В большом зале появилась целая галерея рисунков (репродукций, не подлинников) художника Яр-Кравченко, изображавших советских писателей: тут были Горький, Шолохов, не помню, кто еще. Тут же висела, в рамке, под стеклом, репродукция репинского «Ответа запорожцев султану», – отец обожал эту вещь <…> Все это было для меня абсолютно непривычно и странно – отец вообще никогда не любил картин и фотографий[250 - Аллилуева С. И. Двадцать писем к другу. М., 1990. С. 21–22. Курсив наш.].
Мы можем лишь предполагать, чьи портреты составляли этот сталинский литературный «пантеон», однако у нас есть некоторые основания для более конкретных гипотез относительно графических работ, которые могла видеть Аллилуева. А. Н. Ян-Кравченко в 1948 году получил Сталинскую премию второй степени за картину «Горький читает товарищам И. В. Сталину, В. М. Молотову и К. Е. Ворошилову свою сказку „Девушка и смерть“ 11 октября 1931 г.» (1947) и за портреты М. Горького, Д. Бедного, Джамбула Джабаева, И. Барбаруса (Вареса) и С. Нерис[251 - См.: В Совете Министров Союза ССР. О присуждении Сталинских премий за выдающиеся работы в области искусства за 1947 год // Правда. 1948. № 112 (10853). 21 апреля. С. 1.]. В то же время на стенах Ближней дачи могли оказаться и любые другие изображения из большой серии Ян-Кравченко «Галерея советских писателей»[252 - Серия состояла из 53 графических портретов советских писателей и поэтов, среди которых были: М. Горький, Айбек, С. Айни, А. Акопян, М. Бажан, И. Барбарус, Д. Бедный, Е. Буков, В. Василевская, А. Венцлова, В. Вишневский, С. Вургун, Л. Гира, Ф. Гладков, Б. Горбатов, А. Григулис, Ш. Дадиани, Джамбул, Н. Зарьян, А. Исаакян, В. Катаев, Б. Кербабаев, Л. Киачели, Я. Колас, А. Корнейчук, А. Кулешов, Я. Купала, В. Лацис, Г. Леонидзе, Л. Леонов, П. Маркиш, С. Маршак, В. Маяковский. С. Нерис, Н. Островский, Л. Первомайский, А. Прокофьев, Я. Райнис, М. Рыльский, И. Семпер, А. Серафимович, К. Симонов, С. Стальский, А. Твардовский, Н. Тихонов, А. Токомбаев, А. Толстой, П. Тычина, А. Упит, А. Фадеев, К. Федин, С. Чиковани, М. Шолохов, И. Эренбург, А. Якобсон.] (М.: Изд?е Гос. лит. музея, 1947). Можно предполагать также, что среди «кого-то еще» не было и портрета А. Фадеева. Этот вывод напрашивается потому, что в тот период Аллилуева писала диссертацию и вряд ли не запомнила бы среди увиденных репродукций портрет своего «героя», которому, как и М. Горькому, М. Шолохову, В. Ажаеву, Г. Николаевой, была посвящена отдельная глава ее работы.
Публикация заключительной книги «Тихого Дона» в сдвоенном номере «Нового мира» за февраль – март 1940 года спровоцировала бурную полемику[253 - Подробнее об этом см.: Корниенко Н. В. «Течение времени»: Андрей Платонов в 1940 году // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. 2003. Вып. 5. С. 777–780; Вишнякова Е. А. Образ Григория Мелехова в литературной критике 1939–1941 годов // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2017. № 7/1 (73). С. 12–16 (к сожалению, эта статья ценна лишь своей библиографией).] в центральной периодике (в основном в «Литературной газете» и «Правде»), продолжением которой и было обсуждение романа в Комитете по Сталинским премиям. Стоит отметить, что до этого в прессе критика о романе как таковая почти отсутствовала: ни одна прежняя книга «Тихого Дона» не была встречена с таким оживлением, как заключительная. Большинство критиков волновал трагический финал романа, вопрос о котором возник уже в первых откликах на «Тихий Дон»[254 - См., например: Лукин Ю. Окончание «Тихого Дона» // Литературная газета. 1940. № 12 (863). 1 марта. С. 5; Заславский Д. Конец Григория Мелехова // Правда. 1940. № 82 (8128). 23 марта. С. 4.]. Пик дискуссии пришелся на летние месяцы 1940 года; начало многочисленным спорам положила статья редактора Гослитиздата Ю. Лукина «Большое явление в литературе», опубликованная в «Литературной газете» (№ 29 (880)) 26 мая. Текст этот был ожидаемо тенденциозен: «Тихий Дон» объявлялся романом, который непременно ляжет в основу «советской классики»[255 - Гоффеншефер еще 19 мая 1940 года на заседании секции критиков в Клубе писателей (Лукин участвовал в обсуждении) сказал о «Тихом Доне»: «…перед нами такое произведение, в котором уже намечаются черты советской классики» (цит. по: Кирпотин В. Я. Ровесник железного века. С. 427).], его финал трактовался как вполне правомерная сюжетная развязка (гибель Мелехова напрямую связывалась с тем, что Ермилов позднее обозначит как «отщепенство»[256 - См.: Ермилов В. О «Тихом Доне» и о трагедии // Литературная газета. 1940. № 43 (894). 11 августа. С. 3–4.]). В обсуждении романа приняли участие не только литературные критики и литературоведы (И. Гринберг, В. Гоффеншефер, П. Громов, В. Ермилов, Н. Жданов, В. Кирпотин, Л. Левин, И. Лежнев, А. Лейтес, М. Чарный, В. Щербина), но и писатели (А. Бек, Б. Емельянов, В. Катаев, А. Новиков-Прибой, А. Серафимович, А. Фадеев, В. Шишков и другие). Прекращение дискуссии, как представляется, было связано именно с выдвижением «Тихого Дона» на Сталинскую премию.
Вернемся к стенограмме заседания. Взявший слово вслед за Толстым А. Фадеев отметил, что роман Шолохова «исключительно талантлив», в чем, по его мнению, сомневаться не приходится («…любой человек прочтет и скажет: – Это произведение, равного которому трудно найти»). Вместе с тем он оказался разочарован концовкой «Тихого Дона», обижен ею «в самых лучших советских чувствах» (Немирович-Данченко позднее сравнит концовку «Тихого Дона» с финалом «Анны Карениной», чем поставит Фадеева в весьма курьезное положение[257 - Фадеев ответит: «Но о гибели Анны Карениной мы можем сказать: посмотрите строй, который приводит к этому таких людей! Разве будущее поколение может сказать это о Григории Мелехове?» (Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 18 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 114).]). Ряд поверхностных идеологически мотивированных суждений завершается выводом Фадеева о недостаточной «политической грамотности» шолоховского романа как претендующего на первую премию, что не вносит ясности в общий ход обсуждения:
Художник хорошо знал среду, казачью жизнь и быт, показал какой-то отрезок развития казачества (исправлено от руки. – Д. Ц.), обреченность контр-революционного дела. Там видна полная обреченность. Но ради чего и для чего, что взамен родилось, – этого нет. Как у всякого истинного таланта, у Шолохова есть много правдивых картин. <…> Там есть много объективной правды в картинах сражений, битв, в чувствах, в страстях, в столкновениях их. Вот благодаря этому народ полюбил это произведение и поднял его на такую высоту. Но в завершении роман должен был прояснить идею. А Шолохов поставил читателя в тупик. И вот это ставит нас в затруднительное положение при оценке.
Мое личное мнение, что там не показана (вписано от руки. – Д. Ц.) победа Сталинского дела, и это меня заставляет колебаться в выборе[258 - Там же. Л. 111–112.].
Затем Фадеев куда менее пространно высказался о двух других романах. Василевскую он, практически дословно повторяя слова Сталина, назвал «честным художником», обладающим «огромным сочувствием к угнетенным людям», а роман «Пламя на болотах» охарактеризовал как книгу, «нужную нашей стране» (между тем у писателя было и «много возражений по чисто художественной линии»)[259 - РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 112. Фадеев явно апеллировал к сталинскому пониманию «нужности» текста, о котором уже было сказано выше.]. «Севастопольскую страду» Сергеева-Ценского Фадеев назвал «огромным трудом», но затем сделал замечание, которое многое дает понять о восприятии самой идеи Сталинской премии ее будущим лауреатом:
Когда речь идет о первой Сталинской премии, то не хочется дать премию такому произведению, потому что тогда оно должно быть примером для других художников. <…> я думаю, что давать первую премию за историческое произведение было бы неправильно[260 - Там же. Курсив наш.].
