ISBN :
Возрастное ограничение : 12
Дата обновления : 23.10.2023
Хамид с семьей жили в городе уже давно, но и они голодали – зарплату и пенсию не платили год, а на работу, изможденные, истощенные все же ходили…
У Хамида был сын, ровесник Али по имени Гали.
Али и Гали, оба крепкие парни, сначала работали грузчиками. С утра они шли на работу, выпив по большой кружке горячего калмыцкого чая с ломтем домашнего хлеба и куском кабардинского сыра, а вечером возвращались уставшие и опустошенные, с деньгами которых едва хватало на утренний хлеб и кружку того самого чая.
Работа есть, а денег нет, так дело не пойдет, решили братья, и научились лихо сбивать у запоздавших, спешащих домой горожан, модные по тем временам норковые шапки, обрывать цепочки и серьги, отнимать колечки и кошельки.
Норку парни продавали дагестанцу – он скорняжничал в соседнем доме; золото сдавали еврею – его мастерская находилась в подвале через два дома. Кое-что из награбленного Али отвозил родным в качестве подарков.
Так что вскоре беззубый рот слегка тронувшейся от горя и потому постоянно улыбающейся матери Али, Тожан, заполнился золотыми коронками. Ее улыбка от этого стала заметно шире.
Старая женщина демонстрировала новые зубы даже картофельным грядкам и коровам, к которым подходила теперь, надев велюровый халат цвета бордо и новомодный турецкий кардиган.
Крученая золотая цепь на шее цеплялась при дойке за дужку алюминиевого ведра, но Тожан все равно ее не снимала. Как не снимала на ночь со скрюченных пальцев рук с заскорузлыми ладонями и въевшейся в трещины грязью подаренное сыном чье-то широкое обручальное кольцо и перстни с крупными сапфирами.
Получая новый подарок, Тожан смотрела на сына глазами, затмевавшими своим блеском золото коронок. Али поправлял седые волосы матери, выбивавшиеся из-под шелкового платка с вискозной бахромой, и жалел до боли в сердце…
– Сыт, Тожан, дауэ ущыт?(3) – спрашивал он.
Мы же задаемся другим вопросом: как Али мог содержать мать на средства, полученные бесчестным путем?
Мы спрашиваем себя не потому, что осуждаем такого рода действия, но потому, что знаем каким, патологически честным, он рос.
Кто помнит, не даст солгать – были времена, когда воровали все. Кроме Али. Он не мог взять чужого. И в десять, и в двенадцать лет мальчик – единственный в окр?ге – отказывался ходить с братьями в урожайную ночь на колхозное поле за кукурузой; в пятнадцать его уже не звали – знали, что не пойдет.
Но как иначе выжить в туркужинском колхозе? И как не припасти дополнительных пару мешков подсолнечника, кукурузы или картофеля?
В городах была та же история. Со спиртзавода тащили спирт, с овощебазы овощи, бензин и запчасти из гаража, мясо с мясокомбината.
Если рабочая после смены несла домой килограмм мяса, налепив его на живот, то главный инженер вывозил баранью тушу или говяжью вырезку в багажнике персональной «волги».
С кондитерской фабрики несли конфеты, с трикотажной – пряжу. О школах и больницах вообще особый разговор.
Да, такой воровской салют на закате советской власти устроила жизнь. Уж не знаем, в какой стране живет читатель, но, если кругом воруют, можно с уверенностью ожидать, что система рухнет.
Так вот, даже в этих условиях Али не воровал. Вообще! И тут мы узнаем такое…
Но это случилось после гибели отца. Али остался старшим в семье, став единственным кормильцем. Это в семнадцать-то лет, с больной матерью и одиннадцатью младшими, старшие из которых девочки…
А вообще, кто сказал, что красть плохо? А если для мамы? А если для голодающих родных? Если можно красть для голодающих, спросим мы дальше, почему нельзя тащить на развитие, на сладкую жизнь, на жизнь в роскоши? Тем более – повторимся, – если воруют все.
Похоже, правил в этой жизни не существует. Но, очевидно, есть законы, которые лучше соблюдать. Опять же, если, соблюдая законы не удается прийти к намеченной цели, то и их можно обойти, как это делают казнокрады и взяточники.
