«Механизм Вселенной» у Брейгеля отнюдь не бездушен. Мы уже упоминали, что пантеизм, одушевление природы были характерной чертой мировоззрения многих мыслителей этой эпохи. Например, Т. Кампанелла утверждал, что «небеса и земля и мир чувствуют, как малейшие микробы»[48 - Benesch O. The Art of the Renaissance in Nothern Europe. L.S.I.J., 1947. С. 107.]. Чувствующей, живой, творящей, растущей выступает природа и у Брейгеля. На его пейзажных холстах кипит жизнь. Снег, покрывающий землю, тает с приходом весны, поднимаются высокие травы, зеленеют деревья, но вот листва желтеет, осыпается, и снова холода сковывают реки льдом. Круглый год не прекращается работа. Мальчишки играют на улицах, взрослые заняты повседневными заботами: надо обрезать деревья, возить сено, убирать урожай, пасти скот, коптить свинью, заготовлять хворост… Жизнь человека и жизнь природы тесно связаны между собою. Вот усталые охотники, возвращаясь домой по глубокому снегу, втянули головы в плечи – и мы сразу чувствуем, как холоден этот зимний день, как устали люди и, вместе с тем, как они исполнены сознанием сделанного дела, как сильны и ловки («Охотники на снегу», 1565). И, напротив, все в поведении работающих в «Жатве» (1565) говорит о жаре июльского полдня. Так через состояние человека художник передает состояние природы, еще раз соединяя их в неразрывное целое.
До Брейгеля в пейзажах, как в райском саду, царило вечное лето. Он едва ли не первый запорошил свои картины снегом. Таковы «Перепись в Вифлееме», «Избиение младенцев», «Поклонение волхвов в снегопад», «Зимний ландшафт с ловушкой для птиц». Именно с Брейгеля в голландской и мировой живописи берет начало зимний пейзаж, столь богато представленный затем и в русском искусстве, Брейгель же создал и тип жанрового сельского пейзажа, с его деревенскими улочками и незатейливыми грубоватыми крестьянскими праздниками, ставшего очень популярным потом в Голландии. Даже сюжеты из св. Писания «Самоубийство Саула», «Вавилонская башня», «Обращение Савла», «Несение креста») художник включает в вечный круговорот природы.
Каждая из многочисленных пейзажных картин Брейгеля – неоценимое сокровище. Трудно сказать, что более всего в них восхищает: поразительная наблюдательность или широта философской концепции, внимание к тысяче мелочей или космический охват, высокий реализм или зашифрованная аллегоричность, мягкий юмор или суровая мудрость, соединенная с любовью, или, наконец, высокие живописные достоинства…
Главный тезис этой работы – полифоничность смыслового звучания пейзажного жанра, его многоаспектная духовная насыщенность. Не хочется разымать алгеброй гармонию удивительных картин Брейгеля и педантично перечислять эти аспекты применительно к такому непостижимо великому мастеру, но все же нельзя не сказать, что в его пейзажах слиты в единое целое и тема труда, и ярко выраженная социальность, и гражданственность (даже политическая актуальность), и любовь к родной земле, и тонкий психологизм, и сильнейшее нравственное начало, и глубочайшая философичность, и пафос эстетического освоения мира, и восхищение его величием и красотой.
Своеобразные черты ренессансный пейзаж получил в Германии и Австрии. Эти черты проявились, например, в величайшем произведении немецкой религиозной живописи – Изенхаймском алтаре работы М. Грюневальда (1515). Распятый Христос изображен на фоне пейзажа огромной выразительной силы. Черно-синее ночное небо и приглушенные призрачно-зеленые тона уходящей в даль земной тверди создают впечатление наступающего конца света. Кажется, что вместе с Христом вся природа закована в цепи. Это исходящее от картины сильнейшее духовное напряжение идет от готики, но устремление в душевный мир человека через природу – уже проявление нового времени,
Наибольшее развитие пейзаж получил в работах мастеров так называемой Дунайской школы, крупнейшими представителями которой были Л. Кранах Старший, братья А. и Э. Альтдорферы. Дунайская школа, в свою очередь, по выражению О. Бенеша, стояла на плечах молодого Дюрера, еще в 1490-е гг. создавшего прекрасные пейзажные акварели. Но у дунайцев, в отличие от Дюрера, природа стала ведущей темой творчества. Австрия, где в первое десятилетие XVI в. родилась первая в Европе пейзажная школа, известна красотой своих гор, живописных скал и густых лесов; и дунайцы впустили этот прекрасный мир в свои холсты. Природа у них одухотворена, отношение к ней тесно связано с национальными традициями и фольклором. Их холсты, рисунки, гравюры представляют собою как бы рассказ о путешествии по родной стране с ее замками на холмах, лесными чащами и альпийскими лугами. Но пейзаж дунайцев – отнюдь не зарисовка с натуры. Он имеет сложнейший эмоциональный и философский контекст.
Виднейшим пейзажистом дунайской школы является, несомненно, А. Альтдорфер. Его можно наряду с Патиниром смело назвать первым европейским художником, в творчестве которого пейзаж занял определяющее место. Действующим пространством его сцен из жития апостолов и святых (Франциска, Иеронима, Иоанна, Георгия), евангельских сюжетов (Рождество Христово, поклонение волхвов и пр.), алтарей является природа – величественная, одушевленная, сопереживающая. По мнению О. Бенеша, взгляд Альтдорфера на природу перекликается с учением его младшего современника Г. Парацельса, который, одушевляя природу, уподоблял растение человеку; «Их рост – подобен росту человека; оно имеет кору как кожу, корень как голову и волосы; оно имеет тело и чувство; его чувствительность в его стволе; оно умрет, если вы его повредите». И наоборот: «Тело – дерево, а жизнь – огонь, который сжигает его»[49 - Benesch O. Der Maler Albrecht Alt-Dorfer. Wien, 1943. С. 35.].
Уже в первом известном нам произведении Альтдорфера «Казнь св. Екатерины» (1506) пейзаж определяет эмоциональный строй картины. Склонившиеся деревья, кажется, мучительно переживают происходящее, ветер взметает пыль; линии нервны и беспокойны. Это не ясный, полный покоя и гармонии ландшафт итальянцев. Такого эмоционального напряжения природы ранее не знала европейская живопись.
Символична «Семья дикого человека»: люди живут еще в густом «готическом» лесу, но в нем уже виден просвет, выход в иной мир, мир, который можно освоить и тем переменить свою жизнь на лучшую, более светлую.
Хрестоматийной стала небольшая картина «Св. Георгий» (1510). Всадника и поверженного им дракона почти не видно. Все поглощает чудовищно разросшийся, дикий лес. Это уже движение к «чистому» пейзажу, начало которому также положил Альтдорфер (еще пример – «Дунайский ландшафт у Регенсбурга», 1529).
В «Битве Александра Македонского с Дарием» (1529) Альтдорфер показал себя мастером панорамного, уже знакомого нам космического пейзажа высокого эмоционального накала, на земле сражаются люди, а в небе происходит яростная схватка стихий: вода и эфир борются с огнем.
Холсты Альтдорфера с их духовной насыщенностью, смелостью и беспокойностью колорита, высокой символичной нагруженностью стали провозвестниками романтического направления в немецком и европейском пейзаже. Но от Альтдорфера тянутся нити не только к К. Д. Фридриху и Ван Гогу; у него есть и образы тихой, мирной природы, с ее вечным спокойствием и очарованием, картины, в которых изображена, выражаясь словами Парацельса, «магия зелени, магия леса, магия ландшафтов с их дорогами и реками». От этих картин прослеживаются связи, ведущие к А. Эльсхаймеру и Г. Роберу.