«Обсуждение» кандидатур членами Комитета сводилось к ранее подробно освещавшемуся в науке спору[261 - См.: М. А. Шолохов в документах Комитета по Сталинским премиям 1940–1941 гг. // Новое о Михаиле Шолохове: Исследования и материалы. М., 2003. С. 486–551. При подготовке документов к публикации в данном издании без оговорок были устранены графические особенности оригиналов, а также ошибки стенографистки Орловской. Набор текста не отражает внесенные в него правки от руки. Встречаются ошибки в архивных шифрах приводимых документов.] о художественных достоинствах и недостатках шолоховского романа, который стал своеобразным «мерилом» в оценках участников дискуссии. А. Корнейчук, например, считал, что Сталинскую премию нужно вручить именно Шолохову, так как она «может окрылить художника»; о Василевской сказал, что «мастер она, конечно, ниже Шолохова». Цельного впечатления от «Севастопольской страды» ему сложить так и не удалось[262 - Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 18 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 116.].
Иной тон обсуждению придала спровоцировавшая полемику реплика А. Довженко, на тот момент находившегося под пристальным наблюдением НКВД: он критически обрушился на «Тихий Дон», который произвел на него неблагоприятное впечатление, оставил с «чувством глубокой внутренней неудовлетворенности»[263 - Ср.: «Суммируются впечатления таким образом: жил веками тихий Дон, жили казаки и казачки, ездили верхом, выпивали, пели… был какой-то сочный, пахучий, устоявшийся, теплый быт. Пришла революция, Советская власть, большевики – разорили тихий Дон, разогнали, натравили брата на брата, сына на отца, мужа на жену; довели до оскудения страну… заразили триппером, сифилисом, посеяли грязь, злобу… погнали сильных, с темпераментом людей в бандиты… И на этом дело кончилось» (Там же. Л. 117).]. В оценке романа Довженко явно адресуется к контексту полемики конца 1920?х, почти дословно повторяя тезисы появившихся в те годы критических статей, исполненных скепсиса в отношении молодого «автора». «Ошибкой» Шолохова, по словам комитетчика, оказалось то, что «созидающие, положительные стороны эпопеи, враги врагов, о которых говорил тов. Сталин, не показаны в романе. Им не отведено должное количество места, им не отведено и должное качество выполнения»[264 - Там же. Л. 118.]. Довженко развивает эту мысль: «это произведение не работает на все то, что связано с именем тов. Сталина и с политикой тов. Сталина»[265 - Там же.]. Если пытаться обобщить эти претензии, то шолоховский роман в оценке Довженко представляется чуть ли не антисоветским (!) текстом, далеко отклонившимся (или даже уклонившимся) от «партийной линии в искусстве». Главным преимуществом книги Василевской Довженко считал то, что она «написана полькой, дочерью польского буржуазного министра», которая взяла на себя смелость «прибить косность своего окружения и сказать столько, сколько в этой книге сказано»[266 - Там же. Л. 120.].
Затем последовали пространные реплики А. Гурвича, в которых он пытался понять причину появления разногласий при подходе к оценке «Тихого Дона»[267 - Там же. Л. 120–128.]. Несколько слов, сказанных им по поводу романов Василевской и Сергеева-Ценского, встраиваются в уже намеченный контекст их оценки другими членами Комитета. Н. Асеев, пытаясь конкретнее сформулировать суть предъявляемых к роману претензий, охарактеризовал его главный контрапункт так: «…литературно великолепная вещь может оказаться вредной идейно»[268 - Там же. Л. 131.]. Вместе с тем каждый из высказавшихся на заседании по поводу шолоховского текста обозначил свое намерение голосовать за вызвавший бурное обсуждение роман. О произведениях Василевской и Сергеева-Ценского Асеев отозвался без воодушевления. Завершением же этого обсуждения стали слова Толстого, сказанные как бы в дополнение к зачитанному им мнению секции; он отметил ошибку, «которая идет с самого начала, в архитектонике, в конструкции романа», в котором революция свелась к «судьбе одной семьи»[269 - Там же. Л. 135.], но твердо заключил: «Я буду голосовать за Шолохова»[270 - Там же. Л. 136.].
По разделу поэзии у литературной секции Комитета изначально было пять кандидатур[271 - См.: Там же. Л. 139.]: «Маяковский начинается» Н. Н. Асеева, «Сбор винограда» М. Ф. Рыльского, «Поэма о Сталине» (она же – «Детство вождя»; «Сталин. Детство и отрочество») Г. Н. Леонидзе, «Жаворонки» А. С. Малышко и «Стихи» С. П. Щипачева. Основная дискуссия в Комитете касалась лишь двух текстов из приведенного списка – произведения «на тему о Маяковском» Асеева и «первого большого труда о Сталине» Леонидзе, принятого к руководству в средних школах Грузии[272 - После смерти Сталина вышедшие по-русски в 1940?е тексты Леонидзе по приказу Главлита будут изъяты из распространения, о чем свидетельствует изданный для служебного пользования «Список книг, не подлежащих распространению в книготорговой сети: Библиографический указатель» (М., 1981. С. 58).]. Обсуждение же кандидатур Рыльского и Малышко ограничилось прочтением отзыва К. Чуковского на поэму «Сбор винограда»[273 - См.: Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 18 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 140–144.] и репликой Асеева про «абсолютный вкус», присущий украинскому поэту, которого он «без снисходительного поощрения поставил бы <…> рядом с собой»[274 - Там же. Л. 144.]. Немирович-Данченко по этому поводу заметил: «У меня впечатление, что Малышко и Рыльский великолепные поэты, но они уступают Леонидзе и Асееву. А вот Леонидзе уступает ли Асееву, или Асеев Леонидзе – я не знаю»[275 - Там же. Л. 149.]. Несмотря на слова Янки Купалы о том, что «сама тема говорит за Леонидзе»[276 - Там же.], автором отзыва на поэму Асеева выступил лично председатель литературной секции Толстой[277 - Впервые эта заметка была опубликована в составе посмертно изданного сборника литературно-критических трудов писателя: Алексей Толстой о литературе: Статьи, выступления, письма. М., 1956. С. 367–368.], чем недвусмысленно выразил свое расположение к кандидатуре поэта. Помимо характеристики задачи поэмы (ср.: «Задача поэмы – воссоздать внутренний мир молодого Маяковского, входящего шумно, властно и бесцеремонно в литературу, чтобы подняться в ней во весь рост великого революционного поэта»[278 - Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 18 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 146.]), Толстой отмечает и формальное новаторство поэмы Асеева, которая «воссоздает молодого Маяковского не как живописный портрет на фоне эпохи, но изнутри, как раскрытие внутреннего мира его»[279 - Там же.]. На замечание (в форме вопроса) Немировича-Данченко о некоторым «подражательстве» Асеева Толстой отреагировал скупо: «Нет, это его (Асеева. – Д. Ц.) голос»[280 - Там же. Л. 147.]. (Об этом «голосе» Асеева со всем присущим ему ехидством Б. Пастернак в июне 1943 года напишет в письме А. Фадееву.) Об асеевском тексте, отмечая его «неровность» в «поэтическом течении», говорил и Фадеев. Оценка поэмы Леонидзе сводилась к замечанию о несовершенстве перевода Тихонова, не передававшего глубину поэтического проникновения автора в грузинскую народную культуру. Значительно ниже художественное качество текста Асеева оценил Гурвич: «…когда обращаешься к поэме в целом, к общей картине жизни, выведенной в ней, то впечатление резко снижается»[281 - Там же. Л. 154.]; а «основной ее (поэмы. – Д. Ц.) идеей является отрицание старого, а не жизнеутверждение нового»[282 - Там же. Л. 165.]. Его отзыв, касающийся как формальных, так и содержательных аспектов текста, изобилует пространными цитатами и в объеме своем (12 машинописных листов[283 - См.: Там же. Л. 153–166.]) многократно превышает величину толстовской рецензии (1,5 машинописных листа). Скрупулезность критической манеры и тщательность аргументации, характерные для публицистических суждений Гурвича о «новых успехах советской литературы», приведут к вполне закономерным последствиям: уже в 1943 году критик будет исключен из состава Комитета по Сталинским премиям, а в 1949?