Когда разразилась Гражданская война, АМХ учредил комитет, и Мооди направили к солдатам. Он раздавал сборники гимнов – и раздал их более ста двадцати пяти тысяч, хотя у него самого совершенно не было слуха. Он ходил от барака к бараку, проводя по десять собраний за ночь, и вот что это были за собрания. «Я видел умиравших людей, раненые беспрерывно стонали», – вспоминает он. Сторонники запрещения продажи спиртных напитков критиковали его за то, что он давал умиравшим бренди, чтобы они пришли в себя и чтобы он мог рассказать им о Христе.
Иногда его называли «сумасшедший Мооди», потому что он вечно куда-то торопился. Его дядя говорил: «Мой племянник Дуайт совершенно ненормальный, просто чокнутый». Его брат был с этим согласен: «Дуайт носится с раннего утра до позднего вечера. У него даже поесть времени нет».
У него и в самом деле почти ни на что не было времени. «На учебу у меня нет и пяти минут в день, – признавался Мооди, – и поэтому я разговариваю так, как умею».
На свадьбу у него тоже не было времени. Но Эмма, девятнадцатилетняя учительница, продолжала его ждать. В жизнеописании Мооди его биограф Дж. К. Поллок пишет: «Эмма Рэвелл, полюбившая преуспевающего торгового агента, обрученная с проповедником, занимавшимся с подростками, которой предстояло выйти замуж за ветрогона, раздумывала над тем, что будет дальше».
Они поженились в четверг, 28 августа 1862 года. Дуайту Мооди было тогда двадцать пять лет. Его мать была категорически против брака с девушкой, родившейся в Англии и принадлежавшей к баптистской церкви. Она даже не знала, что из этого было хуже. Д. Л., конечно, сообщил ей о помолвке: «Дорогая мама, я думаю, что ты полюбишь Эмму, если ты получше узнаешь ее. Я уверен, что так оно и будет. Она – добрая христианка». Но, поскольку мать так плохо отнеслась к его помолвке с баптисткой из Англии, он не очень торопился сообщать ей о свадьбе. Он сделал это лишь спустя два месяца. Дальше же все пошло так, как он и предполагал. Эмма отреагировала на сложившуюся ситуацию с присущим ей хладнокровием. Она написала свекрови: «Неважно, к какой деноминации мы принадлежим, если наши сердца открыты Богу». Еще несколько писем и личных встреч – и Эмма со свекровью стали добрыми друзьями.
Эмма умела разрешать трудные вопросы. Д. Л. часто просто не замечал всего того, что она делает. Она была практична и любила порядок. Она заставила мужа регулярно есть, выбросила его «особые» рубашки, которые, как он утверждал, можно было не стирать неделями. Она предпочитала оставаться в тени, хотя ее считали талантливым учителем. В воскресной школе Мооди ее группа состояла примерно из сорока человек средних лет.
Однажды Мооди сопровождал важного посетителя, осматривающего школу, и тот обратил внимание на необычный класс: «А эта леди не слишком молода, чтобы учить этих людей?» – спросил посетитель. Мооди ответил, что учитель прекрасно справляется со своими обязанностями. Его собеседник согласился, но добавил, что все-таки выглядит это немного странно.
В конце концов Мооди сказал не без гордости: «Сэр, это моя жена».
В середине 1860-х годов воскресная школа Мооди стала церковью. Она была связана с конгрегационалистами, но была независимой. По настоянию Эммы он устроил при церкви баптистерий, где крестили погружением в воду, а также купель для крещения младенцев. Мооди не был рукоположен, поэтому служение в его церкви вели другие. Тем не менее это не мешало ему регулярно читать там проповеди, так что ни у кого не возникало сомнений в том, чья это церковь.
В своих ранних проповедях Д. Л. делал акцент на Божьем гневе. Эмма говорила, что она порой вздрагивала, когда он повышал голос. Но затем характер проповедей Дуайта изменился, и во многом благодаря Эмме. Большое влияние оказал на него и английский проповедник Гарри Мурхауз, обращенный вор-карманник. Мурхауз проповедовал в церкви Мооди, когда тот был в отъезде, и по возвращении Дуайт спросил Эмму, как он справился со своей задачей. Она ответила: «Он проповедует не так, как ты. Он проповедует о том, что Бог любит грешников». Мооди не понимал, к чему клонит Эмма. Но она продолжала настаивать на том, чтобы он послушал проповеди Мурхауза. «Я думаю, он убедит тебя. Все, что он говорит, основано на Библии».