Так уже на заре своего появления, в эпоху Возрождения, пейзажный жанр достиг в творчестве Джорджоне, Брейгеля, Альтдорфера первых своих вершин. В эту же эпоху сформировались и основные типы европейского пейзажа, получившие в последующие столетия законченное воплощение и которые – пока еще условно – можно обозначить как идеально-классицистический, реалистический и романтический.
2.3. Мир картины и картина мира. Классицизм, барокко, реализм
Эпоха Возрождения, которая обычно ассоциируется в нашем представлении с блестящими, но краткими десятилетиями высокого Ренессанса (конец XV – первая треть ХVI в.) и нередко воспринимается как революционное, взрывное явление, была на самом деле продолжительной. Процесс перестройки средневекового уклада и мышления медленно распространялся во времени и пространстве. Примерно три столетия – действительно целая эпоха – понадобились для этого Западной Европе. Не наша задача заниматься периодизацией этого процесса в его национальных вариантах (проторенессанс, раннее, высокое и позднее Возрождение, Реформация, Контрреформация и пр.) и датировками. Так или иначе, к XVII веку он в основном завершился.
Развитие точных и естественных наук, изобретение пороха, книгопечатания, компаса, великие географические открытия были высшими достижениями в познавательной сфере, но они же нанесли удар антикизирующим традициям и вообще
мировоззренческим основам Возрождения, подготовив наступление Нового времени. Коперник «остановил Солнце и привел в движение Землю» (надпись на его памятнике в Торуни). Знаменательно, что научное обоснование своей гелиоцентрической системы он дополнил эстетическим: «В середине всех этих орбит находится Солнце, ибо может ли прекрасный этот светоч быть помещен в другом лучшем месте, откуда он мог бы все освещать собой?»[50 - Антология мировой философии. М., 1970. Т. 2. С. 122.]. Земля перестала быть центром Вселенной и потеряла свою исключительность. А вместе с нею и человек стал лишь песчинкой в бескрайних системах мироздания, Джордано Бруно за эти идеи, высказанные в диалогах «О бесконечности Вселенной и мирах», был осужден на «смерть без пролития крови». Но научную мысль, естественно, убить было невозможно. Человек лишился ранее принадлежавшего ему, так сказать, автоматически звания венца творения; но он ощутил возможность добиваться господства над природой своим разумом, волей и трудом. Стремление к познанию и преобразованию природы стало центральной идеей мировоззрения и практики наступающей эпохи.
Основы этого мировоззрения заложил Ф. Бэкон, один из величайших мыслителей, изучавших природу. В «Новой Атлантиде» он провозгласил: «Целью нашего общества является познание причин и скрытых сил всех вещей и расширение власти человека над природой, покуда все не станет для него возможным»[51 - Бэкон Ф. Соч. Т. 1. «Мысль», 1972, С. 514.]. По Бэкону, все служит человеку, он же извлекает и получает пользу из каждой окружающей его вещи… так что складывается впечатление, что все они существуют не ради себя, а ради него»[52 - Там же. С. 278—279.].
Бэконовская идея главенства человека над природой, прогрессивная для своей эпохи, оказала огромное влияние на отношение общества к окружающей среде вплоть до нашего времени. Подобный же прагматический подход к природе, при всем различии общей философской позиции, был характерен и для другого великого философа эпохи – Р. Декарта: «зная силу и действие огня, воды, воздуха, звезд, небес и всех других окружающих нас тел так же отчетливо, как мы знаем различные занятия наших ремесленников, мы могли бы точно таким же способом использовать их для всевозможных применений и тем самым сделаться хозяевами и господами природы»[53 - Декарт Р. Избр. произведения. Госполитиздат, М., 1950. С. 305.].
В своих «Началах философии» Декарт обосновал логичный рационалистический подход к познанию природы, создававший предпосылки для построения механистической картины мира, основанной на строгой причинности всех явлений.
Эта работа была выполнена в трудах И. Кеплера, Г. Галилея, И. Ньютона. И. Кеплер открыл законы движения планет. В трактате «Гармония мира» (1619) он, следуя пифагорейцам, возводил гармонию в универсальный априорный закон, находя тем самым в строении Вселенной и эстетическое начало. Твердо верил в возможность объяснения природы с помощью разума, логики и математики Галилей. Свое завершение новая система наук получила открытием ньютоновских законов движения тел и всемирного тяготения.
Универсальная картина мира, построенная в XVII в., ознаменовала собой крупный шаг вперед. Она означала вытеснение из природы бога, всякой мистики, создание условий для ничем не скованного ее научного познания. В конечном итоге она привела Лапласа к полному отказу от бога как гипотезы, необходимой для объяснения акта мироздания.
Однако мировоззрение, базирующееся на механистическом понимании мира, не было лишено серьезных недостатков. И главный из них был тот, что оно опиралось на разум без участия чувства. Модель мироздания, построенная великими учеными, была не лишена своего рода эстетики, основанной на разумности, гармонии и целесообразности. Но в ней оставалось мало места для духовного начала, необходимого для восприятия природы, которая представлялась отлично устроенным, но бездушным механизмом. Картина мира стала чертежом, схемой, она «не давала ответа на моральные и эмоциональные запросы… не создавала фундамента для моральных принципов и мира человеческих чувств»[54 - Кузнецов Б. Г. Эволюция картины мира. М., 1961. С. 126.].
Наряду с прагматическим, механистическим подходом к окружающему миру Бэкона и Декарта, формировался и другой взгляд на природу как на одухотворенное целое и на человека как на ее неотъемлемую часть. Из первых философов Нового времени наиболее полно и ярко это отношение к природе (которое можно назвать экофильным) выразил Спиноза. Вслед за гуманистами Ренессанса он тоже признает природу «прекрасной, бесконечной и в высшей степени совершенной»[55 - Спиноза Б. Избр. произведения: В 2 т. Издательство полит. литературы, М., 1961. Т. 2. С. 90.]. Но он впервые в истории философии поставил вопрос об эстетической стороне отношений человека и природы. Спиноза призывал мудреца поддерживать и восстанавливать себя красотой зеленеющих растений. Он осознавал, что «мы составляем часть целой природы, порядку которой и следуем»[56 - Там же. С. 394.]. Насилие над природой для Спинозы неприемлемо. Правда, и Бэкон предупреждал: «Над природой не властвуют, если ей не подчиняются»[57 - Бэкон Ф. Соч.: В – т. М., 1972. Т. 1. С. 81.]. Но это предостережение звучало тогда неактуально и потому не было услышано. Современников больше привлекал тезис Бэкона о господстве человека над природой и о необходимости покорения ее. Эта тенденция в отношениях общества к природе и стала определяющей на протяжении всего последующего развития человечества, вплоть до последних десятилетий XX века.
В познании и освоении природы активное участие приняла и живопись Нового времени. Достижения натурфилософии оказали большое влияние на искусство этого периода. Однако считать, что общественные и философские взгляды отражаются в художественном творчестве впрямую, было бы недопустимым упрощением. Как и наука, оно освободилось от жесткого идеологического диктата религии и приобрело собственную идеологию, то есть осознало себя как искусство. Движение общественной мысли отражалось в нем опосредованно, не синхронно, преломляясь в формы, которым трудно иногда найти соответствие в реальных жизненных явлениях, их породивших.
