А в такой ситуации нет и жизни.
В дверь тихо постучали.
Старческими шаркающими шагами я отправился к источнику шума. Было очень тяжело идти, но я как-то заставил себя делать это. Стена была какой-то скользкой и шаталась, пытаясь уронить меня. А дверь никак не могла сфокусироваться в моём взоре. И вот, когда до двери оставалось всего пара шагов, меня охватило тревожное чувство… надежды.
Да, а вдруг это она?
Дверь не была заперта. Я резким движением отворил её.
У порога стояли три человека. Одежды их были до неприметности обычными и тёмными. Неопределённого возраста. Лица неизвестных были слишком холодными и безэмоциональными, но не как у продавщицы в магазине, а как у кукол, которых сотворил талантливейший мастер, пытаясь изобразить равнодушие и многогранность человечности – очертания лиц постоянно менялись, будто пытаясь успеть принять облики всех людей, что я когда-то знал. Эта изменчивость обезличивала их. Эту троицу так и хотелось назвать безликими.
Они вошли в квартиру. Сами закрыли дверь. Все трое поочерёдно начали говорить:
– Мы надеемся, ты понял, что мы пришли спросить тебя не о плате за квартиру. Хотя в какой-то небольшой степени это так. Мы пришли спросить с тебя за проживание в этом мире.
– Что ты понял для себя?
– Чего бы ты хотел, чтобы мы для тебя сделали?
Они прошли в мою единственную комнату, как-то не очень деликатно прихватив меня с собой.
Воцарилось молчание, и я понял, что всё-таки должен ответить на эти несуразные вопросы. Такой глупости я вовсе не ожидал.
Мои мысли путались:
– Я только сейчас начал… начал немного понимать суть… суть существования. И я хотел бы, чтобы вы меня… отпустили.
– Ответ неправильный, – сказал один.
Второй пнул меня ногой в живот, а третий кулаком ударил по лицу так, что меня отбросило в угол.
Кровь из носа потекла какая-то странная. Липкая и горькая. То бледно-розовая, то тёмно-красная. Пульсирующими толчками она заливала мою одежду. Боль стала невыносимо острой и одновременно, какой-то чужой. Но почему-то исчез панический страх. Видимо, я быстро привык. К ним.
К этим, явно, не ангелам.
Один из них сказал:
– Не в твоей голове должна была расцветать новыми смыслами суть существования. Почему ты не думал ни о покаянии, ни о прощении? Почему ты боялся признания?
– Я каялся! Я просил! – крикнул я, за что получил ещё один ощутимый удар.
Они говорили поочерёдно, не перебивая, а дополняя друг друга:
– Ты сам-то веришь себе? Тебе дали достаточно времени, чтобы самостоятельно выйти отсюда. Думаешь, где-то наверху судить тебя будут, такого несчастного? Ты – пыль. Но если даже пыль проявит разум, то у неё есть надежда на будущее.
– Ты нужен… был! Когда жил и не терзал жизнь своими падениями.
– Когда вкладывал себя в мир, а не ждал, что мир будет что-то решать за тебя. А теперь что с тобой делать?
– Убейте… – простонал я. – Я всё равно ничего не понимаю…
– Да ты и так мёртв!
– И не нужно тебе ничего понимать!
– Думаешь, мир это так просто: вот оно белое, а вот чёрное? Обычно, такие, как ты, думают, что чёрное не может обойтись без белого, а белое не может существовать без чёрного. Это я тебе как бы на пальцах смысл передаю, понятные человеческие объяснения. А на самом деле, в чёрном есть белое, а в белом – чёрное. Это не разные цвета, это всё одно и то же. Часть неделимого мира, вселенной, основной реальности. В общем, зачем объяснять, если ты видел только две полярности: счастье и горе…
Один из безликих проявил эмоциональность в своей речи, хотя ни в его жестах, ни в его изменчивом облике это не отразилось:
– О! Сколько ещё дебилов, мудаков, долб…ов…
– Покороче давай, – поторопил второй безликий.
– …предстоит нам увидеть! – первый продолжил мысль. – Ведь с каждым днём их всё больше и больше! Это всё потому, что люди не хотят думать сами, а слушают всё кого-то, кто блудится в мыслях и чувствах. А красоты своей жизни не ценят.
– А ты, в принципе, молодец, – неожиданно один из них вспомнил про меня.
– Нет, – прохрипел я в ответ.
Один непродолжительно рассмеялся лающим, мерзким смехом. На одно мгновение мне показалось, что один из его меняющихся ликов отобразил черты некогда самого близкого мне человека. И её лицо, недолго носимое на физической оболочке незнакомца, было несчастно.
Другой безликий будто подытожил этот короткий разговор, обратившись к тем, с кем пришёл:
– Так мы снова ничего и не узнали. Ладно, нарушений выявлено не было, добивайте. И пошли.