С тех пор Мооди не только стал больше говорить о любви Бога, но и начал гораздо внимательнее изучать Библию, а это сразу сказалось на его проповедях. Эмма была также ответственна и за служение Д. Л. на Британских островах. Однажды, когда зима выдалась особенно суровой и Эмма почувствовала себя значительно хуже, чем обычно, из-за приступов астмы, врачи посоветовали ей покинуть Чикаго. Ей было всего двадцать четыре года. Дуайт хотел, чтобы она ехала в Англию, где жила ее старшая сестра. Эмма была человеком весьма хрупким и, помимо астмы, страдала еще от головных болей. У нее также было больное сердце. Мооди, напротив, обладал очень крепким здоровьем и казался неутомимым. Его регент, Айра Сэнки, молилась: «Боже, сделай так, чтобы Мооди устал или же даруй всем нам сверхчеловеческие силы».
Мооди был рад отвезти жену в Англию. Ему и самому требовалась смена обстановки. Кроме того, он жаждал встретиться там с тремя людьми, которыми заочно восхищался. Это были Джордж Уильямс, возглавлявший АМХ, Чарлз Сперджен, проповедник лондонской церкви «Скиния», и Джордж Мюллер, занимавшийся бристольским детским приютом. Было ли путешествие в Англию благотворным для состояния здоровья Эммы – трудно сказать, но оно, вне всякого сомнения, сыграло важную роль в открытии нового континента для проповеднической работы Дуайта.
Со временем Д. Л. начал осознавать, какую жену дал ему Господь. В одной из своих проповедей Мооди сказал: «Думаю, моя жена удивилась бы, если бы я сказал ей, как сильно я любил ее в первый год нашего брака и как я счастлив был тогда». Он говорил также: «Я никогда не устаю удивляться двум вещам: тому, что Бог решил использовать меня, несмотря на все мои недостатки, и тому, что я сумел завоевать любовь женщины, превосходящей меня во всем, с совершенно другим темпераментом и происхождением».
К 1871 году тридцатитрехлетний Мооди был уже настоящим семьянином. В их чикагском доме родилось двое детей, и Эмма сумела сгладить многие острые углы характера мужа. Иногда ему даже удавалось быть обходительным. Он уже научился сдерживать свой гнев, хотя временами ему все еще приходилось публично извиняться. В это время он находился на распутье. В Чикаго у него была церковь, он работал в АМХ, а проповедническая деятельность требовала от него все больше времени и усилий. Требовала она и длительных поездок. Мооди чувствовал, что Бог направляет его именно проповедовать, но он сопротивлялся.
Пожар в Чикаго решил все.
Ночью 8 октября 1871 года полицейские постучали в дверь дома Мооди и сообщили, что нужно немедленно уходить. Город пылал. Эмма спокойно разбудила детей и сказала: «Если вы обещаете не хныкать, я вам покажу кое-что такое, чего вы никогда не забудете». Пока она одевала их, они смотрели на бушевавшее за окном пламя.
Чикаго сгорел практически дотла. Сгорела и церковь Мооди. Сгорело и отделение АМХ. В Чикаго не было человека, готового дать деньги на то, чтобы Мооди заново все отстроил. Итак, он отправился в Нью-Йорк, а затем в Филадельфию в качестве миссионера. Денег на жизнь не хватало. Проблемы с постройкой новой церкви убедили его всецело отдаться проповеднической деятельности. И он вновь отправился в Англию с Эммой, сыном Уилли, которому было тогда четыре года, и с восьмилетней дочерью, которую назвали Эммой, как мать. Один из биографов пишет об этом периоде его жизни: «Когда трудности стали почти непреодолимыми, он все бросил и начал с нуля».
Никто в Англии не знал о его приезде, кроме главы Лондонского отделения АМХ. Но за двадцать месяцев чета Мооди взбудоражила всю Англию. В Шотландии они остановились в доме Питера Маккиннона. Миссис Маккиннон, близко сдружившаяся с Эммой, восхищалась обоими супругами. Она пишет: «Мне очень нравилось в мистере Мооди сочетание серьезности и бесшабашности… Он так прост в общении, так любит детей и так весело шутит со всеми, кто готов разделить его радость! Он очень веселый человек».
