Секунда невесомости, и Юдей оказывается на твёрдом холодном столе. Треск ткани, клацанье ножниц.
– Халат! Хэш, покинь операционную.
– Вместе с тобой, Реза.
– Тогда и ему халат!
– Хэш, я здесь не останусь.
– Тогда увидимся на обеде, мам.
– Хорошо.
Голоса тонут в неразборчивом шёпоте, хлынувшем прямо в уши. Юдей не различает слов, но их звучание складывается в слепок идеи, которая пронизывает её насквозь и оборачивается холодной песней ненависти ко всем теплокровным, думающим, дышащим, чувствующим.
Агония выедает глубокие полости внутри Юдей, и их быстро заполняет этот шелестящий и неумолимый голос страшного существа. Она и не пытается ему противостоять, от неё первоначальной – той Юдей Морав, которой она была ещё утром – почти ничего не остаётся. Что-то уничтожает её, медленно и планомерно, кусочек за кусочком. Пока не включается свет.
Он пробивается сквозь веки. Расплавляет их, как тонкую преграду из рисовой бумаги, и рвётся дальше, проникая в мозг, в артерии и вены. Он вымывает шёпот из ушей и гонит тьму. Питает Юдей изнутри, превращает её в ангела и возвращает ей саму себя. Крик, рвущийся из горла, рождён не болью, но радостью.
– Что с ней?
– Не мешайте.
– Доктор…
– Не мешайте!
Юдей выгибается дугой. Полости носа затапливает горячим и красным, первые капли скользят по едва видимым руслам вокруг рта, перемахивают через подбородок и стекают дальше, подгоняемые сёстрами.
– Доктор.
– Я прикажу вывести вас, если вы не заткнётесь!
Юдей бьётся в припадке. Она уже не понимает, кто она. Её сознание одним махом становится больше тела, вырывается наружу и захлёстывает комнату невидимым вихрем из агонии и наслаждения. Женщина заболевает и выздоравливает, падает и взмывает к небесам. Умирает и рождается заново. Что-то хрустит, но это её не заботит.
– Твою же… Жгут. Надавите здесь. Три кубика эссенции…
– Доктор, это уже третья…
– Колите. Мы на пике.
– Не удержим.
– Так позовите ещё кого-нибудь! Вон, два охламона стоят…
– После…
– Будет после, мар Ипор. Держите. Крепче держите!
Юдей видит небо. Оно раскидывается прямо за стенами комнаты, подбирается к ней и готовится поглотить в один присест. Всех людей внутри. Сплошной бастион туч формирует второй горизонт параллельно первому, а между двумя линиями облака рисуют таинственный узор. Они пытаются что-то сказать, но Юдей не понимает их языка. Она отворачивается и смотрит внутрь комнаты.
Распластанное на хирургическом столе тело кажется Юдей незнакомым. Да, оно совсем не походит на ещё живое существо – истекающее кровью, изломанное чудовищным процессом, который ещё до конца непонятен никому из присутствующих – как оно может быть вместилищем живой души?
«Это я? Нет! Не может…» – думает Юдей, но её непреодолимо тянет к этому обезображенному куску мяса. Она вяло сопротивляется, поворачивается обратно к небу, но оно в секунду исчезает, растворяется в черноте. Юдей вновь смотрит на тело…
…и открывает глаза.
– П… получилось? Доктор?
– Пик пройден, а дальше… На всё воля Элоима.
– Она в сознании?
– Нет, это рефлекс. Сестра, палата для гэвэрэт Морав готова?
– Да.
– Вымыть, переодеть и установить круглосуточное наблюдение. Сообщать о малейших изменениях состояния. Посторонние, пожалуйста, покиньте операционную. Мар Ипор, кажется, вы хотели прояснить какой-то вопрос?
Халаты, измазанные кровью и вязкой чёрной жижей, аккуратно снимают и бросают в подготовленное высокое ведро с плотной крышкой. Две медсестры в толстых перчатках и защитных масках приносят большие тазы с тёплой водой и осторожно, но быстро ополаскивают пациентку.
Юдей Морав скорее напоминает впопыхах сшитую куклу, чем живого человека. Всего за несколько часов она потеряла такой объём телесных жидкостей, что должна была испустить дух, но грудь медленно поднимается и опускается, а глаза, стоит приподнять веко, реагируют на свет.
– Ну что, выкарабкается бедняжка? – спрашивает одна медсестра другую, когда операционная пустеет.
