Евгения Якушина "Пантеон оборотней. Приключения Руднева"

– Это господин Белецкий, мой друг и управляющий моими делами, – отрекомендовал Руднев.

Шарлотта улыбнулась и, демонстрируя невероятную проницательность, сказала на швейцарском немецком:

– Никогда бы не подумала, что я – француженка – скажу это немцу, но я очень надеюсь, что вы победили, господин Белецкий.

Впервые в жизни Руднев увидел, как стоическую физиономию Белецкого заливает краска.

– Я буду у себя, если понадоблюсь, – проговорил управляющий, срываясь прочь.

– Подождите, сударь, – остановила его мадам Атталь. – Я пришла по делу… А как вы русские говорите, две головы гораздо предпочтительнее одной…

– Одна голова хорошо, а две – лучше, – поправил Руднев.

– Да-да, именно так… – согласилась Шарлотта и продолжила. – Я нуждаюсь в вашем совете, Дмитрий Николаевич.

Руднев сел напротив гостьи и ободряюще кивнул.

– Я слушаю вас, мадам.

Француженка неторопливо расстегнула сумочку, вынула оттуда элегантный серебряный портсигар с выгравированной монограммой императора и протянула Рудневу.

– Эта вещь принадлежала вашему другу le prince Paul, – сказала она. – Он забыл её, когда был у меня с визитом… Как это будет по-русски?.. Relation intime… (фр. интимная встреча) Я думаю, это фамильная реликвия, раз на ней вензель вашего царя…

– Да, – подтвердил Дмитрий Николаевич. – Мне знакома эта вещь. Это наградной портсигар. Павел Сергеевич получил его за воинские заслуги. Вы хотите, чтобы я передал реликвию семье?

– Не совсем так, – ответила мадам Атталь. – Как я уже сказала, мне нужен ваш совет… Подскажите, как правильнее поступить: вернуть эту вещь родственникам князя или передать властям?

– Не вижу смысла беспокоить власти, – пожал плечами Руднев. – Если вы… Si tu veux que ton secret soit bien gardе… (фр. Вы хотите сохранить секрет…) Хотите, чтобы ваша дружба с князем осталась entre vous deux (фр. между вами двумя). Я обещаю не упоминать вашего имени.

– Меня не волнуют секреты на двоих, – небрежно обронила женщина и взглянула на Дмитрия Николаевича так снисходительно, что теперь и он почувствовал себя смущённым. – Дело совсем в другом… Откройте его. Вы ничего не замечаете?

Руднев раскрыл портсигар и внимательно осмотрел. На внутренней поверхности крышки с одного края он обнаружил несколько неприметных царапин.

– Всё верно, – поддержала его открытие Шарлотта. – Там есть потайное отделение.

У Дмитрия Николаевича упало сердце. Ему было отлично известно, что обычно хранили в подобных отделениях, а в свете сделанной камердинером Каменского находки, сомнений на этот счёт у него практически не оставалось.

– Вы открывали? – натянуто спросил он гостью.

На лице мадам Атталь отразилось искреннее изумление.

– Да, открывала… Но чему вы так расстроились, Дмитрий Николаевич? Я и до этого знала, что le prince Paul… Не знаю, как сказать по-русски… Il est un espion. (фр. Он шпион). Все дипломаты c'est un espion (фр. являются шпионами).

Со смешанным чувством опасения и нетерпения Дмитрий Николаевич раскрыл потайное отделение. К его несказанному облегчению, порошка там не оказалось, зато обнаружился небольшой, в несколько раз сложенный клочок папиросной бумаги. Руднев развернул его и увидел фрагмент той же самой надписи, что ранее видел в оранжерее Каменских: «1.5.0.5.0.7.1.4».

– Так что вы мне посоветуете, – невозмутимо переспросила француженка. – Стоит ли передавать эту вещь властям?

Руднев пристально посмотрел на мадам Атталь, пытаясь понять, что ещё известно этой женщине и какова реальная причина её визита. Но лицо Шарлотты было непроницаемо даже для его опытного взгляда. Женщина выглядела абсолютно спокойной, и лишь во взоре её сквозили не то легкая насмешка, не то сдерживаемое любопытство.

