Фергал склонился и сделал движение в сторону двери. Его смиренный взгляд был направлен вниз, а посему он не заметил, как колыхнулась портьера. Но это движение драпировки как будто от порыва ветра, прорвавшегося сквозь прощелину в окне, не ускользнуло, однако, от Гамильтона.
– А ты меня право заинтриговал, монах, – сказал он, останавливая Фергала. – Мне нравится порой развлечь себя на досуге старинными легендами и преданиями. Так что я, пожалуй, послушаю, что тебе известно о неразъяснимых загадках монастыря Пейсли и тайнах, которые скрывают его древние стены.
– Может его стены и старинные, ваша светлость, – начал монах вкрадчивым голосом, – но тайны очень даже свежайшие как только что приготовленный миндальный пудинг из вишни. Солнце не поднималось ещё и трёх раз над грешной землёй после того, как один очень уж любопытный брат той святой обители подслушал некую важную и потаённую беседу. О чём шёл разговор тёмной ночью в монастырских чертогах известно, понятное дело, тем, кто его вёл, и тому, кто его подслушал. Но есть ещё четвёртая персона, которая, надо полагать, тоже ведает обо всём происшедшем…
Фергал сделал паузу, чтобы взглянуть, какой эффект его слова произвели на регента. Гамильтон был хмур и задумчив.
– Так кто же этот чересчур любознательный монах, – спросил он, – и то, четвёртое таинственное лицо, которое, как ты утверждаешь, тоже знает про суть всей этой мистерии?
– Имя того, сующего свой нос в чужие дала инока известно архиепископу Сент-Эндрюсу, раз оно стало ведомо и мне. Ибо я не посмел бы шпионить за кем-либо, а тем более за своим владыкой. Инок подобно мне грешнику, ставший на стезю благочестия, не может быть гнусным соглядатаем, – ответил Фергал.
– Что это за игра в кошки-мышки, монах?! – нетерпеливо воскликнул Шательро. – Не советую испытывать моё терпение. Разве тебе не ведомо, что благосклонность сильных мира сего может в одночасье превратиться в опалу? Я так разумею, ты – малый смышлёный, которому не требуется говорить, чем грозит моя немилость.
На лице Фергала появился испуг и он пролепетал:
– Да разве я осмелился бы утаить от вашей светлости хоть мельчайшую подробность всей этой истории? Мне и известно-то – кроме того, о чём я уже поведал, – только, что монаха того любознательного звать брат Лазариус, а человек, коему он всё разболтал, это один молодчик по имени Ронан Лангдэйл, сын барона Бакьюхейда.
– Лазариус? – переспросил регент и припомнил, что это имя назвал его брат во время их ночной беседы. – Барона Бакьюхейда? – снова повторил Джеймс Гамильтон и его взгляд стал ещё более мрачным. – Ну, что ж… Впрочем, я уверен, Фергал, что тебе ведомо и о том, где сейчас находятся оба эти человека, так неразумно завладевшие чужими секретами и способствующие распространению подстрекательских слухов.
– От вашей светлости, от управителя государства у меня нет тайн и я готов рассказать всё как на исповеди, – охотно ответил молодой монах. – Что до Лазариуса, то старец услаждается блаженным одиночеством в запрятанной в монастырском подвале келье, а вот с местонахождением Ронана меньше у меня уверенности, ибо давеча он отправился из Пейсли в свой родовой замок Крейдок и, поди уж, там он сейчас и находится.
– А что, действительно, отец Лазариус такой уж дряхлый? – спросил регент.
– А то как же! – уверил Фергал. – Он также стар как прошлогодняя овсянка и весь покрылся плесенью подобно куску ржаной лепёшки, забытой в сыром лесу.
– Полагаю я, что этот монах уже долго пожил на белом свете, – хмуро молвил регент. – Многие верные шотландцы отдают жизнь за свою родину в гораздо раннем возрасте… Как ты считаешь, Фергал?
– Целиком и полностью согласен с вашей светлостью, – ответил посланник, польщённый вопросом о его мнении.
– Было бы неплохо, – продолжил Шательро, – ежели бы никто не стал задерживать неумолимое течение времени и мешать старцу своевременно, без излишней задержки предстать пред престолом божьим.
Джеймс Гамильтон посмотрел на монаха, желая узнать, понял ли тот его намёк.
– Смею заверить вашу светлость, что старик уже и так находится между землёй и небесами, – сказал Фергал. – И достаточно лишь маленького дуновения ветерка, чтобы вознести его ввысь.
Монах в свою очередь вопросительно глянул на герцога.
– А я смею заверить тебя, – произнёс регент в ответ, – что скоро поднимется такая буря, сметающая всё на своём пути, от которой можно будет укрыться лишь в тихой гавани благосклонности сильных мира сего. Я гарантирую твоё благополучие, ежели… ежели ты будешь следовать моим советам и указаниям.
– О, ваша светлость! У вас не будет более преданного слуги чем я, – заверил монах.
– Надеюсь, благочестивый Фергал, мы поняли друг друга, – молвил Шательро. – Я напишу ответное письмо настоятелю монастыря, дабы он прислал тебя через несколько дней обратно. Полагаю, в следующий раз ты привезёшь более приятные вести.
– Сделаю всё для этого, ваша светлость! – с готовностью ответил монах, склоняя голову и удаляясь из регентских покоев…
Когда за Фергалом закрылась дверь, из-за портьеры появился Фулартон из Дрегхорна.
