Алёна Берндт "Каторгин Кут"

– Как же… как же…, – задыхаясь говорил Степан и во все глаза смотрел в лицо деда Архипа.

– После говорить станем, собраться тебе надо. В путь пора.

Степан пошёл к Беспалову, который у хозяина здесь управлялся в его отсутствие да отдавал работникам приказы. Мужиком тот был строгим, спуску никому не давал, в былые времена он в богатом доме служил, и дело своё знал. Выслушав Степана, Беспалов повёл его в небольшую свою каморку, которую местная кухарка Дуся важно обзывала «кабинетом», достал из ящика деньги, сколь было уговорено за Степанову работу и отдал.

– Я после вернусь и доведу немного, – сказал Степан, – Пошли, Семён Кузьмич, работу примешь, покажу, что не доделано.

А работа вышла на славу, деревянные арки были украшены узором, только на одной пока не было прилажено узорной планки, её-то Степан и доделывал как раз в тот момент, когда явился за ним Архип Гаврилович.

Молча уселись в сани, мороз пробирал до костей, или это от охватившего его горя было так зябко Степану, он прикрыл глаза – снежное великолепие блестело на ярком солнце, в его лучах уже чаялась весна, но тепла ещё долго ждать.

– Дедо, как же это, а?

– Да что сказать тебе, Стёпушка…, – покачал головой дед Архип, – Уж ли я сам не думал, что переживу… и жену свою покойную, Малашу, а вот теперь и Марьюшку… Дома я был, знал, что Марья ко мне собиралась приехать с утра, по Маланье моей година как раз, сыны тоже приехали, дочек ждал да другую родню. Гляжу – у ворот Рыжуха топчется, сани то пусты, поводья брошены. Смекнул я – неладное случилось, её же и развернул обратно, Макара кликнул, по следу поехали. В лесу, почти уж у околицы лежит бездыханная… видать, упала и всё… Лицо тёмно всё было, а фершел наш опосля сказал – сердечный удар вроде бы. Так-то, Стёпушка…, – дед прикрикнул на мерина, подгоняя его и смахнул слезу.

Потекли слёзы по обветренным щекам Степана, уткнулся он в дедову спину и зарыдал, как ребёнок. Матушка названая, её доброта да ласка обогрела его, спасла от гибели неминучей, и вон как сталось – не пришлося увидеться боле на этом свете, не пришлося снова обнять да в ноги поклониться!

Когда вернулись, закрутилось всё для Степана, словно бы покрытое тёмной пеленой. Причитали бабы, дьяк читал молитвы, мужики стояли с поникшими головами. Вот и нашла покой светлая душа, ушла Марьюшка к своему Ване…

После в доме на Бондарихином выселке собралась семья. Во главе стола сидел Архип Гаврилович, поглядывая на сродников. Степан постеснялся за стол-то лезть, всё же он тут пришлый, но дед Архип поманил его и указал на место рядом с Макаром и Ефимом:

– Садись, Степан Фёдорович, поди ж ты нам не чужой, не посторонний! Агафья, лучину прибавь, уж вон темнает как.

Агафья Тимофеевна, родня сестра Марьи, очень на неё походила – та же стать, те же глаза и улыбка, и глядя на неё Степану снова хотелось зарыдать в голос.

– Я вот что думаю, – начал дед Архип, – Ты, Степан Фёдорович, Марье нашей за сына стал, потому не тужи, оставайся в дому, сколь тебе надо. А надумаешь насовсем остаться – примем тебя, родной ты нам ужо стал. Дом добрый, справный, живи, а чем надо – поможем. Да и сам ты мужик хороший, глядишь и хозяйку приведёшь сюда. Мы все своим хозяйством давно живём, вот и станешь нам за брата!

Степан с удивлением обвёл всех глазами, как же…ведь чужой он им… но мужики согласно кивали головами, женщины смотрели одобрительно.

– Благодарствуй, Архип Гаврилович! И вам всем земной поклон, и вы мне все родные стали! Да только думал я по весне-то в родную сторону отправляться, у меня ведь матушка… может жива ещё, хоть вестей от неё я давно не получал. А всё же надеюсь, может жива, родимая! Мне здесь и места нравятся, и люди всё хорошие, душевные… а всё же… думал, может и вернусь опосля… как будет, только Богу ведомо.

