Евгения Якушина "Пантеон оборотней. Приключения Руднева"

Наградив Вяземского лучезарной улыбкой, а госпожу Атталь кислой миной, Анна Романовна решительно увлекла Дмитрия Николаевича за собой.

– Дорогой мой друг, – говорила она, цепко держа пленника своей пухлой холёной ручкой. – Вы нужны нам для крайне серьёзного эксперимента.

– Почту за честь быть вам полезным, сударыня! – обреченно ответствовал Руднев. – Что же за эксперимент вы желаете осуществить?

– Мы хотим провести спиритический сеанс, – с несколько преувеличенным восторгом объявила Каменская. – Вы знали, что наша Танечка – великолепный медиум?

– Нет, графиня, я не знал, что среди многочисленных талантов Татьяны Фёдоровны есть и такой выдающийся дар…

– Да-да! Вы правильно сказали, Дмитрий Николаевич! Именно выдающийся! И мы намерены воспользоваться им, чтобы призвать дух Фридриха Барбаросса[5 - Фридрих Барбаросса – Фридрих I Гогенштауфен, король Германии и император Священной Римской империи, правивший в XII веке и прославившийся многочисленными военными победами. Является признанным классиком военного средневекового искусства. Именно в честь него был назван план нападения Германии на СССР в 1941 году.] и спросить славного воина минувших веков, когда же закончится эта ужасная война.

– Как это интересно! – неубедительно восхитился Руднев. – Но боюсь, для подобного опыта я совершенно не подхожу! В вопросах мистицизма я абсолютно бездарен!

– Что вы! Я чувствую, какая у вас сильная аура! Вы сможете помочь нашей девочке установить контакт с духовной сущностью. И, кроме того, вы хорошо знаете немецкий и будете переводить нам послание древнего короля.

– Сударыня, Фридрих Барбаросса изъяснялся на средневерхненемецком. А я не силён в архаичных наречиях!

– Да будет вам, Дмитрий Николаевич! – Анна Романовна игриво хлопнула Руднева веером по руке. – Я уже всё решила! Вы участвуете!

Дмитрию Николаевичу ничего не оставалось, как смиренно повиноваться.

Графиня Каменская отвела его в комнату, соседствующую с большой гостиной. Там во всю шло приготовление к мистическому ритуалу: слуги опускали на окнах глухие портьеры и расставляли на круглом столе канделябры с горящими свечами, участники сеанса рассаживались, зрители перешёптывались, занимая места на почтительном расстоянии от стола.

Анна Романовна усадила Руднева рядом со взволнованной и смущённой дочерью.

– Ах, маменька! – пролепетала девица, заливаясь целомудренным румянцем. – А вдруг ничего не получится!

– Ну, что ты, дорогая! – уверенно заявила графиня, соединяя руки Татьяны Фёдоровны и Дмитрия Николаевича. – Тебе поможет господин Руднев. Чувствуешь, какая у него аура?!

Юная графиня окончательно смешалась и уже едва не плакала, так что Дмитрию Николаевичу и впрямь пришлось прийти ей на помощь.

– Не волнуйтесь, Татьяна Федоровна! В крайнем случае обещаю вам подыграть, – шепнул он девушке на ухо. – Просто несите какую-нибудь околесицу на смеси немецкого и латыни, а я якобы стану это переводить и незаметно пихать стол. Все в таком предвкушении, что разоблачение нам с вами не грозит!

Каменская-младшая прыснула смехом, а внимательно следившая за ней мать, занявшая стратегическую позицию по другую руку от дочери, победно просияла и торжественно объявила:

– Господа, мы начинаем! Прошу соблюдать тишину!.. Участники сеанса, закройте глаза, возьмитесь за руки и сосредоточьте свою гетеротетическую энергию на медиуме и её помощнике. Я чувствую, что у нас должно получиться! Сегодня грань между нашим миром и миром духов особенно тонка!

В зале воцарилась гробовая тишина так, что было слышно, как изредка шипит воск на свечах и шуршит атлас дамских платьев.

Руднев послушно закрыл глаза и ободряюще пожал холодную трепещущую девичью руку. Татьяна Федоровна тоже ответила робким пожатием и звонким, слега дрожащим голосом провозгласила:

– О, великий дух! Повелитель древней империи! Ответь на зов ныне живущих!