м в редакционной статье «Правды» «Об одной антипатриотической группе театральных критиков»[284 - Появлению этого текста предшествовало заседание Оргбюро, на котором Шепилов и Кузнецов предложили принять проект постановления ЦК ВКП(б) «О буржуазно-эстетских извращениях в театральной критике» (проект прилагался к докладной записке Агитпропа ЦК Г. М. Маленкову о состоянии театральной критики; см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Ед. хр. 237. Л. 54–56). Хотя это предложение и было отклонено Маленковым (очевидно, по повелению Сталина, желавшего придать кампании характер публичной травли), общий посыл этой несостоявшейся политической рокировки был в полной мере усвоен авторами директивной статьи (см. об этом подробнее: Костырченко Г. В. Сталин против «космополитов»: Власть и еврейская интеллигенция в СССР. М., 2010. С. 129–132).], наряду с А. М. Борщаговским, Г. Н. Бояджиевым, Я. Л. Варшавским, Л. А. Малюгиным, Е. М. Холодовым и И. И. Юзовским (позднее к ним был причислен И. Л. Альтман), будет обвинен не только в пристрастии к «эстетствующему формализму» – «прикрытию антипатриотической сущности», но и в осуществлении «злонамеренной попытки противопоставить советской драматургии классику, опорочить советскую драматургию», в «поклепе <…> на русского советского человека»[285 - Об одной антипатриотической группе театральных критиков, [редакционная] // Правда. 1949. № 28 (11135). 28 января. С. 3.]. Однако в 1940 году авторитет Гурвича еще не был столь сильно поколеблен, ему еще позволялось лоббировать, чем он активно пользовался[286 - Однако уже в мае 1941 года статья Гурвича о фильме «Валерий Чкалов» не была напечатана в «Литературной газете», потому как в ее заключении, по словам Фадеева (его письмо было написано на бланке правления Союза писателей СССР), «шел упрек всей советской литературе в „скованности“ и „связанности“» (см.: А. А. Фадеев – И. В. Сталину, А. А. Жданову, А. С. Щербакову, 7 мая 1941 г. // Александр Фадеев. Письма и документы. С. 104–106).]. И без того затянувшийся пленум Комитета был завершен, без подведения промежуточных итогов по кандидатам.
На следующем пленарном заседании Комитета, состоявшемся 21 ноября 1940 года[287 - На пленарном заседании присутствовали: В. И. Немирович-Данченко, А. В. Александров, Р. М. Глиэр, Н. Н. Асеев, В. А. Веснин, У. Гаджибеков, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, А. С. Гурвич, И. О. Дунаевский, А. Е. Корнейчук, Е. М. Кузнецов, Я. Купала, С. М. Михоэлс, А. М. Молдыбаев, А. Г. Мордвинов, И. М. Москвин, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, Х. Насырова, С. А. Самосуд, Р. Н. Симонов, М. Э. Чиаурели, Ю. А. Шапорин, Ф. М. Эрмлер (см.: Протокол пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 21 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 12).], предстояло определить порядок голосования. Сомнения некоторых членов Комитета в своей компетентности вполне понятны: с произведениями некоторых кандидатов многие эксперты были знакомы лишь понаслышке (например, Гурвич, подготовивший развернутую рецензию на поэму Асеева, текст Леонидзе не читал, а судил о нем по фрагментам, которые зачитывались на заседаниях). Закономерно встал вопрос о возможности или невозможности воздержаться от подачи голоса на баллотировке. Весомее всего прозвучало мнение Грабаря, убежденного в том, что «…тут не может быть места воздержанию при голосовании»[288 - Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 21 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 170.]; этого же мнения придерживался и Корнейчук, рассуждавший следующим образом: «…мы – самая высокая созданная Правительством комиссия: здесь собрался цвет интеллигенции, – как здесь можно воздержаться?»[289 - Там же.]24 ноября 1940 года[290 - На пленарном заседании присутствовали: В. И. Немирович-Данченко, А. В. Александров, Р. М. Глиэр, Н. Н. Асеев, И. Г. Большаков, В. А. Веснин, У. Гаджибеков, А. М. Герасимов, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, А. С. Гурвич, А. П. Довженко, И. О. Дунаевский, А. Е. Корнейчук, Е. М. Кузнецов, Я. Купала, С. Д. Меркуров, С. М. Михоэлс, А. Г. Мордвинов, И. М. Москвин, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, С. А. Самосуд, И. Я. Судаков, А. Н. Толстой, А. А. Фадеев, М. Б. Храпченко, М. Э. Чиаурели, Ю. А. Шапорин, Ф. М. Эрмлер (см.: Протокол пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 24 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 15).] Комитет установил, что на всех бюллетенях следует оставлять незачеркнутым одного кандидата либо вычеркивать все кандидатуры, но не оставлять двух кандидатур незачеркнутыми (кроме бюллетеней по кандидатам от музыкальной секции: Комитету было дано обещание учредить по музыке дополнительную премию)[291 - Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 24 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 255.]. Голосование было назначено на 25 ноября 1940 года[292 - См.: Протокол заседания счетной комиссии по баллотировке кандидатов на соискание Сталинских премий 1940 г. в области литературы и искусств от 25 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 86–86 об.] и должно было проходить в помещении МХАТа с 11:00 до 15:00. На заседании счетной комиссии по баллотировке кандидатов на соискание премий[293 - В нее входили Н. Н. Асеев, В. И. Мухина, М. Э. Чиаурели, Ю. А. Шапорин.] присутствовали Ю. Шапорин, В. Немирович-Данченко, Р. Глиэр, В. Мухина, Н. Асеев и М. Чиаурели. По итогам голосования[294 - Максимальное количество голосов соответствовало числу присутствовавших на голосовании членов Комитета (всего в него входило 39 человек) и равнялось 35.] в разделе литературы установилось следующее соотношение[295 - Протокол заседания счетной комиссии по баллотировке кандидатов, 25 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 86 об.].
а) Проза:
б) Поэзия:
К этому моменту Комитет провел 22 секционных и 11 пленарных заседаний. На состоявшемся на следующий день, 26 ноября 1940 года[296 - На пленарном заседании присутствовали: В. И. Немирович-Данченко, А. В. Александров, Н. Н. Асеев, В. А. Веснин, У. Гаджибеков, А. М. Герасимов, Р. М. Глиэр, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, А. С. Гурвич, А. П. Довженко, И. О. Дунаевский, А. Е. Корнейчук, Е. М. Кузнецов, Я. Купала, С. Д. Меркуров, С. М. Михоэлс, А. М. Молдыбаев А. Г. Мордвинов, И. М. Москвин, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, Х. Насырова, С. А. Самосуд, Р. Н. Симонов, И. Я. Судаков, А. Н. Толстой, М. Б. Храпченко, М. Э. Чиаурели, Ю. А. Шапорин, Ф. М. Эрмлер (см.: Протокол заключительного пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 26 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 75).], заключительном пленарном заседании (Комитет должен был представить работы с предложением о присуждении премий в Совнарком СССР не позднее 1 декабря 1940 года) Немирович-Данченко предложил, обращаясь к присутствовавшим, «сохранить нашу „коалицию“, „самосохраниться“, не „самораспускаться“», чтобы «раз в месяц <…> собираться и обмениваться всеми нашими впечатлениями за истекший месяц в каждой из областей искусства»[297 - Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 26 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 262.]. В тот момент ни у одного из присутствовавших, по-видимому, не было уверенности в том, сохранится ли такой экспертный состав Комитета по Сталинским премиям в будущем. На этом же заседании уже вполне недвусмысленно была обозначена культуртрегерская претензия комитетчиков на роль «активной силы для искусства»: «…наша деятельность, – рассуждал Довженко, – может в дальнейшем определяться не только как деятельность авторитетных людей, могущих определить качество произведений и безошибочно выдать им Сталинские премии, но и как деятельность авторитетной группы, которая будет повышать, углублять мастерство художников»[298 - Там же. Л. 265.]. 2 декабря 1940 года Немирович-Данченко лично передал Молотову отчет о работе Комитета, датированный 30 ноября 1940 года (к нему прилагался и отчет о работе литературной секции, подготовленный Толстым), о чем свидетельствует карандашная помета на первой странице машинописи[299 - См.: В Совнарком Союза ССР [Записка о работе Комитета по Сталинским премия в области литературы и искусства], 30 ноября [1940 г.] // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 76.].