Искусство XVII в. развивалось, с одной стороны, как воплощение декартовских идей разума и порядка, как выражение бэконовского постулата о необходимости преобразования природы; с другой стороны – как реакция на эту философскую систему, как сопротивление ее безэмоциональности, противостоящей творчеству. С определенной мерой относительности можно считать, что первая линия воплотилась в классицизме, а вторая – в барокко. Признание природы как объекта, имеющего самостоятельную ценность, создало предпосылки для появления и еще одного стиля живописи – реалистического.
Для классицизма характерно чрезмерное возвышение человека над природой и чрезмерное возвышение разума в самом человеке. Можно сказать, что этому стилю присущи экофильные черты. Классицисты признают природу не такой, какая она есть, но такой, какой она, по их мнению, должна быть. Как заметил Э. Фромантен, «оно (искусство классицизма) видело природу, как она есть, но любило показать ее такой, какой она не бывает в действительности»[58 - Фромантен Э. Старые мастера. М., /1936/. С. 118—119.]. Ш. Перро, один из теоретиков французского классицизма, считал, что, если бы садовники не боролись с природой, а дали бы ей волю, она бы все испортила: «аллеи заросли бы травой и терниями, а все пруды и каналы наполнились бы водорослями и тиной»[59 - Там же. С. 21.]. Классицисты стремились по-своему следовать природе, но это означало, по их представлениям, соблюдение порядка, разумности, соразмерности, стройности, верности строгому вкусу, чувство меры и т. д. Их отношение к природе ярко проявилось в парковом искусстве, в котором, как мы уже знаем, отчетливо выражается вообще отношение человека к природе – стремится ли он подчинить ее себе или, учитывает ее собственные законы. Версальский парк Ленотра спроектирован как геометрическая система. Строго выверенные математические элементы проявляются и в лучевой системе прямолинейных аллей, и в подстриженных по определенной форме деревьях, и в строгой симметрии всех элементов. Естественная природа изгнана из классицистического рая. «Регулярность сада мыслилась как отражение регулярности природы, ее подчинения законам ньютоновской механики и принципам декартовской разумности»[60 - Лихачев Д. С. Поэзия садов. М.: «Согласие», 1998. С. 86.].
Вместе с тем Версальский парк открыто демонстрирует и социальный аспект отношения классицизма к природе. Лучи аллей и дорожек, сходящихся ко дворцу, резиденции «короля-солнца» – центру парка, Франции и всего мира, – символизируют торжество абсолютизма, мудрое правление просвещенного монарха, организовавшего государство столь же разумно и прекрасно, как разумно и прекрасно организован этот великолепный парк.
Барокко во многих отношениях выступает как противоположность классицизму. В его основе – не разум, а чувство, не статика, а динамика, не гармония, а драматизм. Барочная эстетика допускает не только совершенное, прекрасное, но и безобразное, расширяя тем самым возможности изображения мира. Но, если брать их отношение к природе, между двумя этими большими стилями есть не только принципиальные различия, но и сходство. Произведения классицизма, хотя и строятся на рациональных началах, несут в себе сильно выраженное морально-этическое чувство. О классицизме никак нельзя сказать, что он лишен трепетной духовности (хотя и связанной с разумом). Классицизм отнюдь не равнодушен к природе. Он любуется ею, восхищается, но при этом переделывает ее по своему вкусу.
С другой стороны, и барокко не лишено экофобных черт. Для барочных садов тоже характерны геометрически распланированные дорожки, подстриженные деревья и кусты, присутствие элементов, чуждых естественной природы – опорных стен, фонтанов, павильонов, лестниц, скульптур, балюстрад и пр. Барокко тоже не довольствуется природой как она есть, оно вносит в нее пафос изобилия, стремление к великолепию, элементы чудесного и поразительного. Барокко, следовательно, также имеет свой идеал природы. (Неудивительно, что в произведениях пейзажистов, принадлежащих к этим разным стилям, мы ощущаем иногда общие черты.)
Обратимся теперь к пейзажу. Французский классицистический пейзаж берет начало от многих истоков. В своем внешнем, изобразительном выражении он питается и достижениями мастеров высокого Возрождения, венецианцев (Джорджоне, Тициан), и нидерландцев (Г. ван Конинкслоо), и голландцев (особенно К. ван Пуленбурга и Е. Бренберга), и болонских академистов, и мастеров римской ведуты. Известное влияние на формирование этого жанра оказал немецкий живописец А. Эльсхаймер, в начале XVII в. работавший в Риме. Эльсхаймер писал небольшие по формату лирические пейзажи, включая в них стаффаж, античные руины, используя смелые эффекты утреннего, вечернего и даже ночного освещения.
Болонцы, и особенно Анн. Карраччи в своих поздних картинах, например, «Бегство в Египет» (1603), сумели достичь стилевого единства, которое легло в основу героического идеального пейзажа, вошедшего потом в арсеналы и классицизма, и барокко. Это единство «достигнуто прежде всего отказом от пестроты пейзажных мотивов, отбором элементов возвышенной, величественной, героической природы (гора, крепость, широкие просторы воды, мощные деревья), сосредоточением стаффажа на одном центральном образе медленного размеренного движения и на строгой тектонике композиции»[61 - Виппер Б. Р. Проблема реализма в итальянской живописи XVI—XVII веков. М., 1966. С. 21.].
Велики заслуги в создании монументального пейзажа и другого болонца – Доменикино, учителя Пуссена. Наиболее значительна в этом отношении его знаменитая картина «Охота Дианы». Сюжет ее – игры нимф, спутниц богини, не замечающих, что за ними подглядывает Актеон. Пышные кроны могучих деревьев, торжественный покой дальних просторов, мягкие изгибы холмов, тающие в голубой дымке горы – все это создает впечатление гармонии, уравновешенности, единства прекрасного человека с прекрасной природой.
Что же касается не живописной оболочки, а основного в классическом пейзаже пуссеновского типа – его «философии», его идеологической основы, то истоки его следует искать в культуре Франции – рационализме Декарта, художественной литературе. В галльской поэзии уже в XVI в. зарождается стойкий интерес к природе, отражение которой насыщается образами мифологии, сочетаясь с темой «золотого века». Еще у Монтеня наблюдается «традиция обращения к природе и как к средоточию естественных и нравственных разумных законов, и как к убежищу, где можно укрыться от смут и треволнений своего времени». Чувство природы, присущее французской культуре, «совмещало два аспекта. С одной стороны, принцип измерения, количественного изучения и освоения, поверка человеческим разумом; с другой – преклонение перед природой как высшим образцом гармонии, величественной силой, обладающей своими нерушимыми, не зависящими от человеческой воли законами, непременным условием счастливого бытия людей. Эти два аспекта в той или иной мере проявлялись в творческой практике создателей классического пейзажа»[62 - Шеляг Т. В. Формирование пейзажа французского классицизма: Автореф. дис. … канд. иск. С. 4—5.].