– Может и выкарабкается, – отвечает вторая, пожав плечами. – Но ничего хорошего её не ждёт. Лучше б померла.
>>>
Кто-то рядом.
Она чувствует это кожей, будто существо посылает невидимые сигналы. Мышцы напрягаются, пальцы под тонким одеялом сжимают простынь в комок, слух обостряется. Юдей «видит» комнату, чувствует каждую вибрацию, исходящую от движения. Стоит незнакомцу приблизиться, она тут же бросается на него.
– Тише, тише, – слышит она, открывая глаза. Рядом с кроватью женщина в тёмно-зелёной форме медсестры: блуза с узким рукавом, широкая длинная юбка, белый фартук. Светлые волосы собраны в пучок и прикрыты шапочкой.
– Кто вы? – спрашивает Юдей. – Где я? Что это?!
Всё тело пациентки перехвачено широкими кожаными ремнями. Изнутри они подбиты войлоком, потому кожу не натирают, хотя затянуты туго.
– Давайте по порядку, хорошо? – предлагает медсестра, мягко улыбаясь. – Вы были сильно ранены, и вас доставили в госпиталь. Некоторое время пробыли без сознания. Ремни нужны на случай дискинезии. Теперь я задам несколько вопросов. Как вас зовут? Какой сейчас год?
– Госпиталь? Что за госпиталь?! Мы… как я сюда попала?! Отвяжите меня!
Юдей дёргается один раз, второй. Сильная боль в руке заставляет её зажмуриться. Она замирает настороженным зверьком и смотрит на медсестру, не скрывая подозрений, но бросив всякие попытки освободиться.
– У вас… у вас могут быть провалы в памяти. Я позову доктора, как только мы закончим. Пожалуйста, скажите, как вас зовут?
– Юдей, – чеканит пациентка, – М… К… Монраф?
Разворошённая дикарями библиотека – вот чем обращается память женщины, привязанной к кушетке. Привыкший к порядку мозг вслепую шарит в горах воспоминаний, пытаясь выудить ответы.
– Я не помню год, – шепчет Юдей, и на глазах появляются слёзы. – Я не помню, какой сейчас год! Пожалуйста, отвяжите меня. Отпустите домой. Я никому не скажу, что была здесь.
– Гэвэрэт Морав, прошу вас, – медсестра садится на кровать, берёт ладонь пациентки в свою, – успокойтесь. Вам не нужно бояться, всё позади. Память обязательно восстановится. Амнезия и спутанность – самые безобидные последствия операции. Сейчас тысяча девятьсот десятый. Что последнее вы помните?
Всплывающие в голове картины иногда чёткие, а иногда размытые, но Юдей не может сказать, где реальность, а где попытка заменить утраченное выдумкой. Она отчётливо помнит замок в горах, на удивление хорошо сохранившийся, и, вместе с тем, смутно припоминает тёмно-бежевый фасад с массивной лестницей, обрамляющей фонтан. Что из этого Университет, а что – Унтаглейская крепость, Юдей сказать не может.
– Что со мной случилось? – звенящим голосом спрашивает она. – Я упала? Поранилась? У меня сильно болит рука. И что это за госпиталь?
Юдей старается говорить спокойно, но истерика прорывается наружу непрошеными модуляциями голоса.
– На вас напали, – отвечает медсестра. – Помните?
– Я…
Паук прыгает на Юдей из глубин памяти. Она резко дёргается. Рука вспыхивает новым приступом боли.
«Ч… что?».
Теперь силуэт чудовища подстерегает её в каждой мысли, в каждом случайном образе, возникающем в голове. Он селится на периферии сознания и не вступает в круг света, который сделал бы его реальным, но незримо преследует носительницу. Ей хочется проверить, не спряталась ли тварь под кроватью.
– Паук…
– Мы называем их кизеримами, – говорит сестра, и по её вмиг округлившимся глазам Юдей понимает, что услышала то, чего не должна была слышать. Медсестра убирает руку, встаёт, поправляет юбку и делает шаг в сторону двери.
– Как? Кизеримы? Это какой-то новый вид…
– Простите, – резко прерывает пациентку сестра. – Я не должна была этого говорить. Забудьте.
– Что это значит?! – Юдей не хочет даже пытаться держать себя в руках. – Почему вы не объясняете, что напало на меня?!
– Гэвэрэт Морав, пожалуйста.