Свобода дискуссии при осознаваемой всеми членами Комитета изначальной определенности будущих лауреатов выражалась еще и в том, что в сферу экспертной оценки вторгались другие институции. Так, газета «Советское искусство» (орган Комитета по делам искусств при СНК и Всесоюзного профсоюза работников искусств) и «Правда» преждевременно начали публиковать на своих страницах статьи, посвященные обсуждению возможных кандидатов и содержащие весьма конкретные суждения о художественном уровне того или иного произведения. Некоторые эксперты (например, Гольденвейзер) видели в этом попытки «давить на невынесенное мнение Комитета»[300 - Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 26 ноября 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 270.]. На этом этапе работа института Сталинской премии воспринималась общественностью как некое «общее дело», в котором может и должен принять участие каждый «работник» советской культуры. Уверенность в окончательности принимаемых решений и ощущение ответственности за них определили «открытый» характер дискуссии, что попросту не могло остаться без внимания властей предержащих.
«Количество премий – элемент формальный…»: Обретение соцреалистического многообразия
За день до утвержденной даты публикации в центральной печати постановления о присуждении Сталинских премий, 20 декабря 1940 года, Совнарком СССР во главе с В. М. Молотовым неожиданно для всех принял постановление № 2600 «О присуждении Сталинских премий по науке, искусству и литературе»[301 - Опубликовано в кн.: Сталинские премии: Справочник. М., 1945. С. 17–18. Этому постановлению предшествовало решение ЦК ВКП(б); см.: [Выписка из протокола № 24 заседания Политбюро ЦК от 20 декабря 1940 г.; пункт 124] «О присуждении Сталинских премий по науке, искусству и литературе» // РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 1. Л. 22–23.], итоговый вариант которого был опубликован в «Правде» почти три недели спустя (12 января 1941 года)[302 - См.: В Совнаркоме СССР. [Постановление СНК СССР № 2600] Об изменении порядка присуждения Сталинских премий по науке, изобретениям, литературе и искусству, 20 декабря 1940 г. // Правда. 1941. № 12 (8429). 12 января. С. 1.].
В этом документе содержался ряд принципиальных поправок к постановлению № 400 от 25 марта 1940 года «О порядке присуждения премий имени Сталина»:
– отложено принятие решений по Сталинским премиям в различных областях науки и искусства;
– изменен исходный критерий, связанный с временным промежутком создания произведений: премия могла быть присуждена за работы не только 1940 года, но и «за работы последних шесть лет, начиная с 1935 года» (позднее эта формулировка будет изменена; ср. в «Правде»: «…за работы последних 6–7 лет»);
– свои предложения Комитет должен был представить на утверждение в Совнарком СССР до 5 января 1941 года (позднее срок будет сдвинут на 10 дней; ср. в «Правде»: «…к 15 января 1941 года»);
– главное изменение касалось количества премий за выдающиеся работы в области науки и искусства: по три премии первой степени и пять премий второй степени выделялось для музыки, живописи, скульптуры, архитектуры, театрального искусства и кинематографии и еще по три премии первой степени[303 - По отделу художественной прозы в 1941 году будут дополнительно присуждены также три премии второй степени.] для каждой из областей литературы (проза, поэзия, драматургия и литературная критика).
Из этого постановления следовало, что Комитету необходимо экстренно возобновить работу, так как до дня представления документов в Совнарком оставалось около двух недель. И уже 24 декабря 1940 года[304 - На заседании присутствовали: В. И. Немирович-Данченко, А. В. Александров, Н. Н. Асеев, И. Г. Большаков, В. А. Веснин, А. М. Герасимов, Р. М. Глиэр, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, А. С. Гурвич, С. Д. Меркуров, С. М. Михоэлс, А. Г. Мордвинов, И. М. Москвин, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, С. А. Самосуд, Р. Н. Симонов, И. Я. Судаков, А. А. Фадеев, М. Б. Храпченко, Ю. А. Шапорин (см.: Протокол пленарного заседания (по экстренному созыву) Комитета по Сталинским премиям при СНК СССР в области литературы и искусства, 24 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 16).] в 14:00 в новом репетиционном помещении МХАТа состоялось очередное пленарное заседание, открывшееся чтением В. Я. Виленкиным текста постановления Совнаркома № 2600 от 20 декабря 1940 года в его первоначальной редакции. Баллотировку следовало окончить к 3 января 1941 года, чтобы 4 января подготовить всю необходимую документацию для представления в Совнарком. Характер работы Комитета в этот период определялся довольно жесткими временными рамками: из?за спешки было решено не обращаться к общественным организациям за выдвижением новых кандидатур на премии, но уведомить их (только всесоюзные отделения)[305 - В связи с поступившим от Комитета известием 25 декабря 1940 года в Институте мировой литературы состоялось экстренное совещание руководителей отделов и групп (присутствовали Н. П. Белкина, Д. Д. Благой, Н. К. Гудзий, Б. П. Козьмин, Т. Л. Мотылева, М. И. Серебрянский и М. М. Юнович). На нем обсуждался вопрос о выдвижении дополнительных кандидатур на премию (ранее были выдвинуты «Тихий Дон» Шолохова и «История римской литературы» Покровского). Было решено рекомендовать «Севастопольскую страду» С. Сергеева-Ценского, «Землю в ярме» и «Пламя на болотах» В. Василевской, «Песни и поэмы» Джамбула, «Страну Муравию» А. Твардовского (позднее текст был вычеркнут из протокола), «Джангар» в переводе С. Липкина, «Витязя в тигровой шкуре» Ш. Руставели в переводе Ш. Нуцубидзе (см.: АРАН. Ф. 397. Оп. 1. Д. 58. Л. 21).]. Также было принято решение, что отвергнутые ранее произведения 1940 года вновь могут быть рассмотрены в качестве претендующих на премию. Тогда же А. Фадеев коснулся вопроса о возможности посмертного присуждения наград, что еще раз утвердило примат книги над индивидуально-авторским началом:
У меня такой вопрос. За эти шесть лет были великолепные произведения авторов, которые умерли. Например, Макаренко написал историческую прямо сказать вещь «Педагогическая поэма» (1933–1935; отдельным изданием текст вышел в 1937 году (М.: Художественная литература) со значительной редакторской правкой и цензурными купюрами жены писателя[306 - См. об этом: Hillig G. A. S. Makarenko, «Pedagogiceskaja po?ma». Teil 1: Eine textologische Untersuchung // Studia Slavica. Beitr?ge zum VIII. Internationlen Slawistenkongress in Zagreb 1978. Giessen, 1981. S. 267–315; Хиллиг Г. 50-летие публикации «Педагогической поэмы» // Svantevit. Dansk tidskrift for slavistik (?rhus). 1984. № 1–2. С. 181–188; Хиллиг Г. В поисках истинного Макаренко: Русскоязычные публикации (1976–2014). Полтава, 2014.]. – Д. Ц.), которая является общепризнанной вещью для педагогов, для художников. Малышкин написал «Люди из захолустья» (1937–1938. – Д. Ц.). Ведь они не виноваты, что они умерли, а вещи все-таки остались жить[307 - Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 24 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 1. Л. 279.].
Ил. 6–7. Проект постановления СНК СССР «Об изменениях порядка присуждения Сталинских премий по науке, изобретениям, литературе и искусству», 20 декабря 1940 г. // РГАНИ. Ф. 3. Оп. 53а. Ед. хр. 1. Л. 26–27.