Природа в классицистическом пейзаже освобождена от всего лишнего, мимолетного, все подчинено изображению вечного, величавого, ничто не нарушает благородства содержания и формы, Природа здесь не знает мгновенных, изменчивых состояний, время кажется не властным над нею. Если в пейзаж и вводятся элементы случайного, это делается для подчеркивания вечного. Классицист совершенно не ставит целью изображение реального ландшафта с его национальными, географическими, этнографическими и прочими особенностями. Его интересует лишь воплощение некоего идеала – даже не столько ландшафтного, сколько духовного, нравственного, эстетического. Почти все пишущие о пейзаже классицизма отмечают, что это искусство, предназначенное не для украшения, хотя оно имеет бесспорные живописные качества, но для созерцания, размышлений, искусство, требующее от зрителя не мгновенного эмоционального отклика, но серьезной умственной работы.
Вершинами классицистического пейзажа стали произведения Н. Пуссена и К. Лоррена. Пуссен не считал себя пейзажистом (своею целью он ставил «изображение деяний человеческих»), но те картины, что он создал в этом жанре (более двух десятков), представляют собою подлинные шедевры. Особенно это относится к пейзажам 1648—1652 гг., таким, например, как «Пейзаж с Полифемом» (1649). В основу сюжета этой картины положен мотив из «Метаморфоз» Овидия: великан Полифем, сидя на вершине огромной скалы, играет на свирели, пытаясь смягчить сердце прекрасной нимфы Галатеи. При этом сам сюжет как таковой Пуссена мало интересует, однако античный антураж является для художника программным (вспомним хотя бы такие его работы, как «Похороны Фокиона», «Пепел Фокиона», «Орфей и Эвридика», «Пейзаж с Пирамом и Тисбой» и пр.). Обращение к античности (как Пуссен ее понимает) позволяет художнику сотворить ландшафт обобщенный, идеальный, героический, возвышенный и гармоничный, воплотить в нем мечту о «золотом веке» (что роднит его с пейзажами Возрождения). Фигуры стаффажа поставлены в позы, напоминающие античные рельефы. Движение отсутствует, что усиливает ощущение вечного, неизменного. Никакой жанровости, никакого искусственного «оживления» бытовыми сценами. Огромная фигура циклопа едва видна, она как бы слилась со скалой. Не сразу заметны также пахарь и пастух со своим стадом; однако эти персонажи важны для художника как облагороженные символы труда. Человек и природа составляют у Пуссена единое целое, обуславливая своим естественным союзом высшее, идеальное бытие.
В пейзажах позднего периода – в знаменитейших «Временах года», представляющих собой аллегорию человеческой истории и человеческой жизни, – уже нет той рациональности, той уверенности в разумности всего сущего, той гармонии человека с миром, которая была свойственна прежним произведениям мастера. Это выход за рамки классицизма, начало расшатывания его системы. «Начала и концы», жизнь и гибель человека, беспощадность времени, вечный круговорот бытия – вот идеи и проблемы, облеченные в великолепную живописную форму картин этой серии.
В противоположность героико-эпической музе Пуссена, Лоррена вдохновляет лирическое начало в природе. Дж. Рескин замечает, что лотарингский мастер дал «первый пример изучения природы ради нее самой»[63 - Рескин Дж. Современные художники: Общие принципы и правда в искусстве. М., 1901. С. 126.]. Признавая справедливость высказывания английского мыслителя, не следует, конечно, представлять себе эту «природу саму по себе» в традициях второй половины ХIХ в. Субъективное отношение Лоррена к природе не выходит из допустимых классицизмом границ. Возвышенные, идеальные пейзажные картины его сочинены ничуть не в меньшей степени, чем полотна Пуссена; однако доля соотнесения с реальной природой в них, несомненно, больше.
Пейзажи Лоррена (и в этом их отличие от пуссеновских) возвышенны, но не героичны, величавы, но не монументальны. Они, как правило, почти лишены сюжета, не столь рациональны и «запрограммированы», в них больше непосредственности, чувства. Если «Пуссен апеллирует к вечности, то Лоррен стремится удержать мгновение»[64 - Даниэль С. М. Картина классической эпохи: Проблема композиции в западноевропейской живописи XVII века. Л., 1986. С. 83.]. Его интересуют переходные состояния природы (в которой, однако, царит вечное лето), световые эффекты ее пограничных, неустойчивых моментов (утро, вечер). Таковы полотна цикла «Четыре времени суток» (1660-е), «Бегство в Египет» (1664). Евангельский сюжет не приходится считать даже поводом для создания пейзажа; если бы не название, никто бы не узнал в группе дальнего плана святое семейство. Этот пейзаж тоже воплощает идеал, но идеал менее отвлеченный, более человечный. Природа у Лоррена мягче, интимнее, привлекательнее, недаром во многих его картинах идет обыденная человеческая жизнь; он не стремится, в отличие от Пуссена, воплотить «идею подобия космического строя». Лоррен также менее привержен к сюжетному обоснованию своих пейзажей; чтобы выразить свое «я», чтобы сказать все, что он хочет, ему достаточно образов природы.
Французский классицистический пейзаж оказал большое влияние на формирование художественных воззрений мировой культуры на природу и место человека в ней.
«Картина мира» в искусстве барокко была иная. В отличие от классицизма, эпоха и стиль барокко не создали единую цельную концепцию видения природы. Будучи по форме искусством, склонным к созданию декораций и сценических эффектов, барокко, так сказать, идеологически не нуждалось в природе, далее всего находящейся от всего искусственного, столь свойственного его эстетике, Условно-красивый пейзаж, искусно созданный человеком, выступал лишь как фон для пышных театрализованных, часто маскарадных действ. В пейзажную живопись художники барокко, тем не менее, внесли нечто чрезвычайно ценное – ноту романтизма, что не прошло бесследно для живописи последующего времени. Отразив в пейзаже напряженность, взволнованность, бурные страсти, экстатические состояния, драматизм, переменчивость, эмоциональную перенасыщенность этого стиля, они в определенной мере подготовили пробуждение природы от прекрасного классицистического сна.
Этот программный эмоциональный субъективизм противостоит рациональной обобщенности классицизма, однако общего в двух названных разновидностях пейзажа (как и в отношении к природе, о чем мы уже говорили) больше, чем можно ожидать. И первое, что их объединяет – это концепционность. Тот и другой выражают определенные идеи, сочиняя для них природное обрамление, далеко отстоящее от реальных ландшафтов. Б. Виппер отмечает бесспорную классицистичность композиции романтического пейзажа итальянского барокко[65 - Виппер Б. Р. Проблема реализма в итальянской живописи XVII—XVIII веков. М., 1966. С. 92.], то есть наличие четких планов, кулисность построения, определенные закономерности использования цветов и пр.
Личное отношение, эмоциональность, входившие в эстетический канон барокко, открыли художникам большие возможности индивидуального проявления и по отношению к природе.
