялись ее поручения. Даже недовольные взгляды работников и брошенные в спину резкие слова ее не смущали.

В следующие недели домой она возвращалась только ночевать. С рассвета Сильвина отправлялась следить за работой в полях, потом проверяла, как идут дела в деревне. Ее жгла мысль о том, что она подвела родителей своим неумелым управлением, но очень скоро это чувство было вытеснено беспокойством о людях вокруг. Прежде она не сталкивалась так близко с бедностью, и тяжелая жизнь некоторых крестьян, даже тех, что не были работниками отца, поразила ее до глубины души. Она раздала свои одеяла, плащи и платья тем, кто страдал от капризов погоды, а потом открыла кладовые и начала делиться остатками провизии. Ключница велела молодой хозяйке образумиться, пока дом не растащили по бревнышку. Сильвина подумала над этим советом и взяла под свою опеку маленьких детей, которым было разрешено гурьбой заваливаться в дом воеводы, в то время как их родители трудились в полях.

Прежде Сильвина не знала такой одержимости чем-то. Она постоянно боялась где-то не успеть, боялась болезней, которые могли навредить жителям. Эти страхи довели ее до исступленного состояния. Днем всем казалось, что она легко порхала с места на место, однако по ночам в тишине и одиночестве своей спальни Сильвина растирала ноющие ступни и плакала от боли и усталости.

Она запомнила как страшный сон ночь, когда в деревне случился пожар. Людей с дикими глазами, плач детей, женские крики. Кто-то спотыкался, опрокидывая ведра с водой. Кто-то кричал, чтобы выносили добро. Сильвина чуть не сорвала голос в ту ночь, однако не без помощи старосты деревни и ключницы ей удалось всех утихомирить. Ее неприятно поразило то, что крестьяне оказались совсем не готовы к случившейся беде, а она, изнеженная девица, читавшая о борьбе с огнем в какой-то книжке, знала что делать и не утратила хладнокровия. Та ночь была морозная, но ближе к рассвету Сильвина стирала рукавом пот со лба и задыхалась как после бани. Крестьяне больше не роптали и послушно выполняли ее указания. То, как она справилась с пожаром, заставило жителей деревни взглянуть на нее с приятным удивлением, а то и с уважением. Вот только Сильвине уже было все равно: и косые взгляды перестали ее обжигать, и благодарности она не замечала. Единственным, что преследовало ее неотступно, была усталость. К счастью, пожар стал последней крупной неприятностью перед тем, как тепло наконец вернулось в деревню.

Мало-помалу тревоги Сильвины отступили. С обозом из города пришло долгожданное письмо от матушки, в котором та сообщала, что они с отцом погостят у Велены до осени. Видимо, сестра тайком сунула между страницами и свою записку, в которой просила Сильвину приехать как можно скорее.

Прильнув спиной к воротам, Сильвина дважды перечитала послание матушки. Строчки плясали перед глазами, к горлу подкатывал ком. Колокольчик почтовой повозки уже давно стих, а Сильвина все не шевелилась, такая ее жгла обида. Матушка даже словом не обмолвилась о том, что Сильвине делать дальше. Даже не пожелала хоть как-то помочь.

Наконец Сильвина справилась с собой. Она вернулась в дом и пошла прямиком на кухню, где ключница в одиночестве чистила морковь. Старая женщина окинула Сильвину быстрым взглядом и грубовато сказала:

– Устала, наверное?

Сильвина покачала головой и опустилась на лавку.

– Сестра к себе зовет.

– Да и поезжай.

– Матушка вряд ли обрадуется.

– И пусть.

Сильвина невольно фыркнула. Ключница посмотрела на нее и скупо улыбнулась.

– Как же ты на мать похожа.

– Мама красивая была.

– Очень похожа. Если бы не это.

Ключница ткнула себя пальцем в щеку, и Сильвина невольно поморщилась. Родимое пятно, совсем крошечное, на ее правой щеке любили обсудить люди, которые прозвали Сильвину «проклятой девкой».

«Это ее черт лизнул, когда из печи тащили», – шептались за ее спиной.

Что эти слова означали, Сильвина не знала, да и не хотела знать.

– А Велена разве на маму не похожа?