Пойду ли я на это? Смогу ли жить с мыслью, что виновна в гибели пусть даже общеизвестного гада? С чем легче смириться – с собственным малодушием или трусостью? Пришло время решать.
Вот я и решаю. Лёжа в той самой испугавшей меня комнате на той самой, повергшей в шок, кровати.
Поначалу вообще всё равно было, куда меня несут. Да и потом тоже. Спину разрывало от боли так, что даже подташнивало. Или это от ржавчины, забившей носовые пазухи аж до самого горла? Кровь для меня всегда пахнет именно ржавчиой.
Бельё на этот раз тёмно-синее, непривычно прохладное и с запахом ополаскивателя. Значит, стирают, не выкидывают. Аромат «Морозное утро». Мы тоже таким пользуемся, и этот факт немного успокаивает. А, может, это действие одного из уколов, которых мне сделали штук пять, не меньше.
– Значит, поживёшь пока здесь, не школьница. Нуркан за тобой присмотрит.
Нуркан – это хорошо. С Нуркан я договорюсь. Именно её руки натягивают на низ моей спины простынь, прежде чем достать из-под живота обрывки платья. Я достаточно посветила трусами перед малознакомыми мужчинами, так, что до сих пор при воспоминании об этом заливаюсь краской.
Лифчик мой они тоже разрезали. Не пережил он этой ночи. Очень и очень жаль, хороший был, добротный. Покупала, думала, что сносу не будет. А вот же ж…
– Может, всё же сообщить кому-то? – в который раз интересуется Гера.
– Нет, – твержу я и удивляюсь, почему под таким словом так тяжело ворочается язык.
Всё-таки, лекарства.
Просыпаюсь от ещё одного укола.
Надо мной стоит Нуркан.
– Это антибиотик, – говорит она и аккуратно тянет из меня шприц, зажимая место укола ватным тампоном. – Инъекция два раза в день. Чтобы не было заражения. Порез глубокий.
– Спасибо, – шепчу. – Вы тоже доктор?
– Медсестра. Тридцать лет по операционным.
И вправду: незаменимый сотрудник.
– Как тебя угораздило-то? – спрашивает.
Вместо ответа я тяну жалостливо:
– Мне домой надо.
– Пётр Сергеевич сказал лежать. Можешь на всю жизнь инвалидом остаться.
Верю, что могу. А ещё верю, что Юлька с ума сойдёт от страха, если утром не вернусь. Позвонить не могу: остатки моего обычного кнопочного телефона, раздавленного при падении, покоятся где-то в карманах бывшего платья.
Доверится Нуркан? Да или нет?
Воспоминания, как она гнала меня из комнаты, перевешивают сомнения.
– Сестра будет волноваться, если не вернусь.
– Скажи адрес. Я предупрежу.
– Только не говорите никому, пожалуйста. Не хочу, чтобы они знали.
Очень неудобно смотреть на человека, когда лежишь на животе. В поле зрения только кант платья и ноги, обутые в чёрные пластиковые тапки. Нуркан предана Герману и этому месту. Не переборщила ли я, ненамеренно его очерняя?
Я замираю в ожидании вердикта.
Женщина медлит несколько минут, прежде чем осторожно опуститься на край кровати. Её рука так же осторожно ложится на мою голову.
– Нехорошее это место, Таня. Зря сюда пришла.
– Уйду, – обещаю. – Сегодня бы и ушла, но видите вот…
Я замолкаю, поражённая неожиданной лаской от почти незнакомого человека.
– Герман неплохой парень. Сильный. Справедливый. И люди вокруг него тоже неплохие. Но молодые они ещё. Глупые. Творят дела, за которые спрос обязательно будет. Ответят ли?
– Я за помощью к ним пришла, – неожиданно для себя признаюсь. – Сестру мою обидели, а у неё ребёнок маленький.
– Неужто, сами не справитесь? Молодые. Здоровые.
– Теперь думаю, что да.
– Вот и правильно. В долгу здесь быть нельзя. Я схожу к ней, предупрежу. Вещи тебе принесу. А потом помогу уйти.
Нуркан тяжело поднимается на ноги, а я тяну руку и хватаю её за подол.
– Почему вы мне помогаете? – Не спросить не могу, хотя и не ожидаю честного ответа.
Но он честный настолько, что даже пугает.
– Потому что могу. И потому что моей дочке никто не помог.
Мне остаётся только думать, что случилось с дочерью Нуркан, и молиться, чтобы дни вынужденного затворничества прошли для меня без последствий.
Глава 16
Из-за отсутствия в комнате окон невозможно определить день сейчас или ночь.
Я то проваливаюсь в сон, то выныриваю из него, всякий раз спросонья забывая, где нахожусь, а потому пугаюсь. Темноту разрезает только футуристическая подсветка бара. Стекло и хрусталь выглядят, как уменьшенная копия пространственного тессеракта из «Интерстеллара», а я представляюсь себе летящим наблюдателем, пересекшим невидимую границу горизонта событий.