Наиболее яркие образцы барочного пейзажа дала итальянская школа. Субъективность в яркой, открытой форме проявляется в творчестве неаполитанца С. Розы – живописца, поэта, актера, музыканта. Душевное состояние своего героя – скитальца, одиночки, мятежника – живописец выражает в образах стихийных сил: штормового моря, хаоса скал, мрачных зарослей. «В пейзаже художник ищет общения с природой – дикой, пустынной и меланхоличной, с разрушенными крепостями на скалистых вершинах, со сломанными мостами, перекинутыми через горные ручьи, с запущенными морскими гаванями и населяющими эти дикие места бандитами и пиратами»[66 - Там же. С. 97]. В «Пейзаже с мостом», «Сельском пейзаже с солдатами и крестьянами» (1640-е) неустойчивая композиция, контрасты света и тени, дикая растительность характеризуют сумрачную неприветливую природу, куда бежит герой, спасаясь от драматизма, пронизывающего итальянскую действительность этого времени, но и здесь не находя мира и успокоения. Иной облик барочный пейзаж имеет в картинах П. да Кортона, оживленных фигурами, данными в стремительном движении («Похищение сабинянок», 16) и в полуфантастических, романтических и бурных полотнах П. Молы, М. Риччи. Эта линия в рамках барокко достигла наивысшей точки у А. Маньяско, особенно в последние годы его творчества, приходящиеся уже на XVIII в. Нервный, «летящий», «рваный» мазок придает картинам Маньяско особую выразительность. Кажется, что деревья гнутся не столько от порывов ветра, сколько от невыносимой внутренней боли. «Быть может, только Ван Гог превосходит Маньяско в воплощении органического единства природы и насыщения ее драматической экспрессией»[67 - Там же. С. 141.]. Маньяско дал также образец панорамного пейзажа высокого философского звучания в своем известном «Приеме на патрицианской вилле».
Но нервный, беспокойный, необычайно одухотворенный пейзаж появился в европейском искусстве столетием раньше произведений Маньяско – речь идет о «Виде города Толедо» (1614) Эль Греко. Художник изобразил не столько город, сколько свое, исполненное невероятного драматизма представление о мире, где трагически сталкиваются в непримиримом противоречии возвышенный порыв и мертвый покой, трепетная духовность и косная материя, божественное и земное. Это уникальное явление объяснимо только внутренним миром, личностью его творца и аналогий в свое время не имеет.
Концепция барокко, чуткого к подвижности, неустойчивости, искавшего удовлетворения в контрастах и аффектах, увлеченного процессом, а не результатом, наслаждавшегося гулом действия, а не тишиной завершенности, и владевшего соответствующим арсеналом художественных средств, обрела едва ли не ярчайшее свое проявление в творчестве П. П. Рубенса (который сам при этом отнюдь не укладывается целиком в схему барочной эстетики). Черты барокко несут и рубенсовские пейзажи, но они искреннее, проще, естественнее его сюжетной живописи. В них чувствуется преклонение пред грозной мощью природы; ее достойным партнером выступает энергичный и деятельный человек. Объединенные общим делом люди вполне способны противостоять игре природных стихий («Охота на кабана», 1620; «Возчики камней» ‚1620-е). В «Филемоне и Бавкиде» (1625) космизм, унаследованный от старых фламандцев, сочетается с драматизмом барокко: вспышки молний, освещают всемирный потоп, грозящий загубить все живое. Свои пейзажи Рубенс создал в основном в 1610-е – 1620-е гг. («Ферма в Лакене», «Пейзаж с повозкой», «Пейзаж с коровами», «Зима», «Лето»). Пейзажи Рубенса динамичны, эффектны, живописны; при этом они лишены той театральности, которой часто грешит барокко – в них можно узнать живые черты ландшафтов Фландрии, почувствовать любовь художника к родной земле.
На своем излете, уже в XVIII столетий, барокко вылилось в формы рококо. Приобретя развлекательный, интимный характер, крупный стиль потерял масштабность и героическое звучание, но личностное, субъективное, часто камерное начало в рококо имело основательное развитие. Рококо часто обращалось к изображению природы. Но, в соответствии с общим направлением стиля – изнеженного, «ручного», театрализованного (но уже лишенного размаха гигантских феерий на мифологические и религиозные темы, а в духе домашних, хотя и пышных, спектаклей и маскарадов) – и природа является чаще всего как умело сделанная декорация для любительского представления: «уголок сада», «парк у пруда». В садово-парковых пейзажах рококо очень много оград и подпорных стен, отделяющих эти уголки от окружающего пространства, замыкающих среду действия. Вместо космических систем зрелого барокко – уход, отгораживание от мира.
Если барочный парк – это продолжение дворца, то в рококо, наоборот, дворцовый особняк, павильон, беседка становятся частью сада, Рококо – это искусство для монархов и вельмож, выступающих, однако, в роли частных лиц, желающих и умеющих отдохнуть. Это стиль пригорода, в своих основах он предполагает постоянный контакт с природой. Однако в живописи этот союз выражается по преимуществу в условной форме, вычурной и манерной, присущей рококо с его холодным декоративным колоритом и множеством украшений. «Стриженая», с бантиками и завитушками, природа понимается как антураж для пейзанских праздников. Соответственно с этим и чистые ландшафты – исключение; обычно пейзажи населены фигурами – дамами и кавалерами в костюмах поселян или мифологических персонажей.
Парки, сады, условные «леса» в картинах Ф. Буше («Пейзаж с отшельником», 1742), Н. Ланкре («Концерт в саду», 1720-е; «Дама в саду», 1730-е) и пр. с их обобщенно трактованными декоративными деревьями, обилием ваз, скульптур, фонтанов, с лестницами и беседками – хорошо организованные сценические площадки для «живых картин» галантного, идиллически-пасторального жанра. И лишь у А. Ватто, в частности, в изысканном «Обществе в парке» (ок. 1719) природа «словно бы прикасается – очень робко – к душам людей»[68 - Герман М. Ю. Антуан Ватто. Л., 1984. С. 109.].
В глухом дальнем углу Европы, каким стала в ХVIII в. некогда могущественная Венеция, барочный пейзаж дал своеобразную вспышку в творчестве уже названных А. Маньяско и М. Риччи, в «Отдыхе на пути в Египет» (1762—1770) Дж.-Б. Тьеполо, выразившего идею одиночества человека в мире, перед лицом пустынной суровой природы, в идиллических картинах Фр. Цукарелли и Дж. Дзаи, с их воображаемыми ландшафтами, позже – у Фр. Гварди, сочетавшего в своих городских видах романтические настроения и наблюдательность подлинного реалиста.
Для живописи XVII столетие – это не только век классицизма и барокко. В это время зародился и с невероятной скоростью достиг расцвета еще один тип пейзажа – реалистический. Новый способ художественного видения природы сформировался в Голландии и оказал в дальнейшем огромное влияние на развитие европейской и, в частности, русской пейзажной живописи. Голландцы впервые открыли красоту обыкновенной природы; а реальная природа – это не только «песчаная дорога и чахлый куст в дюнах, длинный изогнутый силуэт колодезного журавля, вросшая в землю деревенская хижина и покосившийся забор, темный парус рыбачьей лодки или бочка, медленно плывущая по зеркальной поверхности канала»[69 - Виппер Б. Р. Становление реализма в голландской живописи XVII века. М., 1957. С. 79.], но и волнующееся море, пронизанный влажной дымкой воздух, изменчивое небо, блики солнца на листьях. Вот почему, вместо вечного летнего полдня итальянцев и условных «времен года» старых нидерландских мастеров на холстах голландских художников идет дождь, горят вечерние зори, блестит луна, восходит и заходит солнце, шумят ветры, бушуют грозы, играют светом облака, блестят льдом замерзшие каналы, катятся морские валы.
