Евгения Якушина "Пантеон оборотней. Приключения Руднева"

Терентьев хотел что-то ответить, но тут в библиотеку заглянул младший сыскной чин и передал, что судебно-медицинский эксперт закончил с телом.

– Может, вы домой поедете, Дмитрий Николаевич? – аккуратно спросил коллежский советник. – Все материалы я вам пришлю.

– Я хочу осмотреть место преступления, – резко заявил Руднев и первым направился за младшим чиновником.

У лестницы они столкнулись с двумя санитарами, несшими носилки. Дмитрий Николаевич закусил губу и отвернулся от прикрытого простынёй скорбного груза.

Следом за покойником шёл служащий при сыскном управлении врач-патологоанатом Алвис Екабсович Петуш.

Судебно-медицинский эксперт был латышом родом из Лифляндского Валка, некогда приехавшим в Москву получать за казённый кошт медицинское образование в университете, да так и осевшим в Первопрестольной.

Личностью доктор Петуш был крайне неординарной. Несмотря на исключительно прикладной характер своей службы Алвис Екабсович тяготел к криминалистической науке и всё своё свободное время посвящал собственным исследованиям и изучению передовых методик, собираемых им со всего света.

Общаться с Петушем как с человеком было достаточно сложно. Он был замкнут и неразговорчив, и любую попытку личных отношений воспринимал с угрюмой неприязнью. Зато, когда дело шло о его служебном долге, Алвис Екабсович преображался и делался вполне открытым и даже словоохотливым. Он умел внятно объяснить и свои выводы, и свои гипотезы, а также с интересом хватался за идеи, высказываемые другими участниками дознания.

Внешность Алвис Екабсович имел малоприятную. Весь какой-то нескладный и разболтанный, с непропорционально длинными ногами и руками и с тонкими, невероятно подвижными пальцами, он напоминал жутковатое гигантское насекомое. Образ дополняла всклокоченная блёкло-рыжая шевелюра и бесцветное невыразительное лицо. В довершение к этому Петуш был ещё и сильно близорук, отчего носил очки с толстыми стёклами в грубой роговой оправе. Однако взгляд его светлых вечно прищуренных глаз был так умён и остёр, что преображал невзрачную личину и делал её если не привлекательной, то по крайней мере располагающей.

Анатолий Витальевич к Петушу особых симпатий не испытывал, но как эксперта ценил и мнение его уважал. Оба они понимали, что отношение коллежского советника к патологоанатому имеет определенную предвзятость, поскольку Алвис Екабсович заменил собой погибшего от руки преступника доктора Дягелева, близкого и задушевного друга Терентьева. Но, с другой стороны, тот факт, что именно Дягелев рекомендовал Петуша на службу в сыскное, заставил Анатолия Витальевича всё-таки принять этого странного и сложного человека.

– Алвис Екабсович, – обратился Руднев к эксперту, когда носилки с телом Вяземского скрылись за поворотом лестницы. – Ваше первичное заключение?

Петуш поправил очки и уверено ответил. Говорил он с характерным балтийским акцентом, выделяя придыханием глухие согласные.

– На первый взгляд, смерть от естественных причин. Более всего вероятен приступ эпилепсии. Возможны также скрытая болезнь сердца или закупорка лёгочных сосудов, или остро развивавшаяся патология мозга.

– А отравление?

– Возможен и такой вариант. Но однозначных внешних признаков нет.

– Вы все осколки собрали? – уточнил Дмитрий Николаевич.

– Осколки? – переспросил Петуш.

– Под рукой у князя были осколки от бокала, – пояснил Руднев.

– Нет, Дмитрий Николаевич. Никаких осколков возле труппа не было, хотя рука его и была в порезах. Там вообще не было осколков.

– Точно так, – подтвердил Терентьев. – Меня тоже озадачил тот факт, что рука окровавлена. Не успел вас об этом спросить, Дмитрий Николаевич.

Терентьев повелел позвать старшего из прислуги.

Втроём они прошли в гостиную и склонились над размазанным кровавым пятном на полу. Петуш вынул из кармана марлевую салфетку и стер кровь. На паркете были отчётливо видны царапины.

– Стало быть, кто-то поспешил убрать остатки бокала… – пробормотал Терентьев. – Плохой знак…

В залу вошёл важного вида старик с пышными старомодными бакенбардами, одетый в богато расшитую золотым галуном ливрею. Лицом он был бледен и дрожал, как осиновый лист.

– Кто повелел вымести осколки? – без предисловий спросил коллежский советник таким тоном, что слуга враз уяснил, что отпираться смысла не имеет.

– Так это ж… Ваше высокоблагородие… Я повелел… И сам же вымел…

– Зачем?

– Так непорядок же?