С другой стороны, кроме законов – таких гибких иногда, и несовершенных, – есть же еще совесть. Именно с совестью и возникают настоящие проблемы. Мы думаем, прислушиваться к голосу совести не просто желательно, но обязательно. Не то случится нечто подобное тому, что произошло с Али, который при виде радости матери деньгам и подаркам, на раз заглушил, с детства такой звонкий, голос совести.
И напрасно. Не стоило ломать себя, но скинуть семью. Переложить ответственность за них на плечи богов, которые так любят испытывать нас, и, как планировал, поступить на литературный факультет. Написал бы повесть или пьесу, и уехал куда подальше; ел бы собственный хлеб, из урожая, собранного на преподавательской или писательской ниве. Жил бы себе в столице, или за границей, дожил до славы и седин, и не стал бы… кем стал.
Но Али оказался слабым, не смог убежать от родных. Не сумел следовать своей мечте. И не смог остаться честным, чистым мальчиком, каким рос.
С другой стороны, ну как не радовать больную «по-женски», несчастную, убитую горем, безупречно добрую терпеливую мать?
После гибели мужа, эта болезнь «по-женски» у Тожан обострилась. Она резко располнела, и вырос живот. Тожан зубы-то вставляла, а к врачу «по-женски» идти отказывалась. Наверно, боялась, подспудно понимая, нет смысла, поздно. Или хотела, чтобы, действительно, стало поздно и бессмысленно.
Даже самое жестокое сердце разорвалось бы от сострадания к этой нечастной, не то, что сердце Али; обычное на самом деле сердце, сыновнее…
Глава 4
В тот злополучный вечер, с самого начала у Гали все шло не так. Сначала он поскользнулся и упал на пороге собственного дома. Затем, переходя дорогу, чуть не попал под машину. Потом, не дождавшись Али, отнимавшего, в переулке, у пьяненькой девицы колечки, сорвал норковую шапку с головы какого-то бугая.
Схватив шапку, Гали рванул через живую ограду из коротко стриженных кустов, а там был протянут металлический провод. Гали, конечно, не заметил его в темноте и спешке. Он бы не заметил провод и днем; кто вообще в этом городе протягивал провод вдоль живой изгороди? Наверно, в те времена это был единственный кустарник с проводом во всей Черномории…
В общем, парень споткнулся, упал и ударился головой о бордюр. Разъяренный мужчина погнался за Гали и тоже упал, споткнувшись о тот же провод. Поднявшись еще более рассерженный, он сначала пару раз пнул Гали. Затем, в ответ на тишину, нагнулся и всмотрелся в лицо вора.
– Эхе-хей, – сказал он, вытащил Гали из кустов и стал звать на помощь.
Подоспел Али. Мужчины поймали машину, и отвезли мертвое тело Гали домой…
Бугай, с которого Гали сорвал шапку, оказался уроженцем Туркужина, почти родственником. Звали его Чухой. Это был тот самый, знаменитый на всю Черноморию, бывший заготовитель, а теперь цеховик Чуха. Али заметил на его шее толстую золотую цепь, специально выставленную поверх рубашки с неумело завязанным галстуком. На пухлой руке красовались массивные золотые часы с браслетом. Али так же обратил внимание на знатный перстень-печатку, золотые зубы и пальто с норковым воротником.
Чуха был немного пьян.
Он забрал шапку, дал денег родителям Гали и позвал Али к себе реализатором.
Уже через месяц после гибели Гали Али уехал с товаром в Москву. Еще через неделю Али понял, что у него украли весь товар; забрали под честное слово и смылись.
Али на родину не вернулся, стал бомжевать. И снова воровать, но уже в столице и по всей стране, по поездам и вокзалам, где и как придется. Через полгода бродяжничества, он вошел в банду и начал жить в бывшем общежитии заброшенной ткацкой фабрики под Ивановском. Жил свободно, как думалось: захотел – пришел, захочет – уйдет.