В бесхитростных на вид ландшафтах голландцев заключена философия не менее глубокая, чем умозрительные построения Пуссена. Но содержание это выражено не в условно-отвлеченной форме, не в литературно-античных реминисценциях, не в чем-то постороннем по отношению к природе, а посредством самой природы – не придуманной, не сочиненной, а конкретной, узнаваемой и близкой. Сейчас такой взгляд на окружающий мир кажется нам самим собой разумеющимся, но, возможно, благодаря именно тому, что впервые в истории живописи эту работу четыреста лет назад проделали голландцы. И ценности, которые утверждал голландский пейзаж, были не вечные, годные для всех времен и народов абстрактные постулаты классицизма, а конкретные, понятные каждому жителю Голландии истины: любовь к родной, дважды (у иноземцев и у моря) отвоеванной земле, упорный труд, сделавший эту землю плодородной. Этот пейзаж воплощал и свободу, обретенную в борьбе, и расцвет страны, и просторы моря, открывшиеся перед нацией мореходов, и радость познания и преобразования природы. Он воплощал социальный оптимизм народа, уверенного в своих силах и гордящегося своими достижениями. А эти ценности имеют не только локальное, но и общечеловеческое значение, не тускнеющее со временем.
Оказалось, что и пейзаж такого типа представляет собою не просто изображения природы, но мощную, разветвленную систему политических, научных, эстетических взглядов. Он – как бы их изобразительный эквивалент, результат работы общества во всех этих направлениях. Реалистическая линия в отличие, например, от классицистической, не имела тогда словесно выраженной программы, но идеологическое содержание имела. Это был, как и всякая другая разновидность этого жанра, пейзаж- мировоззрение.
Начало расцвета голландского пейзажа совпадает со временем, когда Голландия отстояла свою независимость в кровавой войне с Испанией. Уже в картинах Я. Порселлиса 1620-х гг. чувствуется новое пейзажное мышление. Бурное море, тугие паруса накренившихся под ветром кораблей в картинах Я. Порселлиса, А. Виллартса, С. де Влигера и других связывались в представлении зрителей с выигранными морскими битвами, с героикой дальних путешествий, приносивших Голландии славу и богатство.
Наиболее полное национальное представление о природе находит свое художественное выражение в разнообразном по тематике творчестве «малых голландцев», и прежде всего Я. ван Гойена. В его небольших по размеру холстах природа предстает суровой, неброской, как будто увиденной трезвым глазом крестьянина или рыбака («Пейзаж с колодцем», 1648). На них можно увидеть и морские дали, и широкие равнины, и обязательно небо, огромное небо, которое начинает играть активную роль. По-иному воспринимает природу прославившийся изображением домашних животных П. Поттер. Именно Поттер сделал первые попытки выйти на пленэр. Его картины пронизаны ярким солнечным светом, от них веет свежестью и здоровьем.
Картины родной природы предстают в холстах А. Кейпа, Ф. Воувермана, А. ван Вельде, Я. Ливенса, ф. Конинка и многих других. Жизнерадостные или задумчивые, интимные или монументальные, они представляют собою своего рода коллективный портрет Голландии.
Особняком в голландском искусстве стоит пейзажное творчество Рембрандта. Его не интересовали реальные ландшафты, для великого реалиста важно в пейзаже не отображение жизни страны и её народа, но выражение через природу сложной гаммы эмоций и размышлений. Его полотна дышат драматической напряженностью, они насыщены электричеством, в них борются свет и мрак, ветер и темные тучи, иначе говоря – добро и зло. В поздних пейзажах мастера природа успокоилась, они приобрели гармонию и классицистическое единство,
Очень значительны достижения Рембрандта и в пейзажной графике – рисунках и офортах. Реалистическое обобщение могучих сил природы в знаменитом листе «Три дерева» (1643) является, быть может, венцом исканий великого голландца в пейзажном жанре.
Своей вершины голландский пейзаж достигает в творчестве Я. Рейсдала. Этот художник уже не ограничивается, если можно так выразиться, поэзией реализма, но достигает широких обобщений, огромного эмоционального напряжения, философских глубин. «Еврейское кладбище» (1650), одна из лучших работ Рейсдала, полна трагической силы. Приближающаяся гроза, от которой потемнело все вокруг, необратима, как судьба, бурный поток контрастирует с вечной неподвижностью забытых могил. Засохшее дерево (знак умирания) и руины не знаменуют, однако, полного торжества смерти – радуга символизирует свет и возможное обновление после борьбы и страданий,
Рейсдала, в отличие от его предшественников, не удовлетворяет реальная природа Голландии. Он конструирует ландшафты, пытаясь выразить в них мощь и величие природы, одиночество в ней человека, стремясь создать взволнованный, романтический, подчас героический образ. Иногда эти поиски принимают чисто внешнюю форму: художник в изобилии пишет водопады, отвесные скалы, которых не было и не могло быть в Голландии. Но истинных вершин он достигает не тогда, когда нагнетает внешние эффекты, но, когда углубляет драматизм и эмоциональность своих произведений. Именно к таким вершинам принадлежит знаменитое «Болото» (1660) – воплощение круговорота жизни, рождения и умирания, вечного движения и вечного покоя.
Рейсдал отдал также дань традиционному для голландских художников зимнему пейзажу; но и тут он решительно отличается от соотечественников. Обычно у голландцев зима – «это время отдыха и веселого оживления, время санного пути, развлечений на льду, жизнерадостной толпы конькобежцев. Зима в пейзажах Рейсдала – это ледяная стужа, нависшие над землей темные тучи, оголенные деревья, мерзнущие путники, это время умирания природы и одиночества человека»[70 - Виппер Б. Р. Очерки голландской живописи эпохи расцвета (1640—1670). М., 1962. С. 80.].
М. Гоббема, последний крупный пейзажист Голландии, снова обращается к родному пейзажу страны.
Итак, семнадцатый век дал начало всем магистральным линиям развития пейзажа: классицистической, романтической, реалистической, – которые получили затем развитие в живописи последующих столетий. Природа предстает в произведениях художников этой эпохи в своей диалектической сложности, драматизме, в борении противоположных жизненных устремлений, окрашивается глубокими человеческими чувствами. Пейзаж обретает многомерность, интеллектуальное и эстетическое богатство, которые позволили ему с максимальной полнотой выразить философские, нравственные, социальные и художественные проблемы, волновавшие общество в этот непростой период его истории.
2.4. В поисках «естественной» природы (XVIII век)
Проблема «общество – человек – природа» приобрела новые аспекты в эпоху Просвещения. В XVII столетии происходит стремительное накопление знаний о природе. Продолжают совершаться крупные географические открытия. Благодаря трудам Ньютона правила восприятия и передачи света и цвета, столь важные для живописи и постигавшиеся прежде чисто интуитивно, получили твердую теоретическую основу. Ньютон, Ломоносов, Лавуазье, Пристли закладывают основы современной физики и химии, Линней разрабатывает систему научной классификации растений. Естественные и общественные науки почти полностью освободились от власти церкви и стали играть большую роль в духовной жизни общества. Средневековые и, частично, ренессансные ценностные установки по отношению к природе были уже разрушены. Однако новая система ценностей еще не сложилась. Может быть, поэтому XVIII век – не самая блестящая эпоха в истории пейзажа.
Осмысление отношений в системе «общество —человек – природа» необходимо на каждом этапе исторического развития, и философская мысль продолжала решать эту проблему, достигая очень плодотворных результатов. В частности, новое понимание природы и ее красоты выдвинул в начале XVIII в. А. Шефтсбери. В его теории соединяются социальные, эстетические и этические идеи. Вечные ценности природы он противопоставлял власти вещей и денег. Естественные ландшафты Шефтсбери предпочитал регулярным паркам. «И грубые скалы, и покрытые мхом пещеры, и гроты неправильные и никем не вырытые, и водопады на реках, и все эти наводящие страх прелести диких и неприступных мест – все это больше представляет Природу, будет зрелищем более захватывающим и явится с величием, оставляющим далеко позади все выкрутасы княжеских садов»[71 - Шефтсбери А. Э. К. Эстетические опыты. М., 1975. С. 140.].