Об Эмме Джейн Маккиннон пишет: «Одного дня было достаточно, чтобы понять, сколько она делает для мужа. Чем больше я общалась с ней, тем больше я понимала, сколько она делает для служения мужа; и не только благодаря той работе, которую она брала на себя, освобождая его от забот о корреспонденции, но и благодаря своему характеру. Независимость ее мышления, спокойствие, с которым она все воспринимала, были поразительны. Она была так невозмутима, терпелива, умна, сдержанна… Редко можно встретить столько достоинств в одном человеке».
Кампания Мооди на Британских островах началась очень скромно, а завершилась взрывом триумфа. От Северной Ирландии и до Корнуолла все говорили только о Мооди.
Возвратившись в Америку, Мооди обосновался в Нортфилде (Массачусетс), где жила его мать, которой тогда уже было около семидесяти. Д. Л. ждали в Нортфилде. В воскресенье он читал в церкви проповедь и увидел, что его мать встала и молится. Тогда он сошел с кафедры, сел на переднюю скамью и разрыдался.
Их дом в Массачусетсе располагался в очень живописной местности. Джеймс Финдли пишет: «Поблизости была дорога на Нортфилд, и оттуда открывался прекрасный вид на реку Коннектикут». Это был просторный фермерский дом, и впоследствии задняя его часть стала приютом для слушателей Нортфилдской школы Мооди. Дома Д. Л. расслабился. Он отпустил бороду, носил потрепанную одежду, занимался огородом и наслаждался ролью сельского жителя. Он обожал лошадей и держал их четырнадцать штук. Он не любил спорт, зато обожал прогулки в кабриолете, причем гнал лошадей с такой бешеной скоростью, что пассажиры едва не теряли рассудок от страха. Только когда рядом была Эмма, он ездил сравнительно медленно.
Дома Эмма занималась консервированием, делала запасы, ходила в гости к соседям и принимала у себя старых друзей. Она также работала с корреспонденцией и занималась финансами. Однажды Д. Л. заявил: «Я никому никогда не дам повода говорить, будто мы делаем деньги на проповеди Евангелия». И бухгалтерские книги перешли к Эмме. Эмма также занималась домом и детьми. Чувствуя себя ответственной за духовное воспитание сына и дочери, она изучала с ними Писание и беседовала об основах христианской веры. Хотя она и посещала вместе с мужем церковь конгрегационалистов, ее религиозные убеждения остались баптистскими до конца жизни.
В отличие от мужа, который читал только по необходимости, она обожала чтение. Когда дети стали подрастать, она взялась вместе с ними за латинскую грамматику, а потом вновь принялась и за французский, который учила в молодости. Единственное, что по-настоящему выводило Эмму из себя, так это когда кто-нибудь пытался обмануть ее мужа. Сын вспоминает: «Попытка нечестно использовать его была в ее глазах непростительным грехом. О таких вещах она никогда не забывала, но никогда и не упоминала. В этом она была непреклонна».
Д. Л. и Эмма часто выезжали в кабриолете на прогулки в леса и на холмы, лежавшие вокруг. «Они были веселы, будто это был их второй медовый месяц», – вспоминает их сын.
Мооди часто отказывался от предложений отправиться в путешествие, поскольку «не хотел уезжать от жены». Но он не отказывался от предложений поехать куда-либо с проповедями. Часто такие поездки длились месяцами, и обычно Эмма с детьми сопровождала его. Вот как Эмма пишет Джейн Маккиннон о своих ежедневных заботах во время шестимесячной кампании мужа в Балтиморе: «Муж занят подготовкой к лекциям и встречам, дети в школе, а я занимаюсь всем понемногу: отвечаю за Дуайта на письма, принимаю посетителей, помогаю ему всем, чем могу. Дел вроде бы немного, но к ночи я чувствую себя очень усталой». Она сильно уставала еще и потому, что была беременна. Следующей весной родился их третий ребенок, Пол Дуайт Мооди. Он был на десять лет младше старшего сына, Уилла.
Дети подросли, у Дуайта и Эммы появились новые причины для беспокойства. Например, когда Уилл уехал учиться в колледж при Йельском университете, Д. Л. запрещал ему играть в футбол. «Мне кажется, полчаса веселого бега не стоят риска на всю жизнь остаться калекой». Но больше всего их беспокоила духовная жизнь детей. Эмма писала: «Если Бог сделает наших детей Своими чадами, это будет самое лучшее, о чем мы только можем просить Его». Мооди очень тревожило, что Уилл, старший сын, был равнодушен к духовным вопросам. Однажды он написал Уиллу большое письмо: «Я мало говорил с тобой о вере, поскольку боялся, что ты отдалишься от Того, Кого я люблю больше, чем этот мир. И если я когда-либо сделал что-то неподобающее отцу и христианину, я прошу у тебя прощения… Я всегда полагал, что если мать и отец – христиане, а их дети – нет, то что-то со всеми нами не так. Я и сейчас так думаю… Если я плохо заботился о моих троих детях, то лучше бы мне умереть». Эмма тоже говорила Уиллу о своих опасениях, ее беспокоило, что он «остался вне жизни во Христе, будучи в колледже…» Она написала: «Я знаю, что папа молится о том, чтобы Дух Господень привел тебя к Христу. Я тоже молюсь об этом». Спустя год Уилл открыто исповедал свою веру в Христа. Когда Дуайт узнал об этом, он написал ему: «Я думаю, когда у тебя будет собственный сын, ты поймешь, до какой степени я счастлив теперь».
Младший сын, Пол, гораздо больше общался с матерью, чем с отцом. Пол считал, что именно Эмма была в их доме тем человеком, на котором держалось все: «Если наша семья и казалась идеальной, то исключительно благодаря матери». Эмма сыграла значительную роль также и в основании Библейского института Мооди в Чикаго. Дуайт был президентом Чикагского евангелического общества, которое собиралось открыть школу. Однако между советом директоров и молодыми специалистами возник конфликт. Мооди, который долго оставался нейтральной стороной, наконец решил, что с него достаточно. Он сложил с себя президентские полномочия, и это было воспринято как довольно-таки резкий жест с его стороны. Кроме того, это могло помешать открытию школы. «Мне все это надоело, я устал», – написал Дуайт.
Когда Эмма узнала об этом, она написала письмо на девятнадцати страницах, обращаясь ко всем, кто был связан с проектом. Вскоре она переубедила и Д. Л., и тот послал телеграмму, в которой отменял свое решение об отставке.
Вскоре Чикагский библейский институт был открыт.
Мооди работал очень много, как и прежде, несмотря на возраст и избыточный вес. Однажды в течение трех месяцев он посетил девяносто девять мест, часто проповедуя по три-четыре раза за день. Ничто не угнетало Дуайта больше, чем безделье.
1899 год стал трудным годом для семьи Мооди. Д. Л. было тогда шестьдесят два, а его рабочий график был все таким же плотным. Внезапно умерли два его внука, и их родители были убиты горем. Тяжело переживали это и Дуайт с Эммой.
Д. Л. очень хотел поехать в Филадельфию. «Если Богу будет угодно, я обращу этот город за зиму. Как бы я хотел это сделать перед смертью!» – говорил он.
По дороге в Канзас-Сити, где он организовал евангелизационную кампанию, Дуайт заехал в Филадельфию. Там он собирался навестить Джона Ванамакера и подготовиться к проповедям, которые ему предстояло произнести. Он был потрясен, когда узнал, что его старый друг Джон Ванамакер живет с любовницей.
Он отправился дальше, но две недели спустя сильные боли в груди вынудили его оставить служение и вернуться домой, в Нортфилд.
Через месяц, в декабре 1899 года, он умер.
После того как Дуайта похоронили, Эмма потеряла интерес к жизни. Это отразилось и на ее здоровье. Она страдала от нефрита и не могла больше писать правой рукой. Два последних года своей жизни она училась писать левой. Это очень хорошо показывает, как Эмма Мооди преодолевала трудности. Однажды Д. Л. Мооди сказал репортерам: «Никого не переоценивают в Америке больше, чем меня». И он мог бы добавить, что никого не недооценивали больше, чем его жену. Уилл Мооди писал: «Для Дуайта Мооди его жена всегда была надежной опорой. Советом, сочувствием и верой эта женщина поддерживала его во всех его трудах, и каждое его усилие удесятерялось ее рассудительностью, тактом и самопожертвованием».
Эмма восполняла то, чего не хватало Дуайту, и он знал это и ценил. Она не любила огней рампы, она предпочитала оставаться в тени. Но это вовсе не значит, будто она ничего собою не представляла. Вовсе нет. Она сформировала Дуайта и как личность, и как служителя.
Библиография
Bradford, Gamaliel. D. L. Moody, A Worker in Souls. New York: Doran, 1927.