– Да что, ежели так, то конечно надо идтить, – сказал дед Архип, – Марья мне говорила про то, зачем ты в родные края вертаешься. Не сказывала она никому, а болела сама последние-то свои дни, хворь всё шибче её мучила, вот и просила меня… Ежели не станет её, не бросить тебя, Степан, подсобить. До весны покуда тут живи, а хошь дак ко мне перебирайся. Рыжуху свою Марьюшка тебе велела отдать, так что уж не пешком по весне в путь неблизкий отправисся. Соберём, что надо, да обратно станем ждать, коли надумаешь.

Сидящий рядом со Степаном Макар похлопал его по плечу, горько покачивая головой, тяжела эта доля, горька потеря.

Осиротел дом, словно бы даже и поник, не таким стал светлым, с ним вместе словно бы и сам Степан осиротел, всё думалось – вот откроется дверь и войдёт названая матушка, глянет эдак-то строго и по-доброму…

Дед Архип Степана не оставлял, приезжал часто, бывало, что и оставался на пару дней. У него во дворе теперь Макар заправлял, когда отец в отъезде бывал, да и силы у старика уже были не те, вот и жалели его сыновья, сами хозяйство справляли.

– Я ведь утаил от тебя тогда, – сказал как-то дед Архип, когда сели они со Степаном чаёвничать вечерком, – Думается мне, что неспроста Марьюшка наша… я там глядел – следы были на снегу, словно Рыжуха шарахнулась, словно испужалась кого. Может зверь выскочил, да и Марьюшку испугал, вот сердечко то и не сдюжило…

– Матушка никакого зверя не боялась, – задумчиво проговорил Степан, – Ты, дедо, и сам знаешь, как она с мужниным ружжом управлялась… А что, дальше в лес ничего не смотрел, какие следы были?

– Да нет, словно бы и заметено всё, снег рыхлый был тогда. Кто теперь знает, что там случилось, а я это тебе к тому говорю… Ты и сам знаешь, какие слухи ходят, а ты тут на выселке один-одинёшенек. Собирайся ко мне, дом закроем, ставни заставим, скотину ко мне али к Агафье на двор. Всё не так за тебя боязно будет, – дед Архип помолчал, – Сказывают, что опосля пожара-то в Ярмилино молодцы незнакомые нет-нет, да и появятся, словно бы проездом или по делам. Кто-то с пьяных глаз видать про кошель разболтал, дак и стали ходить с расспросами, дознаваться… Не Микитины ли робяты, я вот что думаю! Такие гроша из рук не выпустят, а тут целый кошель, серебро, да червонцы были, сам же видал. А Баланов, урядник-то ярмилинский, неплохой мужик, да только… как вина выпьет, дурак-дураком, прости Господи! Мог ведь и про тебя рассказать, что ты кошель-то отыскал, да их известил о находке.

– Ладно, дедо, чему быть, того не миновать, – вздохнул Степан, – Что ж теперь, эдак-то и на любом углу могут укараулить да прибить. Нигде не спрячешься от такого, да я и не хочу.

– Я вот теперича и думаю, может и хорошо, что ты в свою Сосновку собрался, – покачал головой дед Архип, – Мабудь, уж там спокойнее народу живётся. И тебе без опаски по стороне родной гулять придётся.

Весна не торопилась, осторожно ступая по заснеженному лесу, делая своими тёплыми ладошками малые проталинки на взгорках, Степан так и жил покуда на Бондарихином выселке, ходил в работу, когда звали, то в Богородское, а то и дальше. А звали всё чаще, и он тому был рад, потому что сидеть на месте было хуже, тоскливо и муторно болела душа. А в работе он словно всё и забывал, выводил узоры, сдувая мелкую древесную стружку. Работа у него словно бы шибче пошла, рука налилась силой и умением, та книжица, подаренная Марьей Тимофеевной, очень ему помогла – как держать инструмент, как дерево готовить, всё там было написано. Молва о мастере расходилась всё шире, и теперь у Степана было достаточно денег на дорогу, может даже ещё и на обзаведение какое хватит, когда он окажется в родном краю.

В то утро Степану не спалось, поднялся спозаранку, заря только занялась за лесом. Управившись во дворе, где теперь и работы-то было немного – корову да телят свели к Агафье Тимофеевне, остались только с десяток кур да Рыжуха – Степан задумал изукрасить ворота. Вот уедет он восвояси, а тут память о нём останется, как осталась память о Марье Тимофеевне и Иване Михеевиче.

Он подбирал в сарае доски, когда услышал, что к воротам кто-то подъехал. Выглянув, он с удивлением увидел Ярмилинского урядника Баланова, вылезшего из брички и прохаживающегося у калитки.