Но не тут-то было…
Глава 5
В тот день на железнодорожной станции у пожилой женщины случился сердечный приступ. Грузная, неподъемная тетка осталась лежать там, где свалилась – на перроне. Тут же собралась толпа зевак и сочувствующих, подоспел дежурный милиционер. В ожидании скорой помощи кто-то оказывал женщине первую помощь: старуху били по щекам, брызгали расплывшееся белое лицо водой, громко переговаривались, перекрикивая друг друга, шум толпы, электрички и привокзального информатора.
Выкрасть в такой суматохе из кучи ее баулов сумку не составило труда. Денег в ней оказалось неожиданно много. Теперь Али мог достойно – с подарками – вернуться домой к матери и отдать долг Чухе…
Тайн своих доверять и друзьям нельзя, потому что у друзей тоже есть друзья, сказал поэт(4), но Али не читал этих стихов. Наверно, потому о своем намерении уйти из банды рассказал другу Вано.
Вано – Ваня – жил в банде намного дольше Али. Он тут же сообразил, что Али не сдал улов в общак, и донес. Наказание последовало незамедлительно: били Али показательно, в назидание всем присутствовавшим – и временно отсутствовавшим – членам банды.
Главарь банды Леха, по прозвищу Плачущий Убийца, и его приятель Исма, по прозвищу Рука, усердствовали не на шутку.
Убийца и Рука служили в горячей точке. Парням уже под тридцать, оба с правительственными наградами за участие, мужество и прочее… В одном из боев Убийца потерял кисть правой руки. С тех пор однополчанин, Исма, стал неразлучным, закадычным другом и помощником Лехи-Убийцы. Парни так сблизились, что Исма получил в итоге прозвище – Правая Рука; сокращенно – Рука.
Главари банды из них, конечно, те еще; как и вояки. Напившись, то есть регулярно, Убийца начинал вспоминать войну: как расстреливал из автомата стоявших на молитве стариков, и вообще – зверствовал. Оправдывал это дело ужасами, что видел сам.
На войне как на войне, что тут говорить и о чем? Не о том же, как разрывало на куски, разбрасывая в стороны, идущих в атаку товарищей, как предавали офицеры, отсиживавшиеся в окопах, как голодал в горах, как ел траву и блевал, болел, умирал и выживал, как потерял руку и чуть не умер от потери крови…
Рука в эти моменты садился где-нибудь поблизости, доставал из засаленных до черноты кожаных ножен, аккуратный, с блестящим лезвием финский нож и начинал им играть, втыкая в обшарпанный дощатый пол старого общежития. А иногда брал кусок чурки и, не поднимая головы, строгал.
В конце пьяного рассказа о войне, Убийца, обычно, начинал плакать и раздавать слушателям краденое: деньги, вещи, что имел при себе. А с утра, проснувшись… о, кто не успел отдать Руке ночные дары, тот опоздал. С теми же слезами начиналось нещадное избиение и крушение всего, что попадалось под единственную руку и две не знавшие устали ноги.
Убийца был отчаянный, конченый психопат…
Глава 6
Али бы стерпел побои – за время бродяжничества такого насмотрелся и натерпелся. Даже оскорбления в адрес матери стерпел бы – в конце концов, это только слова. Но в тот вечер парень узнал то, что спустить нельзя, невозможно. Если такое прощать, зачем жить вообще?
Когда «представление», проходившее в одном из цехов фабрики, подошло к концу и Али перестали бить, Вано помог ему перебраться в небольшую подсобку. Белобрысый, щуплый беженец с севера, Ваня, достал откуда-то свечку и осветил коморку.
Али знал, что это Ваня его сдал. Он знал так же, тот сделал это не со зла – по слабости. В ту минуту Али еще умел прощать, и он простил друга.
– Кости целые? – спросил осмелевший Ваня, поняв, что друг его не накажет, – Думал, они тебя убьют. Они знаешь, какие лютые? Я пару раз видел, как Убийца и Рука ходят на дело.
Ваня приблизился к Али вплотную и стал шептать на ухо, обдавая черкеса стойким запахом плохих зубов:
– Убийца этот одной рукой колет, колет… как бес. А потом уже мертвому отрезает арбуз(5); запросто так, с какой-то еханой дури; уже мертвому, приколись. А Рука еще хреновей. Вот кто лютый: он, то держит фофана(6), как козла какого, то арбуз этот придерживает уже в самом конце. Спаси, господи, и сохрани…
Ваня быстро перекрестился несколько раз и затих.