Curtis, Richard K. They Called Him Mr. Moody. Garden City, N. Y.: Doubleday, 1962.
Findlay, James J., Jr. D. L. Moody, American Evangelist. Chicago: University of Chicago Press, 1969.
Moody, Paul D. My Father. Boston: Little, Brown, 1938.
Moody, William R. The Life of D. L. Moody. Old Tappan. N. J.: Fleming H. Revell, 1900.
Pollock J. C. Moody. New York: Macmillan, 1963.
3. Она называла его «Тиршата»
Чарлз и Сьюзи Сперджен
Что нашла Сьюзи Томпсон в этом невысоком, полном и неуклюжем молодом человеке?
Она отличалась образованием и происхождением, а этот деревенский увалень не умел ни одеться должным образом, ни подобающе держаться в обществе.
Назначая свидание, он приглашал ее послушать его проповедь. А однажды он и вовсе забыл о ее присутствии. Из-за этого их помолвка едва не была расторгнута. Но все обошлось.
Вне всякого сомнения, все это подготовило ее к испытаниям, которые начались после свадьбы. Чарлз был настолько погружен в свои пасторские обязанности, что нетрудно было представить, как однажды утром в воскресенье он протянет ей руку и скажет: «Доброе утро, мадам, как вы поживаете?» – будто впервые в жизни видит ее.
Чарлз Хэддон Сперджен – князь среди проповедников, куривший сигары кальвинист, яркий и дерзкий характер, сделавший Библию истинно живой для своей паствы, вовсе не был «находкой», по лондонским меркам. Но Сьюзи любила его и сделала все, чтобы брак ее стал прекрасным и прочным союзом.
Он называл ее Сьюзи, а она в шутку называла его «Тиршата», персидским словом из Писания, означающим «почитаемый». Сьюзи решила, что «Тиршата» будет самым лучшим обращением, раз уж Чарлз так не любил, когда его называли «преподобный».
«Тиршата» стал величайшим проповедником века. Он основал колледж, сиротский приют, дом престарелых, издавал журнал и написал сто сорок книг.
Кое-что получилось и у Сьюзи. Она организовала международный Фонд книги, через который ежегодно рассылались тысячи изданий, Фонд помощи пасторам, помогавший нуждавшимся священнослужителям, и столовую для бедных. Еще она вырастила двоих сыновей и помогала Чарлзу в его исследованиях. И каким-то образом брак этих двух выдающихся и, в общем-то, весьма разных людей оказался очень счастливым. Каким же образом?
* * *
Чарлз Сперджен подумал, что это какая-то ошибка, когда лондонская церковь на Нью Парк-стрит вдруг предложила ему стать пастором. Чарлзу было всего девятнадцать, и он никогда не учился в семинарии. А церковь эта была одной из самых влиятельных среди независимых (не англиканских) церквей в Лондоне. По крайней мере, раньше была. Но в последние несколько лет дела в церкви шли все хуже и хуже. Церковь могла вместить тысячу двести человек, но по воскресеньям туда приходило не более восьмидесяти – ста. Двое дьяконов церкви поняли, что им нужен энергичный молодой человек, способный изменить ситуацию. Тогда и пришла им в голову мысль написать Чарлзу.
Юность Сперджена не была радужной, но тягу к служению он испытывал давно. Он родился в очень маленьком городке, в семидесяти пяти милях к северо-востоку от Лондона. Его отец был мелким служащим, а по выходным исполнял обязанности священника в церкви конгрегационалистов. Его мать, которой было девятнадцать лет, когда родился Чарлз, родила потом еще шестнадцать детей, девять из которых умерли в детстве. Поскольку родители жили очень бедно, Чарлз провел первые шесть лет своей жизни у дедушки с бабушкой.
Поскольку дед тоже был священником-конгрегационалистом, он оказал сильное влияние на Чарлза. Бабушка пообещала ему давать по пенни за каждый выученный им гимн Айзека Уоттса. И он их выучил столько, что бабушке пришлось снизить вознаграждение до полпенни.
Когда Чарлз вернулся в родительский дом, ему дали лучшее образование, какое только могли. Он был способным учеником. Его брат говорил: «Чарлз постоянно занимался. Я держал кроликов, цыплят, поросят и жеребенка, а он все время держал в руках книгу».
Те серьезные книги, которые он читал – «Увещевание нераскаявшихся грешников» Джозефа Аллена и «Призыв к нераскаявшимся» Ричарда Бакстера, – произвели на него огромное впечатление. Почти пять лет он терзался, размышляя о том, спасена его душа или нет. Проповеди, которые он слышал, и молитвы только усугубляли эту внутреннюю борьбу. Позже он говорил: «Дети часто многое скрывают от родителей… Так было и со мной. В периоды духовных переживаний я обратился бы с вопросами о вере к кому угодно, только не к родителям». А потому, как он вспоминает, его «печальной участью было глубокое осознание своей греховности без понимания величия милосердия Божьего».
И вот в первое воскресенье января 1850 года он пошел в церковь, но в это время началась снежная буря. Он укрылся в маленькой скромной методистской часовне. Там было не более двенадцати – пятнадцати человек. Даже священник не явился. Тогда «то ли сапожник, то ли портной поднялся на кафедру и начал проповедь». «Человек этот был глуп, – вспоминает Чарлз, – он говорил что-то вроде: „Взгляните на меня и спаситеся, все концы земли“. Он страшно коверкал слова».
Непрерывно повторяясь в течение десяти минут, проповедник осознал, наконец, что больше сказать ему нечего, когда вдруг заметил подростка, вошедшего в часовню. Тогда он сказал: «Молодой человек, вы выглядите очень несчастным, и всю жизнь вы будете несчастным, если не примете то, что я говорю. А если примете прямо сейчас, в этот момент, то спасетесь». Именно в таком неожиданном толчке Чарлз и нуждался. Его сердце открылось для Христа-Спасителя. «Именно в тот момент тучи развеялись и тьма расступилась». Четыре месяца спустя баптистский священник, служивший в церкви, располагавшейся неподалеку от школы Чарлза, крестил его.
Через полтора года, когда Чарлзу исполнилось семнадцать, он принял приглашение на пасторское служение в общину городка Уотербич, насчитывающую около сорока человек. Уотербич был известен пьяницами и богохульниками. И вот, два года спустя, Чарлз получил приглашение в Лондон.
Накануне своей первой проповеди на Нью Парк-стрит он ночевал в пансионе округа Блумсбери. Его соседи по пансиону не поверили Чарлзу, когда он сказал, где будет проповедовать. Он узнал о выдающихся проповедниках других лондонских кафедр и о тех, кто прежде проповедовал на Нью Парк-стрит. Глядя на Чарлза, его собеседники едва сдерживали смех. На шее он носил огромный черный сатиновый шарф, а в нагрудном кармане у него красовался не меньших размеров синий платок в белый горошек. Он был непричесан, и его манеры выдавали в нем сельского жителя.
Чарлз не спал всю ночь. Как он сам пишет: «Я был в таком состоянии, которое очень мало располагает к спокойному сну». Угнетающим показался ему и город. «Безжалостен был грохот кэбов на улице, безжалостна теснота комнаты, в которой едва хватало места, чтобы преклонить колени, безжалостны были даже моргавшие в декабрьской тьме газовые фонари. В этом городе, полном живых существ, я был совершенно одинок». Ничего не желал он в тот день сильнее, чем немедленно уехать из этого города. Он чувствовал себя здесь совершенно чужим.
На следующее утро Чарлз впервые увидел церковь. Он описывает ее так: «Это было огромное и величественное сооружение, казавшееся выстроенным для состоятельных и уверенных в себе людей, совсем не таких, какими были мои простые прихожане, которым мое служение казалось Светом и Истиной». Утреннюю службу посетило всего около восьмидесяти человек, а на вечерней народу было уже гораздо больше.
Именно тогда Сьюзи Томпсон впервые увидела Чарлза. Хотя вся ее семья отправилась на утреннюю службу, Сьюзи с ними не пошла. Но днем к ним зашел дьякон церкви и посетовал на то, что утром было столько незанятых мест. «К вечеру надо собрать побольше прихожан, иначе нам его не заполучить». Без сомнения, дьякон относился к делу очень серьезно, и ему удалось организовать приличную аудиторию. «Малышке Сьюзи тоже надо пойти», – добавил он на прощанье. Малышка Сьюзи, которая и в самом деле выглядела скорее подростком, чем двадцатидвухлетней девушкой, не очень-то была рада тому, что ее назвали «малышкой». И ей не очень понравилось то, что она успела услышать о новом молодом проповеднике. Ей нравились представительные священники, и она вряд ли стала бы относиться уважительно к служителю, который был моложе ее. Тем не менее «ради друзей», как она вспоминала позже, она отправилась в церковь вместе со всеми.