– Непорядок! – взревел коллежский советник. – Да ты, старый дурак, препятствие дознанию учинил!

Ливрейный шарахнулся и запричитал:

– Ваше высокоблагородие… Так я ж никогда… Я ж как лучше… Их сиятельства строги уж очень… Ну, я и подумал… Князь и посуда битая…

– Стихни! – оборвал Анатолий Витальевич. – Чтоб немедля осколки эти мне отыскал и принёс!

Слугу как ветром сдуло.

– Его могли надоумить, – упрямо проговорил Руднев в ответ на красноречивый взгляд коллежского советника.

Тот только пожал плечами.

Старик вернулся через несколько минут, неся в дрожащих руках свернутую в кулёк газету.

– Вот они, – пролепетал он, отдавая свёрток Терентьеву.

Коллежский советник заглянул в кулёк и помрачнел.

– А кровь где? – спросил он.

Слуга перекрестился.

– Тама и есть кровь, – прошептал он.

– Нету тут крови!

– Так я не знаю… – всхлипнул ливрейный. – Я смёл и в газетку завернул, чтобы не смущало… А больше я не трогал… Только вот вы повелели, так я и принёс…

Терентьев отпустил перепуганного старика и мрачно констатировал:

– Осколки подменили…

Алвис Екабсович забрал у коллежского советника свёрток и заявил:

– Беру это на экспертизу.

– К чему тут экспертиза, доктор? – проворчал Терентьев. – Очевидно же, что здесь вы яд не найдёте.

– Я не знаю, что здесь найду, – сдержано ответил Петуш. – Именно поэтому и собираюсь провести анализ. Если в доме осталась ещё какая-то посуда, которой предположительно пользовался покойный, я бы и её хотел забрать.

– Вряд ли мы её определим, доктор – сказал Анатолий Витальевич. – Но я велю выяснить.

– Есть бокал, который Вяземский в руках держал, – вмешался в разговор Руднев. – Вам это интересно доктор?

– Да.

– Тогда идёмте…

Дмитрий Николаевич провёл Терентьева и Петуша в зал, где юная графиня Каменская взывала к древнему королю.

– Вот, – сказал он, указав на своё место за столом. – Этот бокал мне Павел Сергеевич подавал.

– Вы из него пили? – спросил доктор.

От смеси профессиональной заинтересованности и профессионального же цинизма, отчётливо прозвучавшей в этом вопросе, Дмитрия Николаевича передёрнуло.

– Нет!

Алвис Екабсович порылся в карманах и вынул из них несколько флаконов. В одних на дне был порошок, в других какая-то жидкость.

– Что это? – опасливо поинтересовался коллежский советник.

– Тест, – лаконично ответил эксперт.

Остановив свой выбор на одном из флаконов, он сгреб остальные обратно в карман и, касаясь Рудневского бокала пальцами, обмотанными в салфетку, аккуратно отлил из него шампанское в выбранный флакон, после взболтал и стал ждать. Сперва ничего не происходило, потом золотистая жидкость помутнела и в ней появились сероватые хлопья.

– Что это значит? – хмуро спросил Терентьев.

Петуш ещё немного поболтал флакон, взглянул в него на просвет и всё так же бесстрастно заявил:

– Это значит, что в шампанском содержится алкалоид. Какой, не знаю. Разработанный мною тест предназначен лишь для первичного анализа. Однако количество выпавшего осадка говорит о том, что доза очень велика.

– Иными словами, шампанское отравлено? – потребовал полной ясности Анатолий Витальевич, переводя взгляд на побледневшего Руднева.

– Да и очень щедро. На лошадь бы хватило.

Дмитрий Николаевич пододвинул себе стул и сел, потому как ноги его начали вдруг неприятно дрожать.

– На подносе бокалов было семь… Нет!.. Шесть, – произнёс он, припоминая. – Значит, за исключением наших с Вяземским, ещё четыре… Чтобы отравить наверняка, яд должны были добавить во все бокалы. Их мог кто-то взять… Анатолий Витальевич, вы же гостей переписали, прежде чем отпускать? Нужно предупредить…!

– Не за чем предупреждать, – невозмутимо возразил Алвис Екабсович. – Если бы кто-нибудь глотнул этого напитка, мы бы имели ещё один труп. Уверен, что даже просто пригубив такое, уже почувствуешь себя плохо.

– Я чувствую себя плохо от одного вида этой дряни, – пробормотал Руднев и предложил. – Я не очень-то разглядывал официанта, но попробую его узнать. Велите собрать прислугу.

Терентьев распорядился, а заодно приказал перерыть мусор в поисках окровавленных осколков и изъять из буфетной все немытые бокалы и распечатанное шампанское.