Инициативу премировать тексты умерших авторов Комитет поддержал: М. Храпченко определил, что получать выплату в таком случае должны наследники, следом А. Гурвич отметил: «Если эти произведения будут лучшие, то они будут двигать искусство вперед. Я считаю, что они должны получать премию»[308 - Там же. Л. 280.]. Забегая вперед, отметим, что ни Макаренко, ни Малышкин премию посмертно не получат, однако в дальнейшем эта практика будет реализована (посмертно премии получат С. Нерис, А. Толстой, В. Я. Шишков). Это обстоятельство, наряду с некоторыми другими, позволяет не только судить об ориентации Комитета непосредственно на текст, но и делать выводы относительно специфики культурной ситуации позднего сталинизма. Решением этих общих вопросов пленум завершился, далее работа проходила в формате секционных заседаний, которые не стенографировались.
29 декабря 1940 года[309 - На заседании присутствовали: В. И. Немирович-Данченко, Р. М. Глиэр, А. П. Довженко, А. В. Александров, Н. Н. Асеев, И. Г. Большаков, В. А. Веснин, А. М. Герасимов, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, А. С. Гурвич, А. Е. Корнейчук, Е. М. Кузнецов, Янка Купала, С. Д. Меркуров, С. М. Михоэлс, А. Г. Мордвинов, И. М. Москвин, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, И. Я. Судаков, А. Н. Толстой, А. А. Фадеев, М. Б. Храпченко, Ю. А. Шапорин, Ф. М. Эрмлер (см.: Протокол пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 29 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 17).] состоялось следующее заседание, на котором, помимо внесения ясности в вопрос о присуждении премии за произведения уже умерших авторов (Совнарком дал некатегорический ответ: решение о премировании будет зависеть от «художественной значимости» произведений и иных обстоятельств, которые подробно не пояснялись), были выдвинуты рассмотренные и рекомендованные литературной секцией кандидаты[310 - См.: Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 29 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 28–29. Список поэтических и литературно-критических произведений приведен в стенограмме заседания от 30 декабря (см.: Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 30 декабря 1940 г. // Там же. Л. 48–54, 59). В архивном фонде в РГАЛИ не сохранились полные списки представленных в Комитет кандидатур с указанием выдвинувшей организации.].
Прозаические:
одобренные: «Тихий Дон» (опубл. в 1928–1940) М. А. Шолохова; «Педагогическая поэма» (опубл. в 1933–1935) А. С. Макаренко; «Севастопольская страда» (опубл. в 1939–1940) С. Н. Сергеева-Ценского; «Гвади Бигва»[311 - Текст Л. Киачели секция рекомендовала в случае, если невозможным окажется присудить премию умершему Макаренко.] (пер. с груз. Е. Гогоберидзе; опубл. в 1940) Л. Киачели;
отклоненные: «Пламя на болотах» (пер. с польск. Е. Гонзаго; опубл.: Интернациональная литература. 1940. № 5–6) В. Л. Василевской; «Белеет парус одинокий» (опубл. в 1936) В. П. Катаева; «Бруски» (опубл. в 1928–1937) Ф. И. Панферова; «Одноэтажная Америка» (опубл. в 1936) И. А. Ильфа и Е. П. Петрова; «Хлеб» (опубл. в 1937), «Петр Первый» (частично опубл. в 1930–1934[312 - Позднее (в 1944–1945 годах) текст первой книги романа будет серьезно переработан Толстым (см. об этом: Акимова А. С. Исправленный «Петр Первый»: К истории текста романа А. Н. Толстого // Studia Litterarum. 2016. № 3–4. С. 262–277).]) и неоконченный роман «Хождение по мукам»[313 - С 1925 года Толстой начинает редактировать романный текст «Хождения по мукам» (первый в трилогии с одноименным названием; с 1928 года – «Сестры»), ранее опубликованный за границей в двух вариантах: в журнальном («Современные записки» (Париж). 1920. № 1–2; 1921. № 3–7) и в формате отдельного книжного издания (Берлин; М., 1922). В результате правки середины 1920?х – начала 1940?х годов роман был сокращен писателем практически на треть. См. подробнее: Воронцова Г. Н. 1) Текстологические принципы издания // Толстой А. Н. Хождение по мукам. М., 2012. С. 400–411 («Литературные памятники»); 2) Роман А. Н. Толстого «Хождение по мукам» (1919–1921): Творческая история и проблемы текстологии. М., 2014.] (опубл. в СССР в 1925–1943) А. Н. Толстого[314 - Толстой попросил не выдвигать «Хождение по мукам» и «Петра Первого» на премию, поскольку работа над текстами не была завершена (см.: Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 29 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 29).]; «Пархоменко»[315 - Подробнее об истории создания романа см.: Иванов Вяч. Вс. Из архива Всеволода Иванова: Работа над пьесой об убийстве Павла Первого // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 2000. Т. 2. С. 520–544.] (опубл. в 1938–1939) Вс. Вяч. Иванова; «Всадники» (опубл. в 1935) Ю. И. Яновского; «Тавриз туманный» (опубл. в 1939–1940) М. Ордубады; неоконченный роман «У Днепра» (пер. с евр. Б. Черняка; опубл. в 1935) Д. Р. Бергельсона.
Поэтические:
одобренные: «Маяковский начинается» (опубл. в 1940[316 - Асеев Н. Н. Маяковский начинается. М.: Сов. писатель, 1940. Это издание было подписано в печать 25 февраля 1940 года. В примечаниях к сборнику стихотворений и поэм Асеева в большой серии «Библиотеки поэта» (М.: Сов. писатель, 1967. С. 702) А. А. Урбан и Р. Б. Вальбе ошибочно называют первым издание поэмы в «Роман-газете» (№ 3, М.: Гослитиздат, 1940), но оно было подписано в печать только 19 мая. Эта же ошибка допущена и в библиографическом указателе «Русские советские писатели. Поэты» (М., 1978. Т. 2. С. 8). Подробнее об этом см.: К творческой истории поэмы «Маяковский начинается» // Из истории советской литературы 1920–1930?х годов. М., 1983. С. 438–530 («Литературное наследство». Т. 93).]) и «Высокогорные стихи» (опубл. в 1938) Н. Н. Асеева; «Чувство семьи единой» (опубл. в 1938) П. Г. Тычины; «От сердца» (опубл. на белорус. яз. в 1940; издание на рус. яз. – М.: ГИХЛ, 1941) Я. Купалы (И. Д. Луцевича);
отклоненные: «Страна Муравия» (опубл. в 1936) А. Т. Твардовского; «Стихи» (опубл. в 1935) С. Вургуна; «Детство вождя» (пер. с груз. Н. Тихонова; впервые опубл. под заглавием «Сталин. Детство и отрочество» в 1940) Г. Н. Леонидзе; «Бессмертье» (опубл. в 1935–1937) Н. П. Бажана; «Стихи» (пер. с груз. под ред. В. Гольцева; опубл. в 1935) С. И. Чиковани; «Тень друга» (опубл. в 1936) Н. С. Тихонова; «Великий перелом»[317 - Текст Маркиша с таким названием не публиковался ни в одном советском издательстве. Примечательно, что имя еврейского поэта, как и имя Зощенко, не встречается в библиографических изданиях, посвященных советской литературе и напечатанных до конца 1950?х годов, так как в конце января 1949?го поэт был арестован по делу Еврейского антифашистского комитета и расстрелян 12 августа 1952 года.] П. Д. Маркиша; «Царицынская эпопея» (опубл. по-русски под заглавием «Книга о богатырях» в 1940) Н. Зарьяна; а также ряд других текстов, среди которых песни М. В. Исаковского[318 - Песни Исаковского активно издавались в конце 1930?х – начале 1940?х годов. Среди опубликованных сборников следует отметить: «Песни» (Смоленск: Смолгиз, 1938); «Стихи и песни» (М.: Гослитиздат, 1938); «Стихи и песни» (М.: Правда, 1940); «Избранные стихи и песни» (М.: Гослитиздат, 1940). Вероятным «секретом успеха» Исаковского было наличие в песнях сюжетной составляющей и демократичность их языкового оформления.], стихи А. С. Исаакяна[319 - Переводы стихотворений Исаакяна публиковались в центральной периодике, но первый полноценный сборник вышел лишь в 1945 году в Гослитиздате в авторизованном переводе.], Л. М. Квитко[320 - Сборники переведенных с идиша детских стихотворений Квитко активно издавались в 1930?е. Вероятно, экспертами обсуждался сборник «Стихи» (М.: Правда, 1938).], С. И. Кирсанова[321 - Стихотворения Кирсанова были опубликованы в сборниках «Дорога по радуге. Стихи и поэмы: 1925–1935» (М.: Гослитиздат, 1938) и «Четыре тетради» (М.: Сов. писатель, 1940).], А. Д. Кушнерова[322 - По всей видимости, переводы стихотворений Кушнерова с идиша печатались в периодике, но полноценных книжных изданий в СССР не выходило.], С. В. Михалкова[323 - На момент заседания несколько сборников Михалкова могли быть предметом обсуждения комитетчиков: «Мои стихи» (М.: Сов. писатель, 1938); «Стихи» (М.: Правда, 1938); «Веселые стихи» (М.: Детиздат, 1940).], детские стихи С. Я. Маршака[324 - В 1930?е вышло несколько сборников детских стихов Маршака: «Наш отряд: Стихи» (Л.: Детиздат, [1938]); «Веселый день: Стихи и сказки» (М.; Л.: Детиздат, 1939); «Стихи» (М.: Детиздат, 1940).].