Друзья сидели на цементном полу, среди осыпавшейся штукатурки, битого кирпича и прочего мусора; худые, в грязной подранной одежде.
Али, казалось, не слушает. Прислонившись спиной к стене, дрожащими руками он отирал с лица кровь.
Однако в какой-то момент руки перестали дрожать, парень замер, затем глубоко и шумно вздохнул, словно сдерживая рыдание. Потом как-то совсем печально сказал:
– Хорош базарить, пора спать, – и сам тут же лег, на полу, накрывшись с головой рваной телогрейкой…
После избиения Али, только несколько парней вернулись в общежитие – остальные, пьяно поужинав, остались ночевать там же, в цеху. Одни лежали на грязных матрацах, между вкрученными в пол, проржавевшими каркасами ткацкий станков, другие – Убийца и Рука – в бывшем кабинете начальника цеха, на старом диване и кровати с продавленной сеткой.
Глава 7
Мы не расскажем, что именно и как делал Али той ночью. Ни до, ни после восемнадцати лет никому не желаем ни видеть, ни знать, ни тем более участвовать в таком…
Еще до рассвета Али вернулся в общежитие и сразу пошел в комнату торговца-таджика. Стукнул парня по уху, связал, засунул в рот кляп, надел на голову подвернувшийся мешок цвета хаки и привязал к кровати. Потом спустился в душевую, помылся, снова переоделся в комнате того же таджика, забрал его рюкзак, большую клетчатую сумку с тряпьем, спрятав в ней предварительно, деньги и золото.
Уже готовый уходить, Али остановился посреди комнаты и достал финский нож, собираясь расправиться с торговцем. Тут взгляд его упал на подоконник за спиной связанного мужчины. Там лежали конверты, письма и фотография большой семьи.
Али снял с головы перепуганного человека мешок и спросил, его ли дети на снимке. Мужчина закивал головой и залился слезами. Показав ножом на адрес, записанный на конверте, Али демонстративно положил его вместе с фотографией в нагрудный карман, освободил торговца и пошел к двери. Затем остановился, развернулся, кинул несколько смятых купюр, сказал «уезжай сейчас же домой», и исчез.
Правоохранительные органы получили сигнал от сторожей ткацкой фабрики в тот же день. В оперативной сводке говорилось, что в одном из заброшенных цехов обнаружены тела шестерых мужчин с множественными колото-резаными ранами и отрезанными головами.
На место происшествия выехала оперативно-следственная группа, возбудили уголовное дело, установили личности убитых. Среди них оказались двое несовершеннолетних, в том числе Иван Спиридонов, уроженец хутора Свет?, Северского района, Такой-то области.
Правоохранители объявили план-перехват, даже провели мероприятия по зачистке заброшенных предприятий области, но убийц по делу не нашли. Однако преступник с таким почерком давно находился в розыске. Потому материалы по эпизоду приобщили к розыскному делу № 66 с говорящим названием «Головорез».
Но в управлении уголовного розыска министерства внутренних дел, не догадывались, что того головореза уже не существует. Зато родился новый убийца – коварный и беспощадный…
Хотя, может Али не такой уж беспощадный? Отпустил же он торговца.
В ту ночь наш черкес действовал спонтанно, на импульсе. Совершая особо тяжкое преступление, он мстил за отца и дядьку, руководствуясь принципом «око за око».
Из рассказа Вано о зверствах двух бывших вояк следовало, что именно они убили его отца и дядю. Али сразу, в тот же момент, решил убить убийц своих родных. В следующий момент он понял, что нельзя оставлять в живых свидетелей, даже Ваню; он знал наверно, Ваня сдаст.
После вечерней попойки все, кроме Вани, беспробудно спали. Ваня тоже спал, но он-то не пил. С него Али и начал. И потому, что трезв, следовательно, мог разбудить остальных, сбежать, просто кричать, в конце концов. Ну, и потому, что лежал рядом.
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом