– Я не вру, – сипло ответил Славка, – мать с дядь Валерой женятся. Выходит, он мне теперь за папу.
– Брешешь! – тявкнул шакаленок.
– Не брешу! – горячо возразил Славка. – У них свадьба скоро, а то стал бы он мне такой нож дарить?
– Да, малек, огорчил ты меня до невозможности, – продолжал сокрушаться Корнеев. – Если каждого материного хахаля будешь за батю держать, трудно тебе в жизни придется.
– Верни нож, – с отчаянием прошептал Славка, – пожалуйста…
– Передай отцу, чтоб сам ко мне пришел, – строго сказал Корнеев и заржал.
Митрюша верноподданнически хихикнул, Корнеев отпустил Славке саечку, и дуэт скрылся за углом.
До вечера Славка слонялся по окрестностям, пребывая в самом паршивом расположении духа. Он так переживал, что утрата ножа уже не казалась фатальной потерей. В конце концов, что нож? Он даже рассмотреть его толком не успел. Жил раньше без ножа, авось и теперь проживет. Дело прошлое, чего горевать-то? Тем более, что самое скверное было впереди: бесконечное осуждение взрослых, упреки во взглядах и мамкины стенания, что это ужас, а не ребенок, и ничего–то ему нельзя дарить, и вещи-то он не бережет и не ценит чужое внимание.
В квартиру Славка юркнул мышкой и сразу заперся в ванной. Как никогда тщательно умылся, почистил зубы, помыл ноги. Вышел румяным, свежим – мать только всплеснула руками:
– Ты чего это сегодня?
– Нормально, мам. Просто хотел тебе сделать приятное.
– Получилось, – улыбнулась мать. – Давай за чтение.
– Ладно… Мам, а дядь Валера где?
– Его по службе вызвали, приедет поздно. Ты чего-то хотел?
– Не, я так. Просто.
– Спокойной ночи, сынок, – мать чмокнула Славку во влажный лоб.
Кажется, внимание матери удалось отвлечь. Утром надо будет запудрить мозги дядь Валере, чтоб про нож не вспомнил. Славка повеселел, одолел капитана Тушина и со спокойной совестью уснул.
Ранним утром его разбудило скворчание сковороды и приглушенный разговор, доносившийся из кухни. Дверь балкона была распахнута, Славкина комната наполнилась утренним ветром, солнцем и запахом оладьев.
Славка босиком пришлепал на кухню.
На спинке венского стула висел серый китель с погонами подполковника. На стуле сидел дядя Валера в форменной синей рубашке и серых штанах с красной полоской. Он обмакивал оладьи в плошку с медом, отправлял их в рот целиком и запивал чаем. Мать стояла у плиты.
– О, явление Христа народу, – весело провозгласил Валерий Георгиевич. – Присоединяйтесь, господин барон! Позавтракаем вместе. Надюша, пополни нам запасы провизии.
– Придется подождать, едоки, – улыбнулась мать, – у меня ведь не конвейер.
– Тогда пойдем-ка в отдельное помещение, Славка. Есть мужской разговор.
Дядя Валера был так естественно бодр и весел, что Славка ни на секунду не заподозрил подвох. Лишь когда они прошли в Славкину комнату, дядя Валера плотно прикрыл дверь и стал серьезен, он вспомнил о ноже и забеспокоился.
– Присаживайся, – велел дядя Валера. – И рассказывай.
Славка обреченно плюхнулся на незастеленную кровать, пружины скорбно скрипнули, обозначив начало черной полосы в жизни. На макушку словно капнула гадкая холодная капля, и противной рябью побежала вниз по спине, животу, рукам и ногам, сметая все хорошее, что было обещано славным летним утром. Славка поник, съежился и буркнул:
– Чего рассказывать?
– Про вчерашний день расскажи.
– Чего рассказывать? – повторил Славка почти шепотом, стараясь сдержать набегающие слезы.
– Славка…
– Чего…
– Голову что ли подними. Чего раскис, как пломбир на остановке?
Славка посмотрел в лицо Валерию Георгиевичу и увидел, что тот совсем не сердится. В его глазах было сочувствие, но вовсе не осуждение или злость.
– Давай-ка я немного тебе помогу, – предложил дядя Валера, и Славка с готовностью кивнул.
