А и сами теперь не царим, не поем,
И влачимся слезно в ризмановых ряднинах,
Буде кельхи дадут, за бытье изопьем,
Нету крыльев – горбы тлеют звездно во спинах.
Страстотерпные с глав посрывали венцы,
Стопы наши язвят черневые колючки,
Белы хлебы несли ко Тебе первенцы,
Обобрали, Господь, голодарные сучки.
Иль приидем в алтарь, ангелочки узрят
Струпья ран да пухи – кликни чад из притвора,
Бойной кровию, виждь, наши лики горят,
Енчит все у колод окаянная свора.
III
Дале немость, Господь, остаемся молчать,
Пресеклись январи и святочные оры,
Вот и губы свела терневая печать,
Наши кельи пусты, чернь лиется в затворы.
Истекли во пирах слезы солью одно,
Упилися псари мертворожденных кровью,
Как накинут поверх плащаниц нам рядно,
Положится черта иродов суесловью.
А в миру всяк и был без пурпуры венца,
Сокрывали ж псалмы краснобаи конвертны,
И попросят сказать – не замолвим словца,
Баловство эта речь, от которой мы смертны.
И елико, Господь, чада трачены днесь
Лютой Смертию все, их встречать благонужно,
Нет родни и царевн, только ангелы здесь,
Серебряный потир князем пущен окружно.
И рядились в резье да старизну, хвалы
Воздавали Тебе, бессловесно гибели,
Пусть хотя бы теперь, прескорбя, ангелы
Осенят под Звездой первенцов колыбели.
«Горят ромашки золотые…»
Горят ромашки золотые,
Поидем во поле кричать,
Сколь опоздали к нам святые,
Их сами выйдем привечать.
В уголи-очи глянем ясно,
Хоть слезы горькие язвят,
Ах, как горят цветки всекрасно,
А мертв сегодня, кто лжесвят.
По нам и чайки откричали,
Кромсая пурпур истемна,
И нет светлее той печали,
Где солоней слезы волна.
Где мгла кровавее рассвета
И льются с каждого листа
Лишь крови Нового Завета
В двунадесятые цвета.
«Возбранят как рыдать, побезмолвствуешь всласть…»
Возбранят как рыдать, побезмолвствуешь всласть,
Раз молчанью у смерти училась.
Потому невозможно с коленей упасть —
Соль в послезную кровь проточилась.
Не смотри, истязателей взоры темны,
Вкруг пылают небесные фавны.
Мы распишемся ныне во цветь белизны,
Все мучения наши подавны.
Рои демонов хлеб именитства ядят,
Сомрачились Господние хоры,
На трапезе одне фарисеи галдят,
Чернь серебра лиют в разговоры.
Обойдется ль без пений грезеток чреда,
Заменят им литаньи нощные,
Пусть горит и горит ледяная Звезда,
Освещая дороги страстные.
Из перстов только черные вынут мелки,
Восцелуют бескровны ланиты,
Нас в посконном резье и найдут ангелки,
По каким эти слезы излиты.
«Вновь темно, а и мы не горим…»
Вновь темно, а и мы не горим,
И молчат колоколен верхи,
И узревшим пылающий Рим
Очеса закрывают мехи.
Тартарийские нети полны,
Так ворам ли в геенне сгорать,
Весело фаворитам Луны
Убиенных царей обирать.
Тесно вкруг мирового стола,
И юродствуют здесь, и ядят,
Наши образы вечность пречла,
Что хмельные музыки гудят.
Веселятся ль, юродствуют зря,
Им руками светил не достать,
Мы и в мраморной тьме декабря
Будем вечные книги листать.
Ах, виется декабрьский оклад
И картины мирские легки,
Звонари окликают гиад —
Братьям их несплетенны венки.
Концерт в записи
Приближение к зеркалу
Весна твоей жизни совпала с весною,
Венцы филармонии Бах осеняет,
И плачут над каждой органной трубою
Заздравные свечи, и воск их не тает.
Над пурпурной тяжестью бархатных кресел
В сребристо-линейном ристалище зала
Горящею радугой реквием взвесил
Электроорган векового накала.
Он помнит величье и свечки иные,
Ручейную сладкую негу вотуне,
Бессмертие любит изыски свечные,
Червовые искусы в черном июне.
Давно извели бедных рыцарей дивы,
Какие спасать их брались всебесстрашно,
Лишь фурьи меж нас, а белые Годивы
В альковах вкушают с принцессами брашно.
Дались нам аркадии княжеских спален
Темнее, доныне мы там хороводим,
Невинников легкость дика, вакханален
Их танец, Рудольф, что и девиц изводим.
Коль всех отравили цветками граната,
Еще семенами и зернами, Коре
Вернем эти яства, за фугой соната
Звучит пусть, Алекто ль мила Терпсихоре.
Нам чистые ангелы шлют угощенья,
Нам розы свои ароматы даруют,
Свободней музыцы сии обращенья,
Царицы стонежные с нами пируют.
Серебряных эльфам гвоздей яко видеть
Не стоит и маковый рай неохранен,
Закажем убийцам армы ненавидеть,
Равно им терничник нектарный возбранен.
А что воровать друг у друга ауру,
Мы были велики и время лишь наше
Лелеяло пенье и нашу тезуру
Червленою строчкой тянуло по чаше.
Теперь из нее пьют эльфии нектары,
Летят ангелки на мрамор белладонны,
И нимфы златые влекут в будуары
Убитых царей, и алмазятся донны.
Нет маковых раев, а мы и не плачем,
Сон вечности крепок и белых альковниц
Еще мы успеем почтить, и сопрячем
Еще партитуры в охладе маковниц.
Когда лишь в партере темнеет от света,
Близ фата-морган усмиряются чувства,
На пленке миражной в слоях черноцвета
Сияет немая пластина искусства.