Мировоззрение Шефтсбери, в своей основе пантеистично. Он провозглашал важность и значительность всего, что связано с природой. Его взгляды способствовали усилению внимания живописи, особенно английской, к пейзажу.
Огромную роль в понимании значимости природы для общества и личности сыграли идеи, выраженные в произведениях Ж.-Ж. Руссо. До него литература была почти совершенно лишена чувства природы, литературный ландшафт в лучшем случае служил метафорической или пасторальной декорацией для любовных сцен. У Руссо пейзаж составляет важный компонент и его мировоззрения, и поэтической концепции. В «Новой Элоизе», этой драматической истории двух любовников, происходящей «у подножия Альп», даны прекрасные образцы лирического пейзажа, отвечающего бурной, взволнованной и изменчивой натуре героев.
Руссо хорошо понимал силу психологического воздействия природы на человека («Я восхищался могуществом природы, умиротворяющей самые неистовые страсти»). Природа для него – первоисточник простоты, душевного покоя, воплощение нравственного идеала. «Размышления принимают какой-то значительный и величественный характер, под стать величественному пейзажу, и порождают блаженную умиротворенность, свободную от всего злого, всего чувственного. Как будто, поднимаясь над человеческим жильем, оставляешь все низменные побуждения; душа, приближаясь к эфирным высотам, заимствует у них долю незапятнанной чистоты»[72 - Руссо Ж.-Ж. Новая Элоиза // Избр. соц.: В 3 т. М., 1961. Т. 2. С. 53.].
Руссо едва ли не первый противопоставил «естественный» счастливый мир природы несправедливо устроенному обществу, основанному на неравенстве. Поэтому пейзаж у него нередко несет не только лирическое, но и социальное содержание:
«Земля открывает свое плодоносное лоно и щедро дарит свои сокровища счастливым народам, когда они возделывают ее для самих себя. Она будто улыбается и оживает, радуясь сладостному зрелищу свободы, она любит питать людей. Зато убогие лачуги, полуопустевший край, где земля заросла вереском и терновником, издали возвещают, что там властвует всегда отсутствующий господин и что земля скупо дает рабам те жалкие плоды, коими они имеют право пользоваться»[73 - Там. же. С. 444.].
Та же социальная направленность, стремление к простоте и красоте естественной природы делает для Руссо неприемлемыми регулярные сады классицизма. «В обширных и богато изукрашенных садах я вижу только тщеславие собственника земли и архитектора, всегда готовых выставить напоказ – первый свое богатство, а второй свой талант; и оба они, затратив большие деньги, готовят скуку тому, кто вздумал бы полюбоваться их творением»[74 - Там. же. С. 412.]. В противоположность унылым геометрическим линиям таких парков, «человек, действительно обладающий вкусом», устроит свой сад совсем иначе: «Он сделает это место удобным и приятным, дабы оно нравилось в любой час дня, и вместе с тем столь простым и естественным, что как будто сам он тут даже и не прикладывал рук…»[75 - Там. же. С. 414.].
Руссо и сам подробнейшим образом описывает в «Новой Элоизе» идеальный с его точки зрения пейзажный парк, создавая его литературными средствами раньше, чем такие парки появились – в значительной мере под влиянием писателя – в действительности.
Условная рассудочность эпохи была противопоставлена идеалу «естественного человека» уже на рубеже XVII и XVIII вв. Но у Руссо этот идеал развит с особой силой. Идея «возвращения к природе», сближения с ней, переустройства всей жизни человека в соответствии с ее законами проходит красной нитью через все учение просветителя. Изначально существовавшая гармония с природой, нарушенная по вине человека, должна быть восстановлена. Отсюда – связь природы и проблем нравственного воспитания: надо воспитывать в соответствии с «ходом самой природы» и посредством самой природы. Лозунг Руссо «назад к природе» означал прежде всего неприятие узко-практического отношения к ней, осуждение фальши буржуазных ценностей, искусства, манерной культуры современного ему общества.
При всей ограниченности взглядов Руссо, их идеалистичности, его глубокое эстетическое, социальное и особенно этическое осмысление отношений человека и общества к природе сохраняет непреходящее, фундаментальное значение, Сентиментализм, романтизм, реализм, многие литературные и художественные течения последних столетий в своем отношении к природе так или иначе восходят к Руссо. Самим современным пониманием природы мы в значительной мере обязаны этому мыслителю.
Следовало бы ожидать, что крутой перелом в общественном сознании, произведенный философской революцией Просвещения, повлечет за собою сильные перемены в изобразительном искусстве. Однако прямого и быстрого влияния на него Просвещение не дало (даже сам термин к искусству не применялся – когда мы говорим «искусство эпохи Просвещения», то имеем в виду не стиль, не направление, а просто обозначение хронологии); во всяком случае, по отношению к пейзажу дело обстоит именно так). Влияние мировоззрения Просвещения на восприятие природы было замедленным, но глубоким и широким. Оно сказалось через много лет, так сказать, со «стадиальным запозданием», и проявляется во многом и до сих пор. В самой Франции, в силу живучести традиций барокко и классицизма, влияние идей Просвещения на пейзажную живопись было довольно вялым и оказалось заметным далеко не сразу.
Восемнадцатый век воплотил идеи Шефтсбери и Руссо не столько в живописи, сколько в ландшафтной архитектуре. Создатели парков нового типа – пейзажных – стремились избежать однообразия, строгой симметрии, всяческой искусственности, насилия над природой. Пионером этого стиля садового искусства выступила Англия. Утверждение нового стиля более всего связано с именем крупного художника и пейзажного архитектора У. Кента, который с 1730 г. и до конца своей жизни (в 1748 г.) устраивал самый знаменитый в Британии ландшафтный парк Стоув. Г. Уолпол, популярнейший романист того времени, писал о Кенте: «Он перескочил через садовую изгородь и увидел, что вся природа – сад»[76 - Лихачев Д. С. Поэзия садов. Л., 1982. С. 149.]. Действительно, творчеству Кента присущ культ естественной природы; однако следует помнить, что понятие «естественного» исторично. На самом деле Кент вдохновлялся не столько видами природы «за изгородью», сколько картинами Пуссена, Розы и особенно Лоррена, облагороженные, но «естественные» пейзажи, которых он и воспроизводил в своих парках. Гравюры с полотен Лоррена приобрели в Англии огромную популярность. Этот факт – любопытный пример обратной связи искусства и реальной жизни. Он свидетельствует о возросшей роли пейзажного жанра. В свою очередь, ландшафтные парки, прививая вкус к естественной природе, оказали существенное влияние на дальнейшее развитие пейзажной живописи, Несколько позднее парка Стоув были созданы другие жемчужины ландшафтного зодчества: Стурхед (который Уолпол считал одним из самых красивых садов-пейзажей в мире), Стробери—Хилл, Фонтхилл. Взаимовлияние пейзажной живописи и паркового искусства рассмотрено в работе Малькольма Эндрюса.[77 - Andrews (https://www.amazon.com/Malcolm-Andrews/e/B001ITX73E/ref=dp_byline_cont_book_1) Malcolm. Landscape and Western Art (Oxford History of Art Series) Oxford University Press. 2000.]