Ее первое впечатление не было благоприятным. «Красноречие молодого оратора мало меня тронуло… Его провинциальные манеры и речь вызывали скорее сожаление, чем почтение». Запомнилась ей вовсе не проповедь, а «огромный черный сатиновый шарф, нечесаные волосы и синий носовой платок в белый горошек, торчавший из нагрудного кармана». Как она деликатно выразилась: «Все это выглядело довольно забавно». Синий платок был плох сам по себе, но когда он вытащил его посреди проповеди и взмахнул им в воздухе, это уже было откровенно нелепо. Но, несмотря на все это, молодой проповедник произвел впечатление на аудиторию.
Вскоре церковь на Нью Парк-стрит официально обратилась к Чарлзу с предложением стать пастором. «Мне не требуется долгих раздумий, – ответил Чарлз, – Я СОГЛАСЕН».
Тогда же дьяконы подарили Чарлзу дюжину белоснежных носовых платков, чтобы он никогда больше не появлялся на людях с синим в белый горошек.
Но эти платки не сделали Чарлза Хэддона Сперджена изысканнее. Чарлз всегда одевался небрежно и заботился более об удобстве, чем о внешнем виде. Вещи, которые он носил, очень подчеркивали его телосложение. А телосложением он напоминал цистерну. Голова его казалась непропорционально большой. Если он не улыбался, то лицо его казалось невыразимо мрачным. Но когда его солнечная улыбка озаряла все вокруг (а улыбка никогда не исчезала надолго), то под влиянием ее тепла и света все таяло.
Его коллега-священник сказал: «У него необычная голова и необычное лицо. Голова очень ярко иллюстрирует упрямство: большая, массивная и крепкая. Лицо широкое и грубое, но освещенное ясными, веселыми глазами, а обаятельная и очень любезная улыбка смягчает его выражение». Через несколько лет Чарлз отпустил бороду, которая значительно скрадывала грубые черты его лица.
Но Сьюзи привлекла в Чарлзе не внешность. Основной причиной их сближения было духовное состояние Сьюзи. Примерно за год до встречи с Чарлзом Сьюзи совершила обряд покаяния, но после этого она стала «холодна и безразлична ко всему, что связано с Богом». Когда же девятнадцатилетнего сельского проповедника в январе снова пригласили на три недели, Сьюзи все же пришла послушать его.
Она была дочерью состоятельного торговца, в ней были воспитаны сдержанность и достоинство. Одним из принципов ее воспитания было то, что ей запрещали читать газеты и участвовать в разговорах о мирских происшествиях. А среди таких людей о некоторых вещах говорить не принято, и в частности – о своих духовных переживаниях.
А Сьюзи все больше и больше беспокоило то, что она отдаляется от церкви. В это же время Чарлз Сперджен, молодой священник, дарит ей книгу «Путешествие пилигрима». Она была удивлена этим. На форзаце книги было написано: «Мисс Томпсон, с пожеланиями прогресса в благословенном деле пилигримов». Так начались их отношения, которые продолжались до конца жизни.
Поначалу Сьюзи опасалась беседовать с Чарлзом. Вероятно, здесь было больше сдержанности, чем страха. Сьюзи было трудно выносить на обсуждение свои духовные проблемы. Но ее тронули участие и заинтересованность, которые проявил Чарлз. Его наставления принесли свои плоды. Сьюзи так описывает это: «Он деликатно привел меня… к животворящему кресту, к миру и прощению, в котором так нуждалась моя душа».
В июне 1854 года, спустя шесть недель после того, как Чарлз подарил ей «Путешествие пилигрима», они со Сьюзи и с несколькими другими прихожанами отправились на открытие нового выставочного зала. Все шутили, смеялись и были слишком увлечены беседой, чтобы заметить, как серьезно Чарлз беседовал со Сьюзи. Он показывал ей какую-то книгу. Это была «Философия в притчах» Мартина Таппера.
«Я недавно прочел эту книгу», – тихо сказал Чарлз. Сьюзи, казалось, это было неинтересно. Для разговора о философии место было малоподходящим.