Они начали меня ломать, будто стирая из этой реальности. Спокойно и как бы нехотя. А я больше всего, ну просто очень, очень сильно захотел испариться отсюда, к ней. Я никогда ничего так сильно не хотел в этой жизни…
* * *
Яркий солнечный свет бил в лицо, но я не пускал его в свои глаза. Во рту был медный привкус, но следов боли и крови я не ощущал на своём теле. Как и не ощущал своего тела за небывалой лёгкостью, не знакомой мне в прошлой жизни. Я стоял, прислонившись к какому-то железному материалу.
Мне было спокойно и в темноте, но я решил открыть глаза. Свет из темноты расступился, и я увидел знакомую при счастливой жизни картину.
Городской парк. Зелёные деревья шелестели листвой, как и тем, счастливым летом. Я стоял у железного ограждения, и, как в детском саду, дожидаясь маму, кусал железные прутья, собранные в простой узор.
Только краски были вокруг какие-то выцветшие, и повсюду было очень много яркого света. Будто весь мир светился и радовался. Но я стоял за забором, ограждающим от этого праздника жизни, и был уверен, что за моей спиной находилась густая тьма.
А напротив меня в свете самого яркого солнечного луча стояла она. Смотрела на меня, и, кажется, не верила.
Тут мои чувства проявились в словах, которые я не смог когда-то сказать ей лично:
– Прости меня, пожалуйста. Я испугался… всего… и нашего счастья, и нашей смерти. Ты умерла первой?
Её ответ меня удивил:
– Я не умерла!
Она вплотную приблизилась к ограде, попыталась прикоснуться ко мне, но ни у меня, ни у неё ничего не получилось. Пальцы вязли в решётке, и только её дыхание было ощутимым и будто настоящим.
– Я не умерла! Вот ты…
– Знаю, знаю, прости меня!
– … ты разбился на этом злосчастном рейсе!!! Этот чёртов самолёт…
От удивления мои слова застряли комом в горле.
– Ты же сказал, что полетишь в Петербург! А сам полетел куда-то на север, почему?! – она разрыдалась, её лицо стало некрасивым, она будто постарела.
– Я… не…
– Ты мне снишься, я знаю, родной. Чудес не бывает… не бывает! Ты мне теперь постоянно снишься… козёл! Зачем?! Что за письма ты мне пишешь, я не понимаю ни слова в них!!!
С ней случилась настоящая истерика. Я никогда не видел её в таком состоянии при жизни. Мне нечего было сказать. Ей есть за что меня винить. И это всё я прекрасно понимал с самого начала.
Тут ко мне пришло чёткое ощущение, что сейчас наша встреча оборвётся навсегда.
– Мне пора… пора уходить…
Мои слова подействовали на неё успокаивающе.
Я начал отдалятся от неё. Она закричала мне вслед:
– У нас скоро будет ребёнок, знай это! Я абсолютно здорова, и роды должны пройти успешно! И я оставлю его, слышишь! Оставлю его, как бы тяжело мне не было без тебя! Только не снись мне больше, пожалуйста. Не снись в тех снах, где ты так одинок, будто никогда никого не любил… а то я не смогу, я не вынесу твоей тоски. Я люблю тебя!
А я снова был вынужден зачеркнуть все главные слова к ней. Меня больше не было рядом. Когда-то моё молчание было вынужденным. Сейчас мне просто заткнули рот, не дав сказать самого главного.
Мы слишком часто молчим о том, что хотим сказать. Слишком сильно в нас застряла необходимость молчать. Молчать о том, что должны говорить. Сердце – это всего лишь орган, гоняющий кровь по организму, оно ничего не скажет за нас. Что мы бы не чувствовали. А слова продумывает мозг, коверкает суть. А воспроизводит речь этот самый… речевой аппарат – до чего же это нелепо!
Чтобы сказать что-то важное, стоит забыть обо всём, что формирует звук. Сердце, мозг, язык. Пусть говорят чувства. Если вам повезло, и они у вас есть. Главное, чтобы не было поздно. Всегда обидно опоздать в очереди за счастьем.
Привязанность
(октябрь 2010 г.)
Конечно, полил дождь! Чего ещё ждать от этого мерзопакостного неба, что так долго собиралось с мыслями о воде? Теперь надо искать укрытие. Зато будет меньше людей на улице.
Торопливыми маленькими шагами я перебежал через дорогу, два раза споткнулся, перелез через бордюр и спрятался за водосточную трубу. Вскоре в этой конструкции загремела вода. Стало как-то не по себе.
Тяжёлые капли изредка попадали мне на макушку, прерывая последовательный ход мыслей в голове. Стало совсем скучно. Скорее бы следующий день. Потом следующий год. И потом следующий. Скорее бы…
Мне ведь всё равно, как жить. Лишь бы не увидели. Я даже умею говорить, но к чему это умение, если постоянно приходиться молчать? Я, наверное, заколдованный. Не помню уже. Мелкий человекоподобный. Живу тут рядом, в подвале. Сплю в пачке из под сигарет. Я не жалуюсь.
Да, слышал про Дюймовочку. Та ещё скверная девка. Но я не отказался бы от её общества в этот дождливый осенний день. Куда ж деваться, когда все большие, а ты маленький комочек грязи.