– Мадам, – произнёс Дмитрий Николаевич чрезвычайно строго, – я должен предупредить вас, что принимаю участие в официальном расследовании внезапной смерти его сиятельства князя Вяземского. Всякие факты, выясненные мною и имеющие отношение к этому делу, станут известны дознанию. Поэтому прошу вас решить, мы продолжаем разговор или прекращаем. В любом случае я прошу вас оставить портсигар у меня. Обещаю, что в конечном итоге он будет передан наследникам князя.

По лицу француженки пробежала печальная тень.

– У le prince Paul есть наследники? Дети?

– Увы, мадам… У Павла Сергеевича жена-итальянка и четверо детей. Трое мальчишек и дочь. После начала войны они переехали из Рима к родственникам в американский Бостон.

– Vraiment dеsolе… (фр. Мне очень жаль…) – покачала головой мадам Атталь.

– Moi aussi, Madame (фр. Мне тоже, мадам), – сухо ответил Руднев. – Но вы так и не сказали, готовы ли вы продолжить наш разговор. Я был бы очень признателен, если бы вы согласились ответить на несколько вопросов.

Теперь уже Шарлотта одарила Дмитрия Николаевича пристальным взглядом.

– Правильно ли я понимаю, monsieur Rudnev, есть основания полагать, что le prince Paul умер не своей смертью? – спросила она.

– Пока что смерть его сиятельства квалифицируется как «смерть при невыясненных обстоятельствах», но вероятность её насильственного характера рассматривается следствием как одна из возможных версий.

– Слишком много слов, вместо того, чтобы просто сказать: «Oui (фр. Да)»! – фыркнула мадам Атталь и, немного помолчав, добавила. – Мне, разумеется, не хотелось бы оказаться замешанной в разбирательстве убийства, но ради четырёх сирот и итальянской вдовы, я готова помочь. Спрашивайте, Дмитрий Николаевич.

– Как давно вы знакомы с Павлом Сергеевичем?

Шарлотта на несколько секунд задумалась.

– Мы познакомились за два года до начала войны в Вене на приёме в русском посольстве в честь дня рождения вашего императора. У нас завязался, как вы говорите, роман. Но продлился он всего месяц. Paul уехал куда-то по делам службы, а я с мужем вернулась в Берн. Потом мы ещё несколько раз встречались в Европе и в России. Когда два месяца назад я приехала в Москву, оказалось, что и он бывает здесь время от времени. Он делал мне визиты. Между нами не было прежней страсти, но, как это у вас говорят, старые привязанности не нуждаются в чистке от патины.

– Старая дружба не ржавеет, – поправил Руднев и продолжил расспрос. – Когда вы виделись с ним в последний раз?

– На прошлой неделе.

– Тогда он и забыл у вас портсигар?

– Не знаю, возможно и раньше. Но нашла я его только avant-hier (фр. позавчера).

Руднев задумался, а потом всё-таки решился спросить.

– Вы сказали, что считаете Вяземского шпионом. Почему вы так решили, мадам?

Француженка несколько брезгливо поморщилась.

– Я не решила, я точно знаю. Paul не очень-то… как это… se cacher (здесь фр. скрывался) … Он иногда бывал очень откровенен… Особенно quand nous faisions l' amour (фр. когда мы занимались любовью). Он рассказывал и выспрашивал всякое… C' еtait ridicule! (фр. Это было нелепо!) Но при этом… Il еtait mignon… (фр. Он был таким милым…) Это всё война, monsieur Rudnev! Если бы не она, le prince Paul был бы просто Il fait partie des mondains (фр. одним из светских людей)… Но война заставила его fais mon devoir (фр. выполнять долг) … Он говорил мне, что его род восходит к самим Рюриковичам… Я точно не знаю, кто это… Наверное, то же, что Merovingiens[13 - Меровинги (фр. Merovingiens) – первая династия франкских королей, правившая с конца V до середины VIII века во Франкском государстве.] во Франции… Думаю, бедный Paul, как и всякий служащий консульства, должен был собирать информацию об иностранцах. Он это и делал, как умел…

Шарлотта вдруг сбилась, и глаза её наполнились слезами.

– Pardonnez-moi (фр. Простите), – прошептала она и закрыла лицо платком.

Белецкий подал француженке стакан воды. Та сделала несколько глотков и благодарно кивнула.