Петуш тем временем принёс свой чемоданчик, перелил остаток напитка из бокала Руднева в чистую склянку и достал жестянку с перетёртым графитом. Крутя бокал перед самым носом и близоруко щурясь, он принялся легкими прикосновениями кисти наносить на хрустальную поверхность чёрную пудру.

– Вы ведь правша, Дмитрий Николаевич? – спросил он. – И бокал скорее всего в правой руке держали?..

Руднев похватал воздух, определяясь в своей привычке, и подтвердил предположение доктора.

– Значит, отпечатков ваших пальцев на бокале быть не должно, – продолжил рассуждать эксперт. – Так… Буфетчик и официант тоже были в перчатках… Бокалы протирают полотенцем, прежде чем разливать по ним напитки… Стало быть, должны остаться только отпечатки князя… Но… Но их тут больше…

– Доктор, не томите! Что вы обнаружили? – Терентьев оборвал затянувшийся монолог лифляндца.

– На бокале отпечатки двух человек. Следовательно, помимо покойного, его ещё кто-то трогал.

– Может быть, это всё-таки мои отпечатки? – предположил Руднев. – Мог же я его левой рукой перехватить или на столе подвинуть.

– Нет, не ваши. Расположение пальцев в обоих случаях такое, какое может быть только при захвате правой рукой, – безапелляционно ответил Петуш и спросил. – Анатолий Витальевич, вы сможете собрать отпечатки присутствующих в доме на момент совершения преступления.

– Только отпечатки прислуги, – покачал головой Терентьев.

– Хотя бы так, – сказал Руднев. – Если и не выявим, чьи отпечатки, ограничим список.

Алвис Екабсович к тому моменту упаковал бокал в бумажный пакет, аккуратно его надписал и заторопился уходить.

– Анатолий Витальевич, если я вам более не нужен, я хотел бы незамедлительно провести вскрытие и анализ примеси в напитке. Есть схожесть с отравлением стрихнином или атропином, но меня смущают детали. Возможно, мы имеем дело с каким-то особенным ядом, который ещё и быстро разлагается…

– Идите, доктор, – ответил Терентьев. – Отпечатки мы снимем без вас.

– И пришлите мне, пожалуйста, всё, что может иметь отношение к делу, – не унимался Петуш.

– Соберу всё, что не приколочено, – ворчливо пообещал коллежский советник.

Едва эксперт ушёл, Дмитрий Николаевич тоже сорвался с места.

– Если официант в сговоре, он может попытаться сбежать, – заволновался он.

– Если сразу не сбежал, никуда уже не сбежит, – осадил его Анатолий Витальевич. – Подождите минуту. У меня к в вам ещё один вопрос, Дмитрий Николаевич… Что вы там говорили на счёт последних слов их сиятельства? Что он сказал?

– Он сказал: «Вервольф».

– Вы уверены, что он сказал именно это?

– Я уверен, что услышал именно это, но быть уверенным, в том, что Павел Сергеевич именно это сказал, не могу. Он умирал, едва мог дышать, не то что разговаривать… А почему вы спрашиваете? Вам что-то говорит это слово?

– А вам ничего? Вы, Руднев, вообще газет не читаете?

– Мне их Белецкий пересказывает. Но я не слушаю… Так что там с вервольфом?

– Не с вервольфом, а с Вер-Вольфом. Некто Курт Адлерович Вер-Вольф, профессор философии Санкт-Петербургского университета, создал и возглавил тайную организацию немецких патриотов, проживающих в России и занимающих совсем не последние должности в разных государственных структурах. Заговорщики ставили себе целью подорвать военную мощь нашей державы изнутри, а апофеозом их деятельности должно было стать деморализующее нацию цареубийство. К счастью, благодаря высокому профессионализму Отдельного корпуса жандармов и самого его командующего, товарища министра внутренних дел генерал-майора Владимира Фёдоровича Джунковского заговор был раскрыт и уничтожен на корню. Об этой славной победе наших секретных служб уж сколько в газетах трубят.

– Мне послышалось, или в ваших словах, Анатолий Витальевич, прозвучал сарказм? – уточнил Дмитрий Николаевич, пристально взглянув на коллежского советника.

– Это, Руднев, не сарказм, – сердито хмыкнул Терентьев. – Это опыт – «сын ошибок трудных», как Александр Сергеевич писал. И подсказывает мне этот самый опыт, что чем громче музыка, тем дряннее оркестр. Я это к тому, что чёрт его знает, что там был за заговор, и так ли уж там всё победоносно, как генерал-майор отчитывается… А если убийство Вяземского к этому делу касательство имеет, так между нашими славными службами, что вроде как в едином порыве внутреннюю безопасность империи обеспечивают, начнётся такая грызня, что ликантропам тошно станет… Ладно, Дмитрий Николаевич, лирика это всё… Идёмте опознание официанта проводить, а после с графом поговорим…