Когда вижу на стене этого дома надпись, то думаю, что она про меня. Может, кто-то меня заметил и сделал это послание?
Надпись гласит: «Не улицы грязные, а ты грязный!»
Да, я грязный, весь из отборнейшей грязи. И мыслишки у меня грязненькие. Вот стану большим, буду всем пакостить побольше. Буду во всех… плеваться! Или буду подходить сзади, хлопать по плечу и отворачиваться, будто не я это сделал. Или буду ездить в общественном транспорте, и буду всем на ноги наступать. А сейчас я ничего такого не могу. Ну, пытался пару раз людям на автобусной остановке два шнурка вместе завязать, но не простое это дело. Один шнурок развязать попроще, но что человеку? Он его завяжет и дальше пойдёт. А детей вообще боюсь. Когда они играют на площадке, я стараюсь спрятаться где-нибудь в густом кустарнике, пока они не уйдут.
Но греет меня только чувство любви! Да, и грязнульке это чувство подвластно! Мы живём в одном доме. Я в подвале, а она на самой вершине. Высокая, высокая блондинка. Сегодня она должна куда-то пойти в ближайшее время. Я это чувствую. Притаился у водосточной трубы и жду.
Нет, не первый год я здесь обитаю. Зимой холодно, а летом жарко. Хотел бы уйти в другие края, но долго это. Я слышал, что есть страны, где всегда жарко. Но что-то держит… куда я без неё, без любви своей…
Вон по двору машина едет. Старенькая «семёрка». Эх, мог бы я ездить на машине, я бы на большой скорости по лужам бы рассекал. Чтобы прохожие пачкались грязью из под колёс. А я бы ехал и смеялся. Громко слушая шум бумкающий из колонок.
Были бы у меня зубы, как у людей, моё лицо было бы более выразительным. Как-то прошлым летом тут на лавочке выпивали два мужика. Они что-то повздорили, один другому вышиб зуб. Я этот зуб нашёл и попытался приделать себе. Ничего не получилось. Он до сих пор у меня в коробочке из под чая лежит. Там много чего лежит. Деньги даже, например. За много лет жизни я бы мог уже купить себе… торт. Большой, сладкий. Мне бы его надолго хватило.
Денег могло бы быть больше. Но как-то раз дети нашли мой тайник и всё забрали. Но это давно было, я ещё накопил. А дети эти, наверное, уже выросли. А я – нет.
Ещё я раньше собирал пробки железные. Думал, тоже деньги. А это всего лишь пробки. Их так много повсюду валяется. Ну и пускай себе валяются, не буду их больше собирать. Ещё есть пара пуговиц. Просто так лежат. Ну зачем, скажите, мне пуговицы?! Ещё всякие штучки лежат. Бумажки красивые. Но в моих грязных ручках они быстро пачкаются. Я их бережно раскладываю, чтобы рассмотреть. Пока сквозной ветер не подует. И всё улетает. Зачем собирал?
Да, был и курьёзный случай. Она когда-то обронила заколку. Ещё до своего замужества. Забрал эту штучку себе, нюхал. Сладкими волосами пахла. Недолго пахла, но я её долго хранил. Пока вороны её не утащили. Представляешь? Так-то они меня боятся, но в тот момент меня не было дома. В смысле, в подвале. Разве может быть подвал домом? Так-то и мыши меня боятся, даже близко не подходят. Правильно, я всё-таки какой никакой, а человечек! Кошки иногда подойдут, понюхают, и дальше пойдут, вальяжно. Этих кошек вообще не поймёшь. То в пыли валяются, то на руках у хозяек-бабушек сидят, умываются. А собаки на меня смотрят с пониманием. Есть у нас что-то общее.
А так-то нет никому до меня дела.
Зато сейчас выйдет она. В пальто. Погода-то плохая. Я прицеплюсь за подол, и мы пойдём куда-нибудь. За пальто удобнее всего цепляться. И, если повезёт, то дойдём до автобусной остановки или магазина – куда она сегодня пойдёт, я не знаю. Не могу долго её сопровождать в этом прекрасном путешествии, ручки слабенькие. Повишу немного, да спрыгиваю. Потом долго смотрю вслед.
Лишь бы её мужа рядом не было. Может, сегодня ей сказать что-нибудь? Например: «привет, как дела?»
Ага, а она заорёт и убежит. Нет, лучше уж так, молча. А может, прикинуться её внутренним голосом? У каждого же есть внутренний голос? Забраться к ней на воротник, сказать на ухо: «это не улицы грязные, а ты ГРЯЗНАЯ!»
Или просто попросить её посмотреть под ноги? Ну, не знаю…
Вот она вышла из подъезда, раскрыла зонт. Дождь усилился. Бррр…
Я побежал по лужам к ней навстречу. Весь измок. Схватился за подол пальто. И мы пошли. Попытался забраться повыше, но руки размокли, голова закружилась от быстрого шага…
Я соскользнул, неудачно упал на асфальт, и…
Шмяк…
Она наступила.
Получилась грязь с кровью. Но крови совсем чуть-чуть. Больше грязи.