Драматургические:
одобренные: «Человек с ружьем» (опубл. в 1937) Н. Ф. Погодина; «Вагиф» (пер. с азерб. В. Гурвича[325 - До Гурвича пьесу Вургуна в 1939 году перевел Л. Г. Зорин.]; опубл. в 1941) С. Вургуна; «Платон Кречет» (пер. с укр. И. Крути; опубл. в 1935) А. Е. Корнейчука; «Кто смеется последний»[326 - Пьеса рекомендована секцией с меньшим количеством голосов.] (пер. с белорус. Г. Рыклина; опубл.: Полымя рэвалюцыi. 1939. № 9) К. К. Крапивы;
отклоненные: «Рыцарь Иоанн» (опубл. в 1938 г.) И. Л. Сельвинского; «Сказка» (опубл. в 1939) М. А. Светлова; «Бар Кохба» (пер. с евр. А. Безыменского; опубл. в 1940) С. З. Галкина.
Критические: «Эстетические взгляды Горького» (опубл. в 1939 г.) Б. А. Бялика; «В поисках героя» (опубл. в 1938 г.) А. С. Гурвича; «О Бальзаке» (сводная работа, состоявшая из нескольких частей и предназначавшаяся для «Истории французской литературы»; опубл. в 1939–1940 гг.) В. Р. Гриба; «Александр Сергеевич Пушкин: 1799–1937» (опубл. в 1937 г.) и «Политические мотивы в творчестве Лермонтова» (опубл. в 1939 г.) В. Я. Кирпотина; «Л. Толстой: Работа и стиль» (серия «Творческий опыт классиков»; опубл. в 1939 г.) Л. М. Мышковской; «Низами» (опубл. в 1939 г.) М. Рафили; «Пути художественной правды» (опубл. в 1939 г.) Е. Ф. Усиевич.
На следующий день, 30 декабря 1940 года[327 - На заседании присутствовали: В. И. Немирович-Данченко, Р. М. Глиэр, А. П. Довженко, А. В. Александров, Н. Н. Асеев, В. А. Веснин, А. М. Герасимов, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, А. С. Гурвич, А. Е. Корнейчук, Е. М. Кузнецов, Янка Купала, С. Д. Меркуров, С. М. Михоэлс, А. Г. Мордвинов, И. М. Москвин, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, А. А. Фадеев, М. Б. Храпченко, Ю. А. Шапорин, Ф. М. Эрмлер (см.: Протокол пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 29 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 18).], Немирович-Данченко, пользуясь отсутствием Корнейчука, заметил, что «у него есть драматургический талант, но нельзя премировать „Платона Кречета“» (драма была выдвинута Украинским отделением Союза писателей). Вместо него председатель Комитета предложил выдвинуть на премию «Любовь Яровую» Константина Тренева во второй редакции 1936 года[328 - См.: Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 30 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 35). Далее Фадеев назовет пьесу Тренева «первым произведением, которое взяло нашу тему, наших советских людей, большевиков; [в этой пьесе] появились первые настоящие советские характеры» (Там же. Л. 36).] (это предложение поддержали Гурвич, Михоэлс, Фадеев, Храпченко и Эрмлер) и подробным разбором кандидатур по разделу поэзии (докладывал Фадеев). Литературная секция рекомендовала[329 - См.: Там же. Л. 52–54.]: «Маяковский начинается» и «Высокогорные стихи» Н. Н. Асеева («…крупнейшего поэта в советской поэзии»), «Чувство семьи единой» П. Г. Тычины («…самого крупного мастера стихов на Украине») и «От сердца» Я. Купалы («…человека глубочайших народных корней», «белорусского Шевченко»). Отклонены секцией были[330 - Там же. Л. 48–51.]: «Письмо казахского народа Сталину»[331 - Скорее всего, имеется в виду коллективное обращение поэтов, принятое II съездом писателей и народных акынов Казахской ССР 23 июня 1939 года: Муканов С., Токмагамбетов А., Жароков Т., Тажибаев А. Сталину // Песни степей: Антология казахской литературы. М.: ГИХЛ, 1940. С. 556–577.] (пер. с казахск. М. Тарловского; опубл. в 1940 г.), выдвинутое Союзом писателей Казахстана, и «Письмо строителей Большого Ферганского канала Иосифу Виссарионовичу Сталину»[332 - По всей видимости, литературная секция даже не просматривала большинство выдвинутых организациями произведений. Об этом говорит уже тот факт, что Фадеев, делая доклад по отделу поэзии, сказал, что «Письмо строителей Ферганского канала» «выдвинул Казахстан», хотя авторство текста принадлежит узбекским поэтам (более того, в 1939 году Хамид Алимджан стал ответственным секретарем Союза писателей Узбекистана).] (изложили в стихах Гафур Гулям и Хамид Алимджан; пер. с узб. Л. Пеньковского; опубл. в 1939 г.), рекомендованное писательской организацией Узбекистана[333 - Фадеев отметил, что «эти письма написаны очень прочувствованно, но это явление политики, а не искусства» (Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 30 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 48–49).], поэма и стихи С. И. Кирсанова[334 - Вероятно, имелась в виду «Твоя поэма» (М.: Правда, 1938), вышедшая в серии «Библиотека журнала „Огонек“».], стихи С. В. Михалкова, песни М. В. Исаковского (в исполнении хора М. Е. Пятницкого), «Страна Муравия» А. Т. Твардовского (в этой поэме, по мнению Фадеева, «есть много лишнего, неудачные строфы»), «Стихи» С. Вургуна, «Детство вождя» Г. Н. Леонидзе, «Бессмертье» Н. П. Бажана, «Стихи» С. И. Чиковани, «Тень друга» Н. С. Тихонова, детские стихи С. Я. Маршака и «Великий перелом» П. Д. Маркиша (Фадеев со свойственной ему претензией на исключительное «чувство стиха» отметил, что тексту Маркиша «присуща какая-то перегруженность абстрактно-космическими образами и метафорами»), песни Джамбула[335 - В 1930?е годы песни Джамбула неоднократно издавались по-русски: «Стихи и песни» (М.: Правда, 1938); «Песни и поэмы» (пер. с казахск. М. Каратаева; М.: Гослитиздат, 1938).], стихи А. С. Исаакяна. Кроме того, были отвергнуты кандидатуры А. Д. Кушнерова и Л. М. Квитко, выдвинутые Еврейской секцией Союза писателей. В целом соглашаясь с мнением секции по рекомендованным кандидатурам, некоторые члены Комитета выступили с предложением расширить итоговый список: Храпченко вступился за Леонидзе, а Михоэлс поддержал Маркиша; Асеев, который по правилам должен был покинуть зал, где проходило обсуждение кандидатов по разделу поэзии, рекомендовал Твардовского и Чиковани. 31 декабря 1940 года[336 - На просмотре в Третьяковской галерее присутствовали: Р. М. Глиэр, А. П. Довженко, В. А. Веснин, А. М. Герасимов, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, А. С. Гурвич, А. Е. Корнейчук, Янка Купала, С. Д. Меркуров, С. М. Михоэлс, А. Г. Мордвинов, И. М. Москвин, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, С. А. Самосуд, А. А. Фадеев, А. А. Хорава, М. Б. Храпченко, М. Э. Чиаурели, Ю. А. Шапорин, Ф. М. Эрмлер (см.: Протокол пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 29 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 19).] были предложены коррективы в список текстов по разделу критики: Фадеев инициировал выдвижение двухтомной монографии Грабаря о Репине[337 - См.: Грабарь И. Э. Репин: В 2 т. М., 1937.]; его поддержали Герасимов, Меркуров, Веснин, Корнейчук[338 - См.: Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 31 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 73–74.]. Разногласия возникли только по поводу области, в которой стоит премировать Грабаря: давать премию как художнику или как искусствоведу; решение этого вопроса было отложено (2 января 1941 года Немирович-Данченко скажет: «В живописи он (Грабарь. – Д. Ц.) должен будет уступить место более сильным художникам»[339 - Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 2 января 1941 г. // Там же. Л. 113.]).