– Расскажи, например, про Ярославцева Сергея Леонидовича по кличке Корнеев.
– Ну так… – промямлил Славка, – Ничего не знаю. Даже имени не знал. Он вчера ваш ножик у меня забрал.
– Твой ножик, Славка. – сказал Валерий Георгиевич и эффектным жестом чародея явил пропажу пред Славкины очи. – Держи и больше не теряй.
– Дядь Валер… – ошеломленно пробормотал Славка. – Откуда он у вас?
– От верблюда, – печально вздохнул Валерий Георгиевич.
– Я ведь никому не говорил, дядь Валер! Я…
– Знаю, Славка. Знаю, – дядя Валера присел рядом. – Понимаешь, какое дело, попал Сережка Ярославцев в дурную компанию, ну и вот…
– Что?
– Убили его вчера.
– Как?! – вскинулся Славка.
– Как… Жестоко – вот как. Что-то он со своими старшими товарищами не поделил. Мы ночью всех взяли по горячим следам. Гузеев Олег Иванович по кличке Мутный, Бахтинов Роман Романович по кличке Бахча, Потапенко Григорий Алексеевич по кличке Потап и Фурцев Михаил Самуилович по кличке Фурапет. Слыхал, небось?
– Так… – пожал плечами Славка.
– Местная интеллигенция. – усмехнулся дядя Валерий Георгиевич.
– Они его этим ножиком?! – Славка задохнулся от нечаянной догадки.
– Ну, что ты! – возразил Валерий Георгиевич. – Конечно, нет. Там… По-другому все было…
Он встал с кровати, присел перед Славкой на корточки и заглянул мальчишке в глаза.
– Старина, я тебя об одном одолжении попрошу, ладно? – Славка кивнул. – Ничего от меня не скрывай. Понимаешь, есть у меня странная особенность чувствовать ложь и всегда узнавать правду. Всегда! Иногда и знать ее не хочу, эту правду, а все равно открываю рано или поздно. И знай, Славка: я тебя в обиду не дам. Но ты всегда должен быть честен, даже если трижды виноват. Обещаешь?
У Славки нестерпимо щипало в глазах, казалось, что сдерживать слезы нет никакой возможности.
– Вы с мамой поженитесь? – неожиданно спросил он.
– Ох, старина… – затосковал дядя Валера, – Я-то со всей душой, да она девушка с норовом, даже не знаю, как подступиться.
– Так вы еще…?
– Нет, Славка, мы еще ничего не решили. Кстати, не расстраивай ее лишний раз, пусть история с ножом останется между нами, договорились?
– Договорились.
Валерий Георгиевич положил руку на его плечо и как–то просительно, совсем не похоже на самого себя, сказал:
– Я тебе хорошим отцом буду. Обещаю.
Комок в горле, который Славка с переменным успехом гонял вверх–вниз, прорвал оборону. Славка икнул и так отчаянно заревел, что слезы из его глаз не потекли, а брызнули во все стороны соленым фонтаном.
Валерий Георгиевич подхватил мальчишку под худые мышки, встал в полный рост. Славка зажмурился и, как обезьяний детеныш, тут же обхватил его ногами. Валерий Георгиевич стоял посреди комнаты, одной рукой прижимал Славку, другой поглаживал его по спине и белобрысой макушке и с виноватой улыбкой шептал:
– Ну–ну… Ты же сам сказал, что я вместо отца буду, чего ревешь?
Скрипнул старый паркет. Валерий Георгиевич обернулся, увидел Славкину мать. Она укоризненно покачала головой и тихо вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Заутреня
В особенную майскую ночь, когда звезды, не успев рассветиться, тут же смеркли в голубоватом зареве, старая ветла, что триста лет пила воду из родника под струганным крестом, вдруг задрожала, по-старушечьи затрясла корявыми сухими культями, зашелестела липкой молочной листвой, и с оглушительным выстрелом раскололась надвое в том месте, где из единого основания тянулась вверх и в стороны пара могучих стволов. Неведомая подземная сила перекрутила, искорежила исполинские их тела, и с ястребиной высоты обрушила в заросли молодой крапивы. Правый ствол начисто разметал дубовый крест, хранимый грошовой иконкой, врезанной в изголовье; левый же с ленивым ворчанием сокрушил легкий мосток через мутную речку Нережду. И хутор, лежавший в низине меж речных берегов, враз оголился, стал беззащитен пред молодым серпом–месяцем, занесенным над крышами плешивых строений. И за пять верст от городской черты, от самой березовой рощи стали видны огоньки в окнах крайних домов.