– Ну, здравствуй, Степан Фёдорыч, а я к тебе, – сказал Баланов, и Степан подивился его тону, вежливому, уважительному, а ведь в последнюю их встречу Баланов по-другому разговаривал с бывшим каторжником…

– Здрав буде, Савелий Яковлевич, – настороженно сказал Степан, чего ожидать от такого гостя он не знал, – Проходи в избу, гостем будешь.

– Ты, Степан Фёдорыч, на меня не серчай, что я в прошлый-то раз с тобой так… Виш ли, мил человек, много тут делов натворили бывшие-то, лютуют, вот я тебе и не поверил сперва!

– Ладно, кто старое помянет, тому, как говорится, глаз вон, – махнул рукой Степан.

– Слыхал я, руки у тебя золотые, – сказал Баланов, усевшись на скамью под образами, – Был и в усадьбе, Беспалов тебя дюже нахваливал. Вот, и я решил в работу тебя позвать. Как, не откажешь? Оплачу всё чин чинарём, не бойся. Стол и кров, всё тебе будет, как скажешь.

А как тут отказать, думалось Степану, согласился конечно. В оговорённый срок собрался, запряг Рыжуху и отправился к деду Архипу, чтоб кобылку там оставить на присмотр, да обговорить, чтоб за домом в его отлучку приглядели.

Работы Баланов дал немного, больше супруга его беспокоилась, уж очень ей хотелось, чтоб у них вдому такие же узоры были, как в барской-то усадьбе. Высокая и худая Софья Алексеевна, под стать своему мужу, она строго сводила брови и спрашивала мастера, точно ли будет «как там, в часовенке»? Степан кивал головой и улыбался в бороду, часовню ту он доделал давно, и с той поры на его работу пошёл хороший спрос.

В семье урядника ребятишек было пятеро, мал-мала меньше, и снова Степан в свободную минутку резал игрушки, теперь они у него получались ещё быстрей да краше. Особенно к нему прикипела урядникова дочурка Машенька, девчушка годов шести, ясноглазая и добрая, приносила Степану угощение и просто сидела рядом, глядя, как он режет на досочке птичек и ягодки.

– Дядюшка, а ты и зайчика можешь? – спрашивала Машенька, бережно сжимая в маленьких ладошках деревянного голубочка.

– Могу, и зайчика могу, – улыбался Степан, и так согревалось сердце от детской чистой доброты.

Воскресным днём отпросился Степан у хозяина сходить до местной лавки, работа его уже была почти закончена, и он хотел купить гостинцев ребятишкам Макара да и себе чего присмотреть, мыло вот привезли, Софья Алексеевна сказывала.

Маша просилась было с ним, да мать не пустила, оно и правда – куда с чужим-то… тогда девчоночка вышла за ворота, Степана проводить и указывала ему, в какой стороне тут лавка находится. Отец, Савелий Баланов, с дочкой рядом стоял, да подмигивал Степану, сказал тишком:

– Как придёшь, обедать станем, по чарке примем, я вчерась наливки с Уезду привёз, попробуешь хоть.

Как-то вроде и сладилось у них меж собой, это на службе Баланов урядником был, а дома-то ничего, простой мужик.

– Ты, дядюшка, туда ступай, туда, – махала Маша ручонкой, – Да вернись поскорее, я тебя ждать стану.

Махнул Степан рукой Маше, и только шагов с десяток сделал, как из переулка навстречу ему вынырнул мужик в новом картузе да добротном зипуне. Глянув на Степана, мужик вздрогнул и чуть шарахнулся в сторону! Степан и сам опешил, потому что опознал в этом мужике Микиту, того самого…

Глава 16.

Встал Микита-Кутерьма как вкопанный перед Степаном, да и куда ему бежать, вон за спиной-то Степановой урядник стоит, дочку на руки подобрал и тетешкает…

Степан видел, как побледнел Микита, забегали глаза, руку было за пазуху сунул, да так смотрит на Степана, выжидает… А Степан сам опешил, глазам не поверил, да неужто он. А Микита подмигивает, да глазами на урядника вертит, губы шевелятся, да Степан его не слышит.

Так и разошлись, ничего, каждый своей дорогой. Не стал Степан кричать, побоялся. Хоть после и ругал он себя за то, что испугался, а не за себя, за Машеньку боязно стало… Не смог, а ведь надо было, наверное, крикнуть Баланову – дескать, вот он, держи! А что – держи?! Тот стоит, девчонка на руках, а у Микиты-то поди карманы не пусты, да за пазухой чего-то да припас… Все бы и полегли!