В основе английской «пейзажности» лежит принцип естественности, «неиспорченности» природы. Однако на деле эта безыскусственность так же продумана и «сделана», как величественный порядок классицизма и пышная бутафория барокко. Экофобность здесь закамуфлирована под экофильность; эстетические результаты с точки зрения не только современников, но и людей начала ХХI в., оказались превосходными.
В возникновении пейзажных парков не последнюю роль сыграли, как это ни странно, социальные мотивы. Регулярные сады закрепились в общественном сознании как знак «Версаля», неограниченной королевской власти. Англия в эту эпоху политически противостояла Франции, опоре классицизма. Регулярный сад, который был аллегорическим воплощением разума, порядка, подчинения природы законам механики, стал для британца, по выражению Д. Лихачева, «символом тирании, господства абсолютизма, попыткой насильственно подчинить себе вольную природу». Не случайно пейзажный парковый стиль называется еще «английским». Руссо связывал свободную планировку английских парков со стремлением сынов Альбиона к свободе; и поэт А. Поп утверждал, что мужественные британцы, презирая иноземные (то есть французские) обычаи, предоставляют своим садам свободу от тирании, угнетения и автократии.
Однако с середины 1760-х гг. естественная планировка садов начинает распространяться и во Франции, В 1766—1776 гг. маркиз Р.-Л. Жирарден, страстный почитатель Руссо, создал в своих владениях стяжавший громкую известность парк Эрменонвиль. Здесь Руссо провел последние недели своей жизни, и здесь же, под тополями, покоится его прах. Другим ландшафтным воплощением идей великого философа явился огромный парк Монсо близ Парижа (1774).
Что же касается французской пейзажной живописи, то идеи Просвещения, как уже было сказано, не нашли в ней непосредственного и синхронного отражения. Однако в теории пейзажа происходили заметные сдвиги. Уже в 1798 г. художник Р. де Пиль отделяет «сельский» пейзаж от «исторического», то есть классицистического, отдавая предпочтение первому за возможность живо и непосредственно передавать природу. Ж.-Б. Удри в середине века призывает живописцев писать пейзажи, причем с натуры, подкрепляя призывы собственной практикой, специально путешествуя в поисках «природной модели». Д. Дидро считает внимание к реальной обыденной природе одним из основных требований к живописи. В свете поисков «правды» изображения Дидро высоко ценил «портреты местности» Ж. Верне, исполнившего, среди прочего, серию «Порты Франции». Однако чувство красоты обыкновенного еще не озарило живописцев. Их пейзажи пока условны и имперсональны. Они лишились монументальности, героизма и величавой гармонии картин великих классицистов, но и не приобрели еще свежести и индивидуальности непосредственного видения живой природы. Это пришло уже в следующем веке. Исключение составляют трепетные, полные воздуха холсты Ж. Фрагонара и архитектурные пейзажи Г. Робера. В творчестве последнего своеобразно соединены и отголоски уходящего классицизма, и барочная эффектность, и поэтичность нового восприятия природы, и черты нарождающегося романтизма.
По-иному развивался пейзаж в Англии. Победа в 1640-х гг. буржуазной революции, расцвет промышленности, науки, торгового мореплавания создали условия, во многом сходные с теми, что способствовали рождению реалистического голландского пейзажа XVII в. Английская философская мысль, освободившая художников от догм и позволявшая видеть красоту реальной природы, не имела жестких канонов, определявших развитие, например, французского искусства. Эти условия привели к постепенному подъему пейзажной живописи, начиная с середины XVIII столетия – эпохи предромантизма. Элементы предромантизма и сентиментализма прорастали уже в недрах классицизма и барокко. В пробуждении интереса к природе огромное значение имела поэзия Т. Грея, У. Купера, Дж. Томсона. Поэма последнего «Времена года» (1726—1730) много сделала для «верности передачи природы и в живописи. Английские пейзажи без конца писались на тексты Томсона»[78 - Некрасова Е. А. Романтизм в английском искусстве. М., 1975. С. 15.]. Пониманию красоты природы способствовали пейзажные парки. Но парки, даже «естественные» – это дело рук человека. Поэтому художники и поэты отправляются на поиски живописных уголков природы, не тронутой руками садовников. Так появляется своеобразный жанр «живописных путешествий», picturesque travels, столь популярный в XVIII в. и распространившийся по всей Европе. Этот жанр, как и само понятие «живописного», связан прежде всего с именем У. Гилпина, сельского пастора, который совершал свои путешествия с 1768-го по 1777 г. Он написал несколько книг, в том числе «Три очерка: о живописной красоте, и живописных путешествиях, о пейзажных зарисовках». «Живописное», наряду с «возвышенным» стало одной из категорий прекрасного, качеством самой природы, а не только изображающих ее картин. Свойства «живописного» – необычность, непрерывное изменение форм, цвета, света. Эта теория позволяла сделать вывод, что некоторые ландшафты, не будучи ни прекрасными, ни возвышенными (эти качества по-прежнему признавались лишь за античностью), все же могут стать предметом искусства. Создатели «живописного» открыли для современников прекрасный мир естественной природы, красоту родного края, научили видеть в природе источник высокой духовности.
Внимание к конкретному, а не сочиненному пейзажу неизбежно влекло за собою пристальное наблюдение и изучение природы, а, следовательно, не могли остаться незамеченными и невоплощенными ее тонкие световоздушные состояния. Это было начало революции в пейзажной живописи, революции, давшей позднее в творчестве Констебла, Тернера, барбизонцев и, наконец, импрессионистов свои высшие результаты. Уже начиная с 1750-х гг., в пейзажах Р. Уилсона появляется воздух, атмосфера («Вид на гору Сноудон», 1770-е, «Долина реки Ди», 1762). Уилсон заимствовал схему построения своих пейзажей у Лоррена, но ландшафты он изображал не идеально-безличные, а родные, английские, стремясь при этом к передаче реального освещения. Таков, например, «Вид на Кэдер Идрис» (1770): в кратере, окруженном суровыми скалами, покоится озеро. Это безлюдный аскетичный пейзаж, в нем нет ничего идеального, умиротворяющего, но он дышит величием. Уилсон умер в нищете (в 1782 г.); талант его был признан только после его кончины.
Живая любовь к сельской природе – ведущий мотив творчества крупнейшего пейзажиста XVIII в. и одного из величайших художников Англии Т. Гейнсборо. По его собственному признанию, он всегда мечтал «уйти в какую-нибудь милую деревню, где можно было бы писать пейзажи… в покое и тишине». «Вид на реку Дедэм» (1749), «Корнард Вуд» и другие лучшие работы Гейнсборо отличаются виртуозной свободой исполнения, теплотой, искренностью, лиризмом. Кажется, лучше всех охарактеризовал пейзажи Гейнсборо его не менее знаменитый сотоварищ по искусству Дж. Констебл: «Пейзажи Гейнсборо утешительны, нежны и волнующи /…/ Смотря на них, глаза наши неизвестно почему увлажняются. Очаровательные уголки – одинокий пастух – возвращение поселянина с вязанкой хвороста – темнеющая долина – милая деревенская девочка у ручья со своим кувшином – вот вещи, которые он любил писать и которые пи- сал с удивительной утонченностью, но естественной утонченностью»[79 - Чегодаев А. Д. Джон Констебль. М., 1968. С. 83.]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69845614&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