Ничего не происходило, а тишина сделалась практически осязаемой. Руднев почувствовал, что юная Каменская начала дрожать.

– Попробуйте по-немецки, сударыня, – произнёс он пафосно. – Я стану вам подсказывать… Gro?en K?nig! Erschein vor uns und Antwort! (нем. Великий король! Предстань перед нами и ответь!)

Едва он успел договорить, как напряжённую тишину разорвал отчаянный крик, раздавшийся из большой гостиной. Руднев на мгновение замер со всё ещё закрытыми глазами, а потом, опомнившись, первым бросился в соседнюю залу.

Гости, не заинтересовавшиеся спиритическим сеансом и остававшиеся в гостиной, столпились в её центре вокруг чего-то, что, очевидно, и являлось причиной всеобщей тревоги. Истеричный женский голос звал на помощь, ему вторил мужской, требующий вызвать доктора.

Дмитрий Николаевич растолкал всполошённую толпу и, к своему ужасу, увидел, что причиной всеобщего смятения является его друг князь Вяземский.

Павел Сергеевич лежал на полу и бился в судорогах. Красивое лицо исказилось и посинело, на губах выступила кровавая пена, глаза остекленели. Тело подполковника изгибалось, руки со скрюченными пальцами скребли пол. Правая рука была окровавлена и загребала осколки разбитого бокала.

– Пашка! – воскликнул Руднев и кинулся к другу. – Врача! Быстрее врача!

Однако Дмитрий Николаевич уже наверняка знал, что врач здесь бессилен. Рудневу случалось видеть разную смерть, и он не только разумом, но каким-то почти животным чутьём понимал, что Вяземский умирает, и помочь ему уже нельзя.

Упав на колени, Дмитрий Николаевич обхватил голову друга и придерживал её, не давая биться об пол.

– Паша!.. Паша!.. Как же это?! – шептал он. – Кто тебя так?

Внезапно глаза офицера Генштаба приобрели осознанность. На короткое мгновенье сквозь невыразимую муку в них мелькнуло узнавание. Вяземский разжал оскаленные зубы, силясь что-то произнести.

– Что, Паша? Что?!

Руднев склонился к самым губам бившегося в агонии друга.

– Ве…вер…вольф… – прохрипел Павел Сергеевич.

Тело его резко скрючилось, а потом так же стремительно вытянулось в полный рост и обмякло.

Князь Павел Сергеевич Вяземский был мёртв.

Разом осознав это, Дмитрий Николаевич обмер. Он был не в силах ни шелохнуться, ни вздохнуть.

Из оцепенения его вывело легкое прикосновение.

Шарлотта Атталь положила Рудневу руку на плечо.

– Il est mort… (фр. Он умер…) – тихо и скорбно произнесла она и накинула на лицо покойного свою серебристую шаль.

С превеликим трудом Дмитрий Николаевич заставил себя разомкнуть руки и выпустить голову мёртвого друга.

– Вызовите полицию! – приказал он глухим голосом, поднимаясь на ноги. – И заприте все двери… В доме произошла смерть при подозрительных обстоятельствах…

Глава 2

Коллежский советник Анатолий Витальевич Терентьев, помощник начальника московской сыскной полиции, мерил шагами библиотеку в доме графа Каменского и бросал косые тревожные взгляды на застывшего в кресле Дмитрия Николаевича. Руднев выглядел профессионально собранным и хладнокровным, но Анатолий Витальевич видел и понимал, что, несмотря на демонстрируемое Дмитрием Николаевичем самообладание, в душе у того творится ад.

Терентьев знал Дмитрия Николаевича с тех ещё времён, когда тот только-только закончил гимназию. И именно Анатолий Витальевич привлёк Руднева уже после окончания университета к сотрудничеству с сыскным управлением. Вместе они расследовали много тяжких и жестоких преступлений, не раз на пару рисковали жизнью и прикрывали друг другу спины, так что на поверку были они давними и верными друзьями.

– Дмитрий Николаевич, – в который уже раз, лишь слегка меняя формулировку, спросил коллежский советник, – отчего вы так уверены, что смерть его сиятельства носит насильственный характер?

– От того, что его абсолютно точно убили! – с явственным оттенком раздражения ответил Руднев. – Это отравление, Анатолий Витальевич!