Да что, как себя не оправдай, а испугался! Степан качал головой, ругая сам себя. Не ожидал он, расквасился в спокойном-то житие, позабыл, что лихо рядом бродит, да с жизнями людскими не шутит. Теперь вот шёл да думал, надо Баланову сказать всё же про эту встречу. Ведь Микита видал, что Степан со двора урядника выходил, как бы тому не грозило это бедой… Небось, один Степан жив и остался из всех, кто Микиту в лицо видал, кроме его сотоварищей. Остальных-то поди болото приняло…

Прошёл Степан чуть дальше по улице и остановился, всё никак не мог с думой собраться, чего купить-то пошёл, всё в его душе взметнулось, вспомнилось. Огляделся, вроде бы тихо всё, мигом скрылся Микита в извилистых улочках Ярмилино, только собаки лениво побрёхивали со дворов прохожему вслед.

Не пошёл Степан дальше в лавку, вернулся в урядников двор, чем хозяина удивил:

– Ты что, Степан, никак заплутал? Ну, давай я соберуся да с тобой схожу.

– Нет, Савелий, не потому я вернулся, – ответил потемневший лицом Степан, – Поговорить надобно!

– Машенька, поди к матушке, спроси, когда обедать станем, – сказа Савелий дочке, поняв, что разговор непростой.

– Ты, Савелий Яковлевич, вот что… остеречься надобно тебе, да и мне тоже, – неловко начал Степан и рассказал о встрече, случившейся прямо за урядниковыми воротами.

– А ты уверен, что это он? Может обознался? – спросил побледневший Баланов, – Ежели всё так… надобно снова дозорных ставить, как бы снова они деревню не запалили. Да и в Уезд сообщить… Ох, ну дела, видать придётся снова своих отправлять к родителям, всяко спокойней.

– Дозор-то может и надо, только тайный. Ты бы, Савелий, подглядеть постарался, к кому он сюда хаживает? Ведь не за леденцами в лавку он сюда явился!

Задумался Баланов, даже про наливку свою позабыл, так и сидел за обедом, не глядя ни на домашних, ни себе в тарелку. Так и Степан сидел, хмурый да задумчивый, всё себя корил.

На другой день отправлял Баланов семейство в город к родне, недовольная Софья Алексеевна на мужа сердилась, но не ослушалась, собралась сама и детей собрала. Машенька сидела рядом с матерью в бричке и со слезами махала платочком провожающему их отцу и Степану. Тут же и сам урядник с доносом собрался в управу, наказав старосте держать ухо востро.

– Ну, Степан Фёдорыч, благодарствуй за работу, вот тебе расчёт, сколь и договаривались. Домой вертайся да оглядывайся, мало ли что, – наказывал он Степану, – Бог даст, ещё свидимся, наведаюсь я опосля к тебе на выселок!

Перед отъездом восвояси Степан заглянул к Ефиму, узнать новости да упредить их, ведь тоже ребятня там мал-мала меньше. Хмурился Ефим, слушая Степанов рассказ:

– А я ещё голову ломаю, чего это староста наш мужиков собрал, кто покрепче да посерьёзней. Сказал -дозором будем сидеть, кто на колокольне, а кто на старой мельнице у ручья. Вон оказывается какая в том причина! Только я думаю, что надо тогда ещё и в переулке караулить, где ты душегубца этого встретил, ежели там он объявился… м-да, к кому же он ходит сюда, нарядный! Вот вопрос!

В обратную дорогу Степан собрался не один. Ефим, страшась за семью, собрал жену с ребятишками и отправил со Степаном в Богородское гостить у деда Архипа.

– На Богородское они побоятся задираться, – негромко говорил Ефим Степану, – Село большое, намедни сказывали, что там тайно полиция разместилась. Может сочиняют, конечно, но там всё равно спокойнее, чем у нас тут. Вона они, болота то, краем к самой околице подходят… Ты, Стёпа, побереги моих в дороге, я сам недели через две приеду, как старостов дозор отслужу.

До Богородского доехали спокойно, хоть Степан и извёлся в дороге от беспокойства и постоянно вертел головой по сторонам, прислушивался и приглядывался. Но время было дневное, народ нет-нет да и появлялся на дороге из Ярмилино и обратно. Поэтому Степан обрадовался, когда с холма показалось раскинувшееся Богородское.