– Простите, господа! Le prince Paul был моим другом, – произнесла она, возвращая себе самообладание. – Мне, собственно, нечего больше вам рассказать, Дмитрий Николаевич. Я оставляю вам портсигар. Поступайте с ним, как сочтёте нужным. И предайте мои соболезнования вдове… Или не предавайте… Вам виднее…

Мадам Атталь стремительно поднялась, но Руднев взял её за руки и усадил обратно.

– Ещё несколько вопросов, мадам, – мягко сказал он. – Вы очень поможете!.. Расскажите, что происходило, когда я ушёл с графиней Каменской. Вспомните, пожалуйста, князь пил шампанское?

– Да, он предложил мне выпить за autrefois (фр. старые времена).

– А дальше?

– Дальше началась кадриль, и меня пригласил барон Гинцбург[14 - Гинцбурги (G?nzburg) – род еврейских банкиров, предпринимателей и меценатов, за которым в Российской империи было признано баронское достоинство.]. Он хочет представлять мои интересы в России, вот и courtise (фр. обхаживаетменя).

– Вы видели тот момент, когда князю сделалось плохо?

– Нет. Я танцевала в соседнем зале. Прибежала на крики вместе с остальными… – внезапно глаза женщины вспыхнули, она подалась вперед и схватила руку Дмитрия Николаевича. – Monsieur Rudnev, je me souviens! ?a pourrait n'?tre rien, mais… (фр. Я вспомнила, господин Руднев! Может, это и не важно…) Когда мы boire et parler (фр. пили и болтали), le prince Paul посмотрел куда-то в зал и… как это?.. changer de visage (фр. изменился в лице). Он сделался очень sеrieux (фр. серьёзным) и сказал… Я не совсем поняла и не уверена, что правильно запомнила… Он сказал что-то вроде: «Волк, одетый, как овца».

– Волк в овечьей шкуре? – уточнил Руднев.

– Oui! Он так и сказал!

– Вы поняли, о ком он говорил?

– Non! Я обернулась посмотреть, но Paul отвлёк меня plaisanterie (фр. шуткой) … А дальше уже подошёл Гинцбург.

Мадам Атталь снова встала, на этот раз исключительно решительно.

– Я злоупотребляю вашем гостеприимством, Дмитрий Николаевич, – произнесла она. – Да и время уже неприемлемое для визитов. Я должна идти.

Руднев проводил француженку до ожидающего её у подъезда экипажа. Когда в прихожей он набрасывал ей на плечи отороченную горностаем накидку, Шарлотта повернулась к нему и сказала с самоуверенной улыбкой.

– Я приеду к вам ещё, Дмитрий Николаевич. Я хочу увидеть вашу мастерскую. Вы позволите?

– Если вам угодно, мадам. Я буду рад! – ответствовал Руднев, ловя себя на том, что не может вырваться из плена её ярких обворожительных глаз. – Когда прикажете ждать вас?

– Завтра! – улыбнулась француженка и протянула Дмитрию Николаевичу руку для поцелуя.

«Не смей в неё влюбляться, Руднев! Не смей!» – приказывал себе Дмитрий Николаевич, стоя у подъезда под холодной апрельской моросью и провожая взглядом скрывавшуюся за поворотом коляску.

Впервые в жизни он испугался зародившегося в его душе чувства и сам не мог понять, почему.

Глава 5

Утром следующего дня Руднев, на этот раз уже в сопровождении прервавшего своё вынужденное затворничество Белецкого, явился в контору Московского сыскного управления, расположенную в Гнездниковском переулке. Он надеялся застать там Терентьева, который всегда бывал в конторе в это время, и узнать у того самые последние новости по делу. Но Анатолия Витальевича на месте не оказалось. Кто-то из младших чинов сообщил, что коллежский советник вместе с начальником сыскной полиции вызваны куда-то совсем наверх, и когда будут, неизвестно.

Докладывающий об отсутствии Терентьева молодой человек был Рудневу незнаком. Оно и вообще в сыскном за последние два военных года появлялось много новых лиц, либо совсем ещё юных, либо наоборот – возраста солидного. Они приходили на место тех, кто сменил чиновничьи петлицы на военные погоны и ушёл месить сапогами прусские болота. Кое-кому из них уже было не суждено вернуться в суетные кабинеты сыскного управления. Их имена были вытеснены на висевшей в присутствии бронзовой табличке под крестом и пафосным заголовком: «Вечная память и слава павшим за Царя и Отечество!».