Составлению итоговых списков допущенных до баллотировки текстов было посвящено пленарное заседание, проходившее 2 января 1941 года[340 - На заседании присутствовали: В. И. Немирович-Данченко, Р. М. Глиэр, А. П. Довженко, Н. Н. Асеев, И. Г. Большаков, В. А. Веснин, А. М. Герасимов, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, А. С. Гурвич, А. Е. Корнейчук, Е. М. Кузнецов, Янка Купала, С. Д. Меркуров, С. М. Михоэлс, А. Г. Мордвинов, И. М. Москвин, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, С. А. Самосуд, Р. Н. Симонов, И. Я. Судаков, А. Н. Толстой, А. А. Фадеев, А. А. Хорава, М. Б. Храпченко, М. Э. Чиаурели, Ю. А. Шапорин, Ф. М. Эрмлер (см.: Протокол пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 29 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 20).]. Мнение секции по каждому из рассмотренных произведений в весьма пространном сообщении выразил Фадеев[341 - См.: Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 2 января 1941 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 86–89, 95–98.]. По разделу прозы на голосование выдвигались те же тексты, которые были отмечены секцией 29 декабря 1940 года («Тихий Дон» М. А. Шолохова; «Педагогическая поэма» А. С. Макаренко (далее Фадеев скажет: «Мое мнение, что книгу Макаренко надо снять [с номинации на премию]»[342 - Там же. Л. 94. К нему присоединится и Корнейчук.]); «Севастопольская страда» С. Н. Сергеева-Ценского; «Гвади Бигва» Л. Киачели); каждому из названных произведений сопутствовало подробное обоснование причин его выдвижения, тогда как отвергнутые секцией тексты докладчик зачастую просто перечислял или характеризовал по основной теме (ср.: «Всеволод Иванов – „Пархоменко“ – о гражданской войне» и т. д.). Больше всего на этом заседании говорилось о романе грузинского автора: помимо Фадеева, о «Гвади Бигве» высказались Толстой («…это превосходная вещь»[343 - Там же. Л. 90.]), Гурвич («Она (книга – Д. Ц.) оригинальна по манере письма, по сюжету, по стилю и по характеру героев»[344 - Там же. Отзыв Гурвича на роман занял в общей сложности четыре машинописных листа (Л. 90–93).]), Хорава и другие. По разделу драматургии также не внесли серьезных изменений в ранее приведенный список кандидатов: секция рекомендовала пьесы «Человек с ружьем» Н. Ф. Погодина (5 голосов на внутрисекционном голосовании), «Вагиф» С. Вургуна (6 голосов), «Платон Кречет» А. Е. Корнейчука (4 голоса) и «Любовь Яровая»[345 - В Комитете завязался спор между теми, кто считал, что вторую редакцию «Любови Яровой» можно считать самостоятельным произведением (М. Храпченко, А. Гольденвейзер), и теми, кто не признавал за второй редакцией принципиальной новизны (А. Толстой, Ф. Эрмлер).] К. А. Тренева (однако на открытом голосовании, инициированном Немировичем-Данченко, большинство присутствовавших определили, что у Комитета нет оснований включать переработанный вариант пьесы Тренева 1936 года в итоговый список кандидатур[346 - Там же. Л. 100.]). Взявший следом слово Михоэлс принялся отстаивать перед членами Комитета пьесу еврейского драматурга Галкина, указывая на то, что
мы этим [решением] влияем на развитие драматургии. А драматургия – это самый уязвимый участок культуры, и здесь мы должны больше всего реагировать, потому что это есть целый отряд нашего искусства, потому что театр в максимальной зависимости от драматургии.
<…>
«Бар Кохба» означает поворотный пункт в том круге драматических произведений, с которыми мне приходится иметь дело в еврейской драматургии[347 - Там же. Л. 102–103.].
Михоэлс неслучайно акцентирует внимание присутствовавших именно на драматургии. Он, по всей видимости, пробует обернуть разгоравшуюся в те месяцы полемику вокруг драматического искусства в пользу собственных взглядов. Внимательно следивший за ходом обсуждения Храпченко в призыве Михоэлса нашел подтверждение собственным взглядам, публично озвученным еще в марте 1940 года. На совещании с драматургами в Комитете по делам искусств он обрушился на желавших независимости авторов (сокращенный текст выступления опубликован в «Советском искусстве» за 24 марта 1940 года)[348 - Проблема положения драматургии волновала Храпченко и прежде. Еще 20 января 1939 года он выступил с речью на общемосковском собрании драматургов, в которой признал, что обуявшая все творческое сообщество дискуссия о формализме середины 1930?х годов не повлияла благотворно на состояние советской драматургии, страдающей «штампованностью».]. Так называемая «теория невмешательства» была оценена как «вредная», а партийный контроль в сфере литературного творчества Храпченко назвал «серьезнейшей, глубочайшей помощью нашим писателям»[349 - В выступлении Храпченко наметилась и тенденция к «бесконфликтности», которая достигнет расцвета в послевоенный период. Так, председатель Комитета по делам искусств сказал, что «все, что есть в советском человеке хорошего, обливается грязью или подвергается сомнению». Драматургам следовало, по мысли Храпченко, сосредоточиться на том «хорошем» в человеке, что «заставляет его творить большие дела». Обсуждению доклада Храпченко посвящен эпистолярный диалог А. Глебова и А. Толстого из двух писем, написанных 27 и 28 марта 1940 года (см.: Переписка А. Н. Толстого. Т. 2. С. 303–308).]. Слова Михоэлса произвели искомый эффект – в окончательном списке рекомендованных Комитетом произведений остались все семь ранее утвержденных кандидатур по разделу драматургии. Изменения коснулись перечня произведений, выдвинутых по разделу критики: с трудом договорившись между собой, члены секции рекомендовали монографию И. Э. Грабаря «Репин», «Очерки по истории русской литературы и общественной мысли XVIII века» Г. А. Гуковского, работу А. С. Гурвича «В поисках героя» (основу книги составляет большая статья об Андрее Платонове), а также «Л. Толстой: Работа и стиль» Л. М. Мышковской и «Низами» М. Рафили. Наиболее выразительную характеристику Толстой дал вышедшей в 1938 году книге Гуковского:
Вторая книга – не совсем в чистом виде критика, но она затрагивает нужную актуальную тему нашего времени, тему революционной реабилитации XVIII века. Это книга Гуковского, литература большого ученого. В ней есть 2 раздела. Первый раздел – вокруг Радищева. Подняты новые фигуры, мало известные в литературе. Он реабилитирует наше прошлое, говоря о том, что Радищев не был одинок, что революционное движение началось в шестидесятых годах XVIII века. И второй раздел – у истоков русского сентиментализма.
Это книга познавательная, необходимая для каждого иллюстрирующего (sic!) историю русской литературы. Здесь есть некоторые недостатки. Это вещь не/популярная, это книга для изучающего историю. Но, изучая историю XVIII века, нельзя обойтись без этой книги.