Дед Архип тоже обрадовался, когда во двор въехала телега, Ефимова ребятня высыпала обнимать деда и Степан заулыбался, так приятно было это видеть.

Домой, на Бондарихин выселок Степан отправился только через день, дед Архип старался задержать его и убеждал, что сейчас одному в глухом лесу сидеть небезопасно, но Степан ничего не мог с собой поделать, не оставлять же дом покинутым…

– Дедо, надо бы всё вывозить понемногу, – отвечал Степан на увещевания деда Архипа, – Инструмент Ивана, да и прочее добро. Скоро весна, а как распутица пройдёт, тогда и я стану в путь собираться. Не оставлять же там всё, растащат! Давай будем потихоньку-помаленьку, к тебе да к тётке Агафье перевозить. Добрым людям достанется, а не каким татям! Я и свой инструмент у тебя стану оставлять, так надёжнее, как в работу ехать, так буду к тебе заезжать и брать, что надо. А то не хорошо это, когда я в отлучке – дом пустой стоит, нет догляда, мало ли…

На том и уговорились, с той поры дед Архип стал приезжать в дом покойной сестры чаще, оставался с ночевой. Они со Степаном перебирали Иванов инструмент, да прочее хозяйство. А вот вести Архип Гаврилович привозил тревожные…

– Сказывает наш староста, под Липовкой потрепали молодцев-то Микитиных здорово, – зажигая лучину негромко говорил он Степану, – То ли выследили с Ярмилино-то, когда Баланов в Уезд донёс, то ли ещё как, а укараулили их. Там, под Липовкой, болото не такое топкое, места повыше, рощи липовые потому там и разрослися. Так вот, они, разбойнички-то, видать и сами от сырости устали, али на зиму там обосновались в землянках. Вот там их и застали, многих побили, каких-то поранили, конечно, живыми в уезд-то отправляли, к тюремному лекарю. А только не всех взяли, упустили тех, по ком давно острог-то плачет! Микита сам, да самые его верные сподручники ушли, как испарились. То ли болотом, то ли ещё как, а только укрытие у них видать ещё где-то есть. Ищут, конечно, как же. Вот только найдут ли, нет ли! Микита этот поди всё уворованное подсобрал, да и был таков! Станет жить на денежки ворованные, кум королю!

– Может найдут, – отвечал Степан, выводя на малой досточке узор, – Куда с этих болот им деваться, ведь дорог не так и много, и почитай на каждой дозор стоит, да не один. Я давеча к тётке Агафье ездил, так по дороге раза три меня дозор окликал, проверял.

– Так-то оно так. Да только уж больно он хитёр, чёрт рогатый! А в Золино, за Липовкой-то, сказывают, дозор-то прибили, всех положили, душегубцы…

Так и жили гудела округа то страшными, то странными новостями, Степан уже и привык к тому, что болтают разное, а что там правда – кто знает. Весна уже чуть разгулялась, на полянах появились тёмные проталины, земля дышала на солнце, отдавая талую воду. В болота, окружавшие и Погребцы и Бондарихин выселок, начали стекаться маленькие ручейки, речушка вскипела сизыми льдинами и налилась начавшимся половодьем.

Степан ждал погоды, когда дороги просохнут и можно будет отправляться в путь. Хоть и горько ему было покидать выселок, и дом, который обогрел его и приветил, и людей, которые стали ему семьёй, а всё же волнительно было и радостно… Пускаться в путь ему теперь было не так страшно – Архип Гаврилович свёл Степана с купцом, державшим магазин в Богородском, тот как раз тоже собирался за товаром, да не один, а дружной ватагой. И охрану себе брали, чтоб не боязно было, вот с ними и уговорился Степан добраться до тракта, а там и дальше, покуда будет по пути.

Долго думал Степан о своей жизни, советовался с дедом Архипом, с Макаром и Ефимом, да и решил, что правильной была та задумка -побывать на родной сторонке, да и вернуться обратно. Только вот захочет ли матушка ехать на чужбину, сможет ли дорогу дальнюю осилить… Степан почему-то был уверен, что матушка его жива, страшился думать другое!