Володя сел на кровати, прихлопнул будильник. Минуту бессмысленно смотрел в окно, соображая, для чего ему понадобился столь ранний подъем. На терраске было прохладно, зато дышалось свежо и вольготно. Сквозняк, гулявший по подгнившим доскам, бодрил ступни. Володя зябко поежился, наощупь сунул ноги в старые сандалии, лишённые ремней. Тихо открыл дверь и, приволакивая ногу, вышел.
В саду торжественно блестели листья сирени. Осатаневшие от страсти соловьи зазывали подруг на черемуховые перины. Где-то перебрехивались псы, и молодой петушок, шальной от весенней благодати, фальцетом выразил восторг наступавшему торжеству.
Праздник! – осенило Володю. Ах, садовая голова: ждал ведь, готовился, а за короткий сон все начисто забыл. Он окончательно проснулся, торопливо сделал несколько шагов от крыльца, помочился под развесистый куст и вернулся в дом.
Из–под двери в сени тянулась желтая полоска тусклого света и доносился грохот посуды. Это хозяйничала мать: готовила еду для праздничного стола. Когда Володя вошел, она ставила в устье печи очередной горшок.
– Ма…
– Проснулся? – отозвалась мать, не оборачиваясь. – Разбуди сестру. Как бы к заутрене не опоздать.
– Хорошо. Ты не ложилась что ли?
– Где уж, – мать отставила ухват и вытерла ладони о подол фартука. – Дел по самую маковку.
Она подошла к Володе и погладила его по голове:
– Экий ты у меня здоровяк. Твой день сегодня праздновать будем. Ну иди, иди… Мне еще родителей кормить.
– Чего они?
– Мать ничего, ест. Отец вот… Ну, ступай.
В горнице на столе горела свеча, но бледная тень рассвета уже вползла в дом через оголенные окна, и желтый язычок пламени освещал только салфетку, которой был накрыт завтрак.
Володя включил свет, задул свечу, прошлепал по грубому коврику к сестриной кровати и наугад потормошил смятое одеяло.
– Подъем, тетеря! – скомандовал он. – Праздник проспишь.
Настасья заскулила спросонок, разом села, щурясь поглядела на брата.
– Давай, давай. Не то запишу саботаж, – подбодрил ее Володя.
– Напууууааагал, – протяжно зевнула сестра. – За собой бы приглядел.
– Пригляжу, не бойсь… – он ловко ущипнул сестру за сосок и тут же отскочил.
– Ай! – взвизгнула Настя. – Дурак! Мама!
Завтракали скоро, но хорошо, дружно.
Настя, некрасивая девочка четырнадцати лет, обрядилась в лучшее платье, искусно заплела ленты и мудрено обмотала шею длинной ниткой коралловых бус. Мать была строга, но мила и не ворчлива. Длинные черные волосы она скрутила в большой узел, и он перламутрово переливался в электрическом свете. Володя надел тертый костюм, одолженный у соседки. Штаны мать маленько ушила, пиджак же был велик, сидел кривовато, но выбирать не приходилось.
Подражая отцу, Володя сидел набычившись, ссутулив узкие плечи, и время от времени одаривал женщин суровым взглядом из-под светлых юношеских бровей. Он истово пережевывал теплый хлеб, запивая его водой. Гордость матери была ему приятна, но в то же время вызывала свербящее чувство досады.
В конце концов мать не выдержала:
– Совсем взрослый, – умильно сказала она. – Невесту присмотрел что ли?
– Больно надо, – фыркнул Володя и кивнул в сторону Насти. – Вон, на ней женюсь.
Настя показала брату неприличный жест. Мать развеселилась:
– И то! Сладкая выйдет парочка!
Настя катала по столу хлебный мякиш, пребывая в светлой задумчивости.
– Мам, а моих детей тоже распределят? – спросила она.
– Что от мужа, тех обязательно распределят. А первенец останется при церкви.