– Мне плохо. Я задыхаюсь. Выведите меня на улицу. Пожалуйста. Мне нужен свежий воздух.
– Гэвэрэт Морав, успокойтесь…
– Выпустите меня отсюда!
Юдей напрягает все мышцы, как вдруг понимает, что едва может пошевелить даже пальцем на руке. Это не паралич – полное бессилие. Злые слёзы текут по щекам, рот кривится беззвучным воем. Паника и гнев вытесняют сознательные импульсы, и она продолжает тянуть ремни, то ли пытаясь порвать их, то ли надеясь, что они исчезнут сами собой.
«В ловушке! В ловушке!» – повторяет про себя Юдей, а в это время медсестра судорожно готовит инъекцию. Руки трясутся, игла бьётся о стенки ампулы с белёсой жидкостью. Профессионализм оставляет сестру, она вновь чувствует себя юной девушкой, которая только пришла в Городскую больницу наниматься на работу. Кровь, грязь, крики. Сочувствие, смешанное с цинизмом один к одному.
Подготовив шприц, медсестра оборачивается и встречается с Юдей взглядом. Для женщины, которая пришла в себя после трансформации и почти месячной комы, в ней слишком много энергии.
«Обманывала нас? Всё это время?» – думает сестра, делая шаг вперёд. Пациентка скована, едва шевелится, но медсестра всё равно боится, что та каким-нибудь образом освободится и бросится на неё. Всё внутри говорит отложить шприц и бежать, бежать как можно дальше, из госпиталя, лаборатории, а может быть и города, потому что злобный взгляд обещает ей самую мучительную смерть из всех возможных.
Пересилив себя, сестра подходит к кровати и заносит иглу.
– Не смей, – шипит Юдей. Медсестра замирает. Голос чужой, нечеловеческий. Как будто говорит кто-то, для кого речь и язык – новый и непривычный способ общения. Медсестра никогда не испытывала ничего подобного. Чистый первобытный ужас.
– Я…
– Замрите, – произносит кто-то за её спиной. Женщина вскрикивает, роняет шприц, и он, громко звякнув о металлический поручень кровати, падает на пол. Осколки брызжут во все стороны, несколько хрустят под каблуками туфель, когда медсестра разворачивается. Тень у двери палаты обезличивает высокую массивную фигуру, но сестра и так знает, кто это.
– Мар Оумер, я…
– Ничего страшного. Кажется, мар доктор звал вас.
– Д… да.
– Всего доброго, – чуть слышно произносит мар Оумер. Дверь закрывается за выскочившей пулей медсестрой. Щёлкает замок.
– Что ж, гэвэрэт Морав, позвольте представиться. Хэш Оумер.
Женщина на кушетке цепенеет. Она смотрит на тёмную фигуру и пытается по голосу представить себе того, кто сейчас выйдет к ней. Отдельные детали, вроде тяжёлого квадратного подбородка или массивных бровей, никак не удаётся собрать в более-менее общую картину.
– Я…
– Вам тяжело говорить?
– Что?
– Вам тяжело говорить? – повторяет мар Оумер медленнее.
– Нет.
– Хорошо. Хотите пить?
Юдей глубоко вздыхает, прислушивается к себе.
– Да.
– Тогда сейчас я налью воды в стакан, сниму ремни и дам его вам. Хорошо?
– Хорошо.
Он двигается мягко и быстро, с опасной грацией хищника, хотя в первую секунду Юдей кажется, что обладатель такого массивного тела обязательно должен быть неуклюжим. Широкие плечи, длинные руки. Гость постоянно остаётся в тени, так что рассмотреть его как следует не удаётся. Тогда Юдей закрывает глаза и принюхивается. Обострившееся обоняние тут же вычленяет лёгкий след пота и духов медсестры, какой-то яркий химический запах, исходящий от белья и одежды, призрачный кисловатый аромат инъекции и сырой штукатурки, сухой дух дерева. Хэш Оумер будто бы не пахнет вовсе.
«Но ведь это невозможно».
– Пожалуйста, не открывайте глаза. Прошу.
Юдей подчиняется, чувствуя, как ослабевает давление на ногах, потом выше – на бёдрах, на поясе, груди, обеих руках и, наконец, шее. Ей тут же хочется открыть глаза и поблагодарить спасителя, но что-то удерживает. Будто в словах гостя скрывался гипнотический приказ.