Второй недостаток – это стиль ленинградских ученых: они пишут на языке условно научном. Когда я редактировал историю русской литературы и германской[350 - В конце 1930?х годов А. Н. Толстой входил в состав редколлегий трех больших изданий: «История русской литературы» (ИРЛИ), «История западной литературы» (ИРЛИ) и «История советской литературы» (ИМЛИ). Подробнее о редакторской деятельности Толстого см.: Крюкова А. М. А. Н. Толстой – академик СССР // А. Н. Толстой. Материалы и исследования. М., 1985. С. 231–240. В выступлении речь идет о подготовке полутома «История немецкой литературы», редактором которой был В. М. Жирмунский: Толстой подготовил отзывы на раздел, написанный Жирмунским, и на несколько статей Б. Я. Геймана (отметив «академичность» и «сухость» работы о Клопштоке и Виланде). См. письма В. М. Жирмунского к Толстому: Переписка А. Н. Толстого. Т. 2. С. 316–320, 323–324.], можно было с ума сойти, на каком языке они пишут. Книга Гуковского весьма уважаемая и почтенная[351 - Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 2 января 1941 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 104–105.].
А. Гольденвейзер предложил в качестве возможного кандидата Игоря Глебова (Б. В. Асафьева), закончившего исследование о М. И. Глинке (над этой монографией Асафьев будет работать вплоть до 1947 года, когда книга и будет опубликована (М.: Музгиз, 1947); за нее в 1948?м автор получит Сталинскую премию первой степени). Фадеев же отметил, что за сборник статей Гурвичу «еще рано давать премию»[352 - Там же. Л. 108. И далее: «В таком деле не надо торопиться. Написал человек за пять лет пять-шесть статей, и уже дать Сталинскую премию?!» (Там же. Л. 114).] (в защиту Гурвича как критика, пишущего об актуальном материале, выступил Ф. Эрмлер[353 - Там же. Л. 110–111.]), а книга Гуковского «скучна», ее характеризует «многообразие в смысле языка, любовь [автора] к иностранным словам, слишком много „измов“»[354 - Там же. Л. 108.]. На следующий день, 3 января 1941 года[355 - На заседании присутствовали: В. И. Немирович-Данченко, Р. М. Глиэр, А. П. Довженко, Н. Н. Асеев, И. Г. Большаков, В. А. Веснин, А. М. Герасимов, А. Б. Гольденвейзер, И. Э. Грабарь, А. С. Гурвич, И. О. Дунаевский, А. Е. Корнейчук, Е. М. Кузнецов, Янка Купала, С. Д. Меркуров, С. М. Михоэлс, А. Г. Мордвинов, И. М. Москвин, В. И. Мухина, Н. Я. Мясковский, С. А. Самосуд, А. А. Фадеев, А. А. Хорава, М. Б. Храпченко, М. Э. Чиаурели, Ю. А. Шапорин, Ф. М. Эрмлер (см.: Протокол пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 29 декабря 1940 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 21).], Фадеев сообщил собравшимся, что прочел «выдающуюся работу» Игоря Глебова, в которой «автор строго объективно проследил весь процесс становления Глинки», показав, что «он не итальянский, а русский композитор, в результате чего явился „Иван Сусанин“»[356 - Стенограмма пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 3 января 1941 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 2. Л. 130.]. Более того, «исследование Асафьева тоже (наряду с монографией Грабаря. – Д. Ц.) имеет большое значение, как исследование глубоко патриотическое»[357 - Там же. Л. 131.]. В этом, равно как и в ряде других приведенных выше случаев, предложение Фадеева непременно премировать книгу Глебова лишь отчасти обусловлено достоинствами текста. Очевидно, опытный аппаратчик Фадеев знал, что возобновление оперы Глинки (с названием «Иван Сусанин» и новым текстом С. М. Городецкого) в Большом театре в феврале 1939 года[358 - См.: Бачелис С. Народный героический спектакль // Известия. 1939. № 43 (6813). 22 февраля. С. 3; Дзержинский И. Замечательный спектакль // Советское искусство. 1939. № 26 (606). 22 февраля. С. 2.] (музыкальным руководителем постановки был назначен С. А. Самосуд) инициировано на самом высоком уровне (на представлении присутствовали К. Е. Ворошилов, М. И. Калинин и М. М. Литвинов[359 - См.: Просмотр оперного спектакля «Иван Сусанин» // Советское искусство. 1939. № 26 (606). 22 февраля. С. 1.]); знал он и то, что неудовлетворенный режиссерской работой Б. А. Мордвинова Сталин лично внес правки в либретто, о чем вспоминал впоследствии трехкратный лауреат Сталинской премии оперный певец М. О. Рейзен:
По поводу решения эпилога с его знаменитым «Славься» – сидевший в ложе вместе с другими членами правительства Сталин спросил:
– Почему на сцене так темно? Нужно больше света, больше народу!
Эти слова были переданы Самосуду. Вскоре эпилог был переделан, что несомненно пошло на пользу спектаклю[360 - Рейзен М. О. Автобиографические записки. Статьи. Воспоминания. М., 1980. С. 171. Незадолго до этого негативный отзыв на постановку был напечатан в «Литературной газете»: Гринберг М. Иван Сусанин // Литературная газета. 1939. № 12 (791). 1 марта. С. 5.].
Новый вариант «Ивана Сусанина», показанный на сцене 2 апреля 1939 года, стал классическим[361 - Ср. восторженные отклики в прессе: Городинский В. Иван Сусанин. Новая редакция спектакля в ГАБТ // Правда. 1939. № 92 (7778). 4 апреля. С. 4.], прочно закрепившись в репертуаре Большого театра[362 - Подробнее об истории постановки оперы Глинки в 1939 году см.: Изотов Д. В. Идеология и музыкальный театр эпохи сталинизма // Вестник Академии Русского балета им. А. Я. Вагановой. 2017. № 3. С. 67–73. О политическом значении нового варианта классического произведения см.: Волков С. М. Большой театр. Культура и политика. Новая история. М., 2018. С. 315–357.] (14 апреля 1941 года состоялось сотое представление «Ивана Сусанина»[363 - См.: Сергеев О. Сотый спектакль «Ивана Сусанина» // Правда. 1939. № 104 (8512). 15 апреля. С. 6.]). Поэтому Фадеев, чувствительный к малейшим переменам в идеологическом климате, не мог, зная о твердом намерении музыкальной секции выдвинуть А. М. Пазовского и С. А. Самосуда на премию в области оперного искусства[364 - Кроме Пазовского и Самосуда, на премии по разделу оперного искусства были выдвинуты: В. В. Барсова (за роль Антониды в «Иване Сусанине»), М. Д. Михайлов (за роль Ивана Сусанина в «Иване Сусанине»), А. С. Пирогов (за роль Ивана Сусанина в «Иване Сусанине»), М. О. Рейзен (за роль Ивана Сусанина в «Иване Сусанине»). Пять из девяти премий (две премии первой степени и три премии второй степени) по разделу оперного искусства приходились на оперу «Иван Сусанин» (см.: Протокол пленарного заседания Комитета по Сталинским премиям, 14 января 1941 г. // РГАЛИ. Ф. 2073. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 17 об.–18).], проигнорировать еще не напечатанную работу Глебова, премирование которой, кроме всего прочего, свидетельствовало бы о внимании членов Комитета к пристрастиям вождя.
Итоговый список кандидатов на премию был прочитан В. Я. Виленкиным; попутно в него вносились поправки:
В. Я. ВИЛЕНКИН (читает):
Поэзия: Асеев – «Маяковский начинается»,
Тычина – «Чувство единой семьи» (sic!),
Янка Купала – «От сердца»,
Твардовский – «Страна Муравия»,
Самед Вургун – «Свободное вдохновение»,
Леонидзе – «Детство вождя»,
Бажан – «Бессмертье»,
Чиковани – Стихи,
Маркиш – «Великий перелом»,
Наири Зарьян – «Царицынская эпопея».
А. А. ФАДЕЕВ:
<…> я рекомендую снять Самед Вургуна, Чиковани и Бажана.
В. Я. ВИЛЕНКИН (читает):
Проза: Шолохов – «Тихий Дон»,
Сергеев-Ценский – «Севастопольская страда»,
Лео Киачели – «Гвади Бигва»,
Ванда Василевская – «Пламя на болотах»,
Катаев – «Белеет парус одинокий»,
Панферов – «Бруски»,
Яновский – «Всадники».
Драматургия: Погодин – «Человек с ружьем»,