Чарлз открыл книгу в том месте, которое заранее отметил. «Что вы думаете об этом рассуждении писателя?» Она взглянула на отмеченный отрывок. Глава называлась «О браке». Она прочла: «Ищи себе добрую жену в Боге, ибо жена – лучший дар Его провидения… Думай о ней и молись о ней». Сьюзи была так смущена, что даже не могла взглянуть на Чарлза. Потом она услышала, как он сказал ей на ухо: «А вы молитесь о том человеке, который станет вашим мужем?» Она покраснела и ничего не ответила, опасаясь сказать что-нибудь неподобающее леди. Вскоре началась торжественная программа открытия зала, но она «почти не обращала внимания на шумное и бессмысленное представление». Действительно ли он имел в виду то, что он, по всей видимости, имел в виду? Или она истолковала его слова неверно?
После торжественной части Чарлз предложил ей пройтись по выставке. «И с этого момента, – пишет Сьюзи, – наша дружба стала перерастать в самую нежную любовь».
Два месяца спустя «в маленьком старомодном парке» Чарлзу уже не нужно было прибегать к помощи книг, чтобы объясниться в любви. «Я уже знала об этом, – вспоминает Сьюзи, – но совсем другое дело – услышать от него».
Вечером она написала в своем дневнике: «Невозможно описать все, что случилось сегодня утром. Я могу лишь в молчании преклониться перед милостью Бога и славить Его за все Его дары».
В январе 1855 года, спустя год после их первой встречи, она приняла крещение от своего жениха. Для Сьюзи, которой трудно было раскрыть перед людьми свой духовный мир, это было очень тяжелым испытанием. Ей пришлось пройти собеседование перед исповеданием веры, а также изложить свои взгляды письменно. Чарлз гордился тем, как она держалась, а ее письменная работа содержала в себе много неожиданного; Чарлз увидел в ней глубину мысли, о чем раньше мог только догадываться.
С того времени по утрам в понедельник Чарлз обычно приходил к Сьюзи домой, «принося с собой текст проповеди, чтобы готовить его к печати». А Сьюзи «приходилось привыкать к тому, что, когда он занят, его нельзя беспокоить».
Воскресные проповеди Чарлза стенографировались; затем рано утром в понедельник их отдавали в набор, после чего гранки передавались Чарлзу на редактирование. Он обладал редким умением полностью сосредоточиться на своем деле, не обращая внимания на окружающее, даже если Сьюзи была частью этого окружающего. И иногда это очень сильно задевало ее. Особенно ярко это проявлялось перед его утренней воскресной службой, когда он был полностью погружен в предстоящую проповедь. Когда Сьюзи входила в церковь, он мог встать и пожать ей руку, сказав «доброе утро» с таким видом, точно она была совершенно посторонним человеком… И это происходило постоянно. После службы он подшучивал за это над собой. Сьюзи тоже училась относиться к таким вещам с юмором. Когда Чарлз понимал, что допустил бестактность или проявил невнимание к Сьюзи, он обычно говорил, что дело Бога для него важнее всего. К счастью, Сьюзи была очень терпеливым человеком.
Их помолвка длилась довольно долго, во-первых, потому, что отец Сьюзи раздумывал, давать ли дочери благословение на брак с Чарлзом. Чарлз имел фантастическую славу проповедника, но ему было всего двадцать. Во-вторых, в церкви на Нью Парк-cтрит происходило столько всего, что трудно было найти время для брачной церемонии.
С каждой неделей церковь все больше наполнялась людьми, летом там стало невыносимо душно. Чарлз убеждал людей остаться дома из-за сильной жары, но люди приходили. А поскольку окна открыть было невозможно и дьяконы ничего не могли с этим поделать, то как-то раз Чарлз просто взял палку и выбил стекла. Он знал, что предстоящий ремонт позволит еще до холодов сделать новые окна, которые можно будет открывать.
А когда реконструкция здания началась, община арендовала для своих собраний Эксетер Холл. Этот зал вмещал четыре с половиной тысячи человек.
Общественность Лондона была шокирована. Аренда такого здания для богослужений была неслыханным делом. На молодого проповедника с критикой обрушились все газеты. В одной из них писали: «Пока в его церкви идет ремонт, он каждое воскресенье проповедует в Эксетер Холле. В зале теснота, люди задыхаются. Его речи являются образчиком дурного вкуса, вульгарны и фальшиво-театральны. И тем не менее сюда стекается столько народу, что если вы не явитесь за полчаса до начала, то вообще не сможете попасть внутрь».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69842122&lfrom=174836202) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