«Расскажу, как здесь у меня дела идут, вон как много на работу зовут, – думал Степан, лёжа на лавке и закинув руки за голову, – Теперь лето, станут дома справлять, кто по зиме сруб поставил да «выветривал» до лета. Значит плотнику всегда работа будет, и резьба у меня получается всё лучше, тоже заказов будет. Вон, уже пришлось двоим отказать, сказать, что уеду. Может матушка и согласится, коли не шибко слаба стала…»

Степан уже засыпал в своих думах, когда во дворе раздались шаги. Он уже привык жить в окружении леса, когда вокруг только его звуки, а теперь… Это шёл человек, шёл тяжело и шатко!

Глава 17.

Степан поднялся с лавки и осторожно выглянул в окно. На дворе была уже ночь, луна на небе светила тускло, укрывшись сероватой пеленой облаков, её мутный лик не мог пробиться сквозь облачное одеяло и осветить землю. Но приглядевшись Степан всё же у видал, что от калитки к крыльцу идёт человек. Хромая и опираясь на палку, человек озирался по сторонам, останавливался и прислушивался.

Человек с трудом поднялся на крыльцо и снова остановился, беспокойно вглядываясь во тьму, окружавшую одинокий дом на выселке. Раздался негромкий стук и приглушённый голос сказал:

– Хозяева, дома ли? Пустите путника заночевать!

– Кто там? – спросил Степан, нащупывая в темноте кочергу и сжимая её в руке.

– Заплутал я, мил человек, – отозвался из-за двери глуховатый жалобный голос, – Не оставь волкам на съеденье, пусти хучь бы в хлев али амбар, коли боисся. Не обеспокою тебя, по утре уйду, я к родне иду в Ярмилино, с Липовки. Приплутал вот, ногу порвал себе… Ох…

Степан понимал, что выхода у него и нет, кроме как отворить. Хоть и не шибко верил в то, что говорил ему припозднившийся путник, а всё же… Когда-то и его, почти бездыханного спасла названая матушка Марья, хоть и приняла его тогда за разбойника. Так ужли он человека бросит на дворе. Подумал, ружьё бы зарядить, да нечем, как на грех.

Скрипнул на двери отпираемый Степаном засов, сам он покрепче сжал в руке кочергу и прислушивался, но за дверью было слышно лишь тяжёлое с пристоном дыхание.

Степан отворил дверь и шагнул на крыльцо, гость его стоял на верхней ступени лесенки, опираясь одной рукой на палку, а другой держась за перила. При свете мутной луны лица его под надвинутой на брови шапки видно не было, на плече у гостя висел небольшой дорожный мешок.

Степан открыл было рот, чтобы приветить гостя, но тут ему в бок упёрлось холодное ружейное дуло и негромкий, такой знакомый насмешливый голос сказал:

– Ну что, хозяин, принимай гостей!

Дрожь пробрала Степана до самой макушки, голос Захара он узнал бы и через сто лет. И вот теперь он стоял у крыльца, прислонившись к стене за оконной ставенкой, усмехался своей ухмылкой и упирал ствол ружья Степану в бок.

– Ты, хозяин, не боись, коли нам поможешь, мы тебя не обидим, – сказал тот, кто стоял на лесенке, и теперь, когда он заговорил громче, Степан узнал Микиту-Кутерьму.

– Ну, ступай в избу, да кочергу-то дай-кось сюды! Есть там у тебя ещё кто? – резко сказал Захар и ткнул дулом ружья Степану в рёбра, – Как положено путников угости да приветь, тогда может и в живых тебя оставим.

Они вошли в избу, Степан зажёг лампу и всё ждал, когда же эти двое распознают его. Но Захар сразу же кинулся осматривать дом, есть ли здесь ещё кто-то. А Микита устало опустился на лавку у двери и отложил свою палку. Нога у него была замотана окровавленной тряпкой, он морщился от боли и потирал озябшие руки.

– Давай, что в печи, всё на стол мечи! – хохотнул Захар, он хоть и перехватил ружьё, но всё же из рук его не выпустил, – А что, есть у тебя чем рану обиходить товарищу моему, а? А?… Так это ты!

Захар прищурился и подошёл ближе к Степану, который стоял возле стола и исподлобья глядел на своих гостей, раздумывая о том, как бы ему кинуться и достать под шестком топор.

– А, это ты, чёрт!… Ну же я тебя… по кускам разберу, – голос Захара охрип и низко раздавался под сводами избы, – В этот раз до кровавой пены… не выбересся, о смерти скорой молить станешь…

Он надвигался на Степана, достав из-за пояса короткий клинок. Степан стоял, глядя в сверкающие злобой глаза и приготовившись встретить врага… крови которого он тоже жаждал!