Среди этих имён было одно, что не принадлежало сотруднику сыскной полиции, но по общему решению всего управления было причислено к поминальному списку. Это было имя двадцатиоднолетнего подпоручика 4-го Стрелкового Императорского полка Дмитрия Аркадиевича Кошко, младшего из двух ушедших на фронт сыновей начальника московского сыска. Старшего сына Аркадия Францевича Господь пока хранил. Но после гибели младшего статский советник неделю не появлялся на службе, а когда явился, виски его совсем поседели и лицом он состарился на все десять лет.

Одним из подавшихся на фронт сыскных чинов был помощник Терентьева – младший сыскной надзиратель Савелий Галактионович Савушкин. Ушёл он вольноопределяющимся уже через пару месяцев после начала войны. Сын унтер-офицера, Георгиевского кавалера, оставаться вне воинской службы Савушкин видел для себя недостойным, о чём и сообщил своему обожаемому начальнику и наставнику. Тот по своему обыкновению сперва пошумел и поругался, но всё-таки решение ученика принял и даже что благословил. Однако с тех пор коллежский советник с особенной тщательностью и плохо скрываемым трепетом просматривал сводки о погибших и раненых, и при всяком подходящем случае сетовал на неразумность нынешней молодёжи, ничего не смыслящей в жизни и ищущей в ней одного лишь нелепого геройства.

Рудневу с Белецким пришлось ждать не менее получаса, прежде чем наконец появился коллежский советник, заметно взвинченный и угрюмый. Хмуро поздоровавшись и проворчав что-то на счёт ещё не до конца сошедших с лица Белецкого следов народного гнева, Анатолий Витальевич увёл друзей в свой кабинет.

– В общем так, – начал Терентьев без предисловий. – Дело о смерти Вяземского у сыскного забирают. Мне велено до конца дня передать все материалы и более не сметь даже дышать в сторону этой истории. А также меня попросили – в форме однозначного приказа – и вам, господа, передать, что ваше участие в дознании ни в коей мере не требуется и, более того, любая ваша попытка частного разбирательства закончится для вас серьёзными неприятностями.

– Кто же станет вести дознание? – спросил Руднев, предугадывая ответ.

– Отдельный корпус жандармов, – ответил Анатолий Витальевич. – Руководить расследованием поручено ротмистру Толстому Петру Кирилловичу, любимцу Джунковского.

– Не тому ли самому Толстому, что отличился при штурме Лисьего замка и аресте заговорщиков Вер-Вольфа? – припомнил давешние изыскания Белецкий.

– Именно тому, – подтвердил Терентьев. – Пётр Кириллович человек умный и энергичный, но крайне честолюбивый и в средствах неразборчивый. Таких, как он, во врагах иметь опасно, а друзьях – и того опаснее. Ротмистру Толстому чуть ли самим министром внутренних дел передана в деле Вяземского полная свобода действий. И воспользоваться ей он не преминул сразу же в том плане, что попытался потребовать от меня отправить в отпуска всех, кто вчера на место выезжал. Я его фантазию, конечно, пресёк, напомнив, что не пристало ему с его восьмым классом мне с моим шестым[15 - Воинское звание ротмистра приравнивалось к гражданскому чину коллежского асессора, то есть восьмому классу табеля о рангах, а чин коллежского советника относился к шестому классу.] приказы-то раздавать. И он, хоть зубом и скрипел, рвение своё унял, особо что при Аркадии Францевиче… Я это всё вам, господа, рассказываю, чтобы вы серьёзность момента уловили. Не знаю, что уж там за секретность такая, но жандармские всякого, кто осмелится в их приход сунуться, в порошок изотрут.

– Ну, так мы и не станем соваться, – неожиданно бодро заявил Руднев. – А действовать будем исключительно в рамках своей зоны полномочий.

– Это вы, Дмитрий Николаевич, чего такое задумали? – всполошился Анатолий Витальевич. – Под обвинение в государственном преступлении попасть хотите и меня заодно подвести?!