– Свидетели, присутствующие при последних минутах Вяземского, описывают симптомы, крайне схожие с эпилептическим припадком…

– Анатолий Витальевич! Павел Сергеевич – подполковник Генштаба… был им… Он не то в разведке, не то в контрразведке служил. Туда с падучей не берут!

– Ну, так, может, сердце? Вы же сами знаете, как оно бывает. Был человек и нет человека…

– Вот именно! Я отлично знаю, как выглядит сердечный приступ! И это был не он! У Вяземского были конвульсии, и пена изо рта шла…

– Так агония…

– Анатолий Витальевич! Прекратите, ради бога!.. Пашка… Павел Сергеевич умер у меня на руках!..

– В вашем случае, друг мой, это заявление достоверности показаниям, как вы понимаете, не добавляет! – хмуро отрезал коллежский советник.

Руднев хотел было что-то возразить, но осёкся. Терентьев был прав, тот факт, что Дмитрий Николаевич стал непосредственным свидетелем смерти князя, только усиливал сомнения в его точке зрения.

Дмитрий Николаевич Руднев, признанный мастер сыска, проявляющий в экстремальных ситуациях исключительную выдержку и отвагу, как это ни парадоксально, всю свою жизнь страдал некрофобией, причём в той степени, что при виде мертвеца мог запросто лишиться чувств. Он приходил на место преступления только тогда, когда оттуда убирали трупы, и никогда не присутствовал при аутопсии. Жертвы он исследовал исключительно по фотографиям и прозекторским рапортам.

– Анатолий Витальевич, давайте рассуждать по-другому, – предложил Руднев. – Ошибаюсь я или нет, мы узнаем только после аутопсии и Стаса-Отто[6 - Метод Стаса-Отто – метод определения ядов, применяемый в криминалистике. Получил своё название в 1856г. в честь двух химиков: бельгийца Жана Серве Стаса и немца Фридриха Юлиуса Отто.] который и полторы недели занять может. Если я прав… А я, чёрт возьми, прав!.. Так вот, если я прав, к тому моменту, когда мы в этом убедимся, след преступника уже простынет. Ну, а если все-таки окажется, что Вяземский своей смертью умер, то…

– То мы потратим уйму времени на бессмысленное расследование и взбаламутим высшее московское общество! И это ещё наименьшее зло! – сердито закончил Анатолий Витальевич.

– А что вы видите как наибольшее?

Анатолий Витальевич не ответил, а лишь что-то хмуро буркнул себе под нос.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Давайте с самого начала. Вы сказали, что князь просил вас о встрече?

– Да, он прислал мне записку, – подтвердил Руднев.

– Что в ней было?

– Там дословно было написано: «Стид Боннет намерен свистать наверх сэра Галахада на борту «Графа Каменского»»[7 - Стид Боннет – знаменитый английский пират XVII–XVIII вв., вошедший в историю как «пират-джентльмен». Сэр Галахад – один из рыцарей Круглого стола, прославившийся своей нравственной чистотой, искатель Святого Грааля.]. Дальше стояла сегодняшняя дата.

– Что, простите?! – опешил Терентьев.

– В детстве мы с Вяземским придумали себе прозвища, – объяснил Руднев. – Он был Стид Боннет, а я сэр Галахад… Не важно!.. Он использовал детские прозвища в записке, чтобы я понял, что у него ко мне какое-то важное дело… Важное и секретное!

– Понятно… И что это было за дело?

– Он не успел ничего мне рассказать. Только намекнул, что дело касается государственной безопасности.

– Час от часу не легче!..

– Я сказал ему, что госбезопасность – не мой профиль…

– И поэтому он не стал продолжать разговор?

– Нет, – Дмитрий Николаевич задумался. – Он тщательно ломал комедию, изображал неожиданную встречу друзей… О деле же несколько раз принимался говорить, но потом прерывался… Я теперь начинаю думать, что, возможно, он опасался чьих-то глаз.

– Хотите сказать, он опасался кого-то конкретного?

– Вполне вероятно…

– Вы что-то заметили? Имеете кого-то на примете?

– Нет. Гостей было много, я не обращал внимания.

В голосе Руднева послышалась такая горечь, что Терентьев поспешил утешить друга.

– Дмитрий Николаевич, с чего бы вам за людьми следить! Вы же не могли знать, что такое случится… Лучше на другой вопрос мне ответьте. Князь что-нибудь пил или ел?