В роли пассивно плывущей по воде щепки мне неуютно, и я делаю всё, что могу, чтобы поскорее выплыть из несущего вперёд потока.
Не скулю, когда Пётр меняет мне повязки. Не кривлюсь при виде шприца. Ем всё, что носит Нуркан – это чаще всего мясо и мясные бульоны – и очень, очень много сплю. Отсыпаюсь за месяц ночной работы.
– Дисциплинированный ты пациент, Таня. Быстро поправишься.
Пётр пытается меня разговорить, но я мужественно держу оборону и никак не реагирую на его ободрение. В конце концов он сдаётся, молча делает свою работу и уходит.
Нуркан приносит не только вещи, но и новый телефон – мамину неубиваемую «нокию». Я сразу звоню Юльке.
Она отвечает после первого гудка и сразу начинает плакать:
– Тессочка, с тобой всё хорошо? Они ничего тебе не сделали?
Второй вопрос вводит меня в ступор, и я отвечаю с некоторой задержкой и очень неуверенно.
– Со мной всё хорошо.
– Правда хорошо? – вопит Юлька.
– В очередной раз неудачно упала.
– В какой ты больнице? Та женщина ничего не сказала.
– Я в «Точке». Обошлись без больницы.
– Тогда почему не едешь домой?
– Потому что я упала на спину. Нельзя двигаться. Здесь есть доктор, он за мной наблюдает.
– Доктор в ночном клубе? – удивляется Юлька, и я понимаю, что сболтнула лишнего.
– Юль, не переживай. Со мной всё хорошо. Скоро буду дома.
У нас настолько крепкая связь, что она моментально понимает, что больше я ничего не скажу.
– Хорошо. Я буду звонить.
– Не надо. Я сама. Спасибо за телефон.
– Тессочка… – начинает Юлька снова и замолкает на полуслове.
– Что?
– Тебе правда ничего не сделали?
– Мне правда ничего не сделали. И меня пугает, что ты спрашиваешь об этом во второй раз.
Я буквально вижу, как на том конце трубки Юлька тушуется, открывает и закрывает рот, выпучивает глаза и мотает головой, подбирая подходящий ответ.
– Я просто за тебя переживаю, – в конце концов выдавливает она, и я обещаю себе, что к этому разговору мы ещё вернёмся.
Звукоизоляция здесь хорошая. В том смысле, что звуки клуба почти до меня не доносятся. Только иногда по вечерам под бит сабвуферов вибрирует пол, что для меня является временным контуром. Так я отсчитываю сутки.
В один из вечеров приходит Рошанский и сразу начинает с претензии.
– В отделе кадров нет твоих документов.
– Знаю.
Как только решила, что ухожу из «Точки», сразу перестала испытывать беспокойство и волнение, которые всякий раз чувствовала при разговоре с главным администратором.
– Это нарушение. При приёме на работу наличие паспорта и медкнижки обязательно.
– У меня её нет.
– Значит, надо сделать. Или ищи другое место.
– Хорошо, – соглашаюсь я, чем ставлю начальника в тупик.
– Герман Александрович велел выплатить тебе денежную компенсацию, – сообщает Рошанский после небольшой паузы. – Как по мне, не за что. Ты сама виновата.
– Хорошо, – опять соглашаюсь, чтобы поскорее его выпроводить.
Он медлит. Не уходит. Стоит, переминаясь с пятки на носок. Я вижу его мягкие синие мокасины, которые он по обыкновению носит, и хорошо отглаженные брюки.
– Эта компенсация может быть несколько больше, если ты напишешь объяснительную, что травмировалась по собственной глупости.
Не скажу, что данное предложение стало для меня неожиданным, но вот услышать его оказалось намного больнее, чем я предполагала.
Девочка, что ещё жила во мне, хранившая в сердце трепетные воспоминания о команде Мстителей, машет призрачной ручкой и медленно растворяется в воздухе.
Цинизм в словах отравляет настолько, что даже говорить тяжело.
– Хорошо, – говорю я третий раз. – Я напишу. – Ничего писать не собираясь.
– Вот и славно!
Голос довольный, и Рошанский наконец-то уходит. А я с нетерпением ожидаю прихода Нуркан.
С меня хватит.
Чтобы сходить в туалет, с кровати в эти дни я буквально сползаю.
Забинтованные ноги почти не гнутся, потому при ходьбе я напоминаю себе навалившего в штаны робота. Ещё и спина ровная из-за стягивающей кожу повязки. Такой королевской осанки у меня сроду не было, а моя маленькая грудь теперь тянет на приличную двойку.
Я ношу короткие шорты и укороченную майку, которую удобно поднимать при перевязке. Напоминаю себе Лилу Даллас из «Пятого элемента» – вся в белых бинтах. Да и волосы такие же сваляные после почти пяти дней лежания в кровати. Только белые.