– Вовсе нет! Никакого нарушения сделанного вам, Анатолий Витальевич, предписания! Вам ведь что велено? Передать дело о смерти их сиятельства князя Павла Сергеевича Вяземского. Ну, так и передавайте! А сами открывайте другое дознание – о покушении на господина Дмитрия Николаевича Руднева.

Терентьев сердито стукнул кулаком по столу.

– Дмитрий Николаевич, бросьте дурака валять! Вы же не хуже меня понимаете, что это жонглёрство словами.

– Пусть жонглёрство! Но формально придраться к вашим действиям нельзя. Вы действительно обязаны назначить разбирательство по факту обнаружения яда в моем напитке.

Руднев пододвинул к столу коллежского советника стул, взял бумагу и принялся писать.

– Вот, Анатолий Витальевич, – пояснил он. – Я прямо сейчас составлю заявление с просьбой поручить именно вам дознание по моему делу. В конце концов, персона я с именем, отчего бы статусом своим не воспользоваться и не потребовать для себя лучшего московского сыщика? Уверен, Аркадий Францевич ходатайство моё уважит, – Дмитрий Николаевич поднял глаза на скептически хмурящегося коллежского советника и добавил уже совсем иным, куда как менее оптимистическим тоном. – Анатолий Витальевич, оно ведь и правда, что мне может угрожать опасность. Белецкий верно вчера сказал: тем, кто Пашу убил, лишние свидетели не нужны. Уверены вы, что жандармским с их государственным размахом до таким мелочей дело есть? Да им и до Вяземского, как такового, никакого интереса! Не оставлю я этого дела, Анатолий Витальевич! По многим причинам не оставлю. И своя мне жизнь дорога, и убийство Павла Сергеевича покоя не даст. Пусть и не вернуть Пашку, но убийцу я его к ответу призову!

– Ох, с огнём мы играем, Руднев! – проворчал коллежский советник.

Он принял у Дмитрия Николаевича подписанную бумагу, нацепил очки, прочёл и своим размашистым почерком завизировал: «Принять. Начать разбирательство безотлагательно. КС[16 - КС – коллежский советник.] Терентьев А. В.»

– У Аркадия Францевича до вашего заявления руки дойдут только послезавтра, – объяснил Анатолий Витальевич. – Сегодня он в Судебной палате допоздна будет, а завтра большое совещание у генерал-губернатора. Так что пока я, как его помощник, решения по таким заявлениям принимаю. Но может такое случится, что заключение моё окажется пересмотрено, и тогда уж не обессудьте. Аркадий Францевич человек интеллигентный и рассудительный, но иной раз и его заносит. Посадит нас троих под арест за самовольство и не поморщится.

Терентьев кликнул дежурного и передал ему Рудневское заявление, повелев немедленно направить делопроизводителю. Дежурный поручение принял и в свою очередь доложил, что коллежского советника ожидает судебно-медицинский эксперт.

Алвис Екабсович вошёл своей обычной разболтанной походкой, имея при себе помимо папки с отчётом, несколько каких-то здоровенных справочников, которые пытался удержать под мышкой, но которые там очевидно не помещались.

– Вот, – заявил лифляндец, вываливая на стол Анатолию Витальевичу всё своё библиофильское собрание и водружая сверху отчёт. – Первичное заключение у меня готово, господин коллежский советник. Уверен, господа, мне удастся вас удивить.

– Удивляйте, – милостиво дозволил Анатолий Витальевич.

– Начну с наименее интересного, – вдохновенно принялся излагать доктор. – Что касается дактилоскопии, то здесь полное фиаско. Отпечатки пальцев на бокале не совпадают ни с одним из предоставленных для сравнения.

– Стало быть, не лакеи бокал трогали, – заключил Терентьев. – С этим понятно. Дальше что?

– Дальше – содержимое флакона, – продолжил Петуш. – Тут всё без сюрпризов. В склянке обычный кикер (жарг. кокаин). Качество не аптечное, но высокое, без муки. Его же я обнаружил и вашем бокале, Дмитрий Николаевич, в дозе абсолютно избыточной для верного убийства. Можно было и вполовину меньше добавить, исход бы был однозначный. Ни на одном из бокалов следов кокаина я более не обнаружил. Окровавленных осколков, как вам известно, найдено не было, так что я не могу ничего сказать на тот счёт, был ли наркотик в бокале погибшего.