– Шампанское пил. Мы вместе пили.

– Кто ему подавал?

– Официант. Подносил на подносе несколько бокалов. Павел Сергеевич сам брал два и один мне отдавал. Пока я был при нём, мы выпили по два бокала и взяли ещё по одному. Чтобы он пил из третьего, я не видел и не знаю, брал ли ещё, когда я ушёл с графиней духов вызывать.

– Вяземского, выходит, спиритический сеанс не заинтересовал?

– Именно так. Я оставил его в гостиной в обществе Шарлотты Атталь.

– Шарлотта Атталь, – повторил Терентьев и записал. – Вы её хорошо знаете?

– Нет. Павел Сергеевич нас как раз только познакомил.

– Значит, придётся выяснять, что за мадам такая… Ладно, вернёмся к шампанскому. Как, по-вашему, Руднев, яд мог быть добавлен в бокал и целенаправленно подсунут князю?

– Уверен, что нет! Вероятность того, что отравленное шампанское попало бы в какие-то определенные руки, была крайне низка. Но, возможно, ему уже без меня яд подали.

– Такое мне тоже кажется сомнительным! – возразил Терентьев. – Слишком открыто! Выходит, версия с отравлением в ходе приёма не очень-то убедительна…

– Да почему же вы, Анатолий Витальевич, так упорно отметаете убийство! – взорвался Руднев.

Спокойно выдержав гневный взгляд друга, коллежский советник с расстановкой ответил.

– Потому, что их светлость был подполковником Генштаба и по вашим же словам имел прямое касательство к разведке. А ещё потому, что он хотел вашей помощи в каком-то тёмном политическом деле. И, главное, потому, что он ваш друг, и вы ни за что не отступитесь и станете землю рыть в поисках убийцы.

– Я не понимаю вас, Анатолий Витальевич!

– А я вам на примере объясню! – коллежский советник тоже стал распаляться. – Тут вот на прошлой неделе провели мы облаву по Грачёвским бардакам. Совсем там девки распоясались. Каждая вторая марьяжит[8 - Марьяжить (жарг.) – заманивать клиента в руки сообщников для последующего грабежа.]. Определили аж полторы дюжины мамзелей, и тут мне звонок от его превосходительства чиновника каких-то там совсем особых поручений господина Лисякина. Излагает он мне, что есть основания подозревать появление шпионской гнили в славных рядах московских шалав, вследствие чего мне с самого верха предписано этих самых агенток незамедлительно ему – Лисякину – передать. Я, конечно, к требованию такому с полным пониманием. Кого, говорю, вам, ваше превосходительство, в казематы ваши велите препроводить? А он и отвечает: «Всех!». Я такому-то повороту изумился. Неужто все, говорю, шпионки? Лисякин давай визжать, что аж телефон вскипел: «Не вашего, – говорит, – господин коллежский советник, ума дело! Исполняйте, что велено!» Тут уж и я завёлся. Отвечаю ему: «Девок я вам, само собой, направлю. Но вам в одиночку с таким количеством… легкомысленных барышень… не сдюжить…» Грубее, понятное дело, выразился… А на следующий день получил я от Аркадия Францевича[9 - Аркадий Францевич Кошко с 1908г. по 1915г. возглавлял московскую сыскную полицию.] такой разнос, что глаза поднять не смел, будто гимназистка. Орал он на меня благим матом, а как малость остыл, поведал, что через какие-то там свои связи перехватил бумагу, адресованную куда надо, в которой доходчиво так было изложено подозрение, что коллежский советник Терентьев Анатолий Витальевич является германским агентом, и за ним должен быть установлен специальный надзор. Бумагу эту Аркадий Францевич, само собой, в ретирадное (уст. уборная, туалет) определил, но и ему по кляузе этой ответ держать пришлось.

– К чему вы мне все это рассказываете, Анатолий Витальевич?

– А к тому, дорогой мой друг, что очень мне хочется донести до вас, как говорят литераторы, общую атмосферу, в которой развивается сюжет. Атмосфера эта, мягко говоря, нездоровая. Всякое дело, даже карманную кражу на базаре, рассматривают нынче через призму шпионских происков. А тут целое убийство подполковника Генштаба!

– Анатолий Витальевич, но ведь убийство же! Шпионами пусть свои службы занимаются, но убийц наша с вами задача ловить!