– Ну, что ты думаешь обо всём услышанном? – спросил его Джеймс Гамильтон.
– Что я думаю?.. Разумеется, мой лорд, дело осложняется, – ответил ординарец. – Зря вы не вняли моему совету подождать, пока время сведёт вас с братом в Эдинбурге… Однако же, не всё ещё потеряно. Монах – будь он неладен, – который подслушал ваш разговор с братом, насколько я понял из слов этого монашка, изолирован и помещён в подвальную келью… или каземат – называйте это как вам угодно. Труднее будет со вторым – как его… Ронаном, сынком Бакьюхейда… С позволения вашего сиятельства, я займусь этим малым.
– Да, этот отпрыск Бакьюхейда представляет для нас большую угрозу, – сурово молвил Гамильтон. – Наверняка он также несговорчив и упрям, как и его отец… Только пусть всё будет облечено видимостью законности. Я полагаюсь на твою одарённость ко всякого рода хитрым проделкам… Но ты ещё не знаешь, о чём написал мой брат архиепископ! Каким-то образом он узнал, что наш с ним разговор был подслушан этим самым Лазариусом. Он трусливо испугался и уехал в Сент-Эндрюс. Но самое ужасное, что этот страх стал для него ещё одним доводом против моих замыслов! В итоге все мои усилия завлечь его на сторону реформистов или хотя бы попытаться договориться с ними оказались напрасны. А всё из-за этого гнусного монаха Лазариуса! Чёрт бы его побрал!
– Ну, разве я был не прав, – сказал Фулартон из Дрегхорна,– когда убеждал вашу светлость, что монастыри католические есть рассадники грехов человеческих. Только подумать, святые отцы занимаются такими низостями, как подслушивают, клевещут, наушничают! А ходят слухи, в правдивости коих я мало сомневаюсь, что там свершаются и более богомерзкие и гнусные вещи, о которых и говорить-то язык не поворачивается.
– Полагаю, вскорости, по крайней мере, на одного мерзкого монаха меньше станет, – произнёс регент. – Похоже, уж очень рьяно этот Фергал мой намёк воспринял.
– Ну и что с того? – пожал плечами ординарец. – Вот ежели вы открыто провозгласите о своих реформистских убеждениях, несдобровать тогда всем монахам-толстопузам с их папскими монастырями!
– Ты забываешься, сэр ординарец, – строго сказал Шательро. – Ты как будто запамятовал, что мой брат всё же является шотландским примасом, верховным владыкой всех обителей по эту сторону Твида… Не стоит мне с ним конфликтовать, даже несмотря на его фанатизм и несокрушимую, пока ещё, приверженность римской церкви… Я полагаю, надо на время отложить наши планы, пока всё не уляжется. Тем временем ты уберёшь с дороги сынка Бакьюхейда, а старый монах, надеюсь, отдаст богу душу, сам или по чьей-то убедительной просьбе – не всё ли равно. А потом я подумаю, какие подходы найти к архиепископу – всё же есть у него некие слабые места, чересчур он любит размышлять…
Глава VIII
Вознесение
Оставим в замке Стёрлинга шотландского регента герцога Шательро и его сателлита сэра Фулартона из Дрегхорна обсуждать их политические планы и схемы, в которых так сложно переплелись разнообразные интересы многих влиятельных шотландских кланов и дворянских фамилий тех дней, а также строить хитроумные интриги – неизменные спутники политики всех времён и государств, и снова вернёмся к молодому, но смышлёному и изобретательному монаху по имени брат Галлус.
На следующий день ещё засветло довольный Фергал возвращался в Пейсли. Да и в самом деле, всё у него складывалось как нельзя лучше. Он сумел натравить гнев регента на Ронана, заставив Шательро поверить, что молодой Лангдэйл всё знает и поэтому представляет угрозу безопасности и благополучию Гамильтонов. Одновременно молодой монах заручился поддержкой первого сановника королевства в своём не совсем радушном обхождении с Лазариусом, могущим закончиться, как это не печально, гибелью последнего.
Впрочем, к старцу Фергал испытывал двоякие чувства. Несмотря на всю свою неприязнь к учёному монаху, молодой инок был не столь жестокосерден, чтобы хотеть погибели ни в чём не повинному старику. С одной стороны, Фергал не желал становиться виновником смерти старца; он помнил тот обуявший его ужас, когда в корчах умирал брат Эмилиан. Но с другой стороны, молодой монах понимал, что уже сунул палец в пирог и что если он не поспособствует препровождению Лазариуса в мир иной, то сам в полной мере испытает гнев регента и даже может поплатиться головой. А потому, чтобы снискать благоволение Шательро, которое позволило бы Фергалу извлечь для себя немалую выгоду и приблизиться к своей заветной цели, молодой монах, как не жаль ему было отца Лазариуса, должен был выполнить пожелание регента.
Брат Галлус продолжал размышлять над тем, как бы лучше угодить Шательро и с наименьшими укорами для своей совести, когда он завидел монастырские стены. За два дня его отсутствия ничто здесь, похоже, не изменилось: так же над всей округой величественно высился собор, шумела зелёная листва монастырского сада, плескалась вода, ворочая колёса мельницы на берегу речки, мирно копошились на полях крестьяне, весело плыли по небу пушистые облака. Похоже было, что такая умиротворённость будет вечно царить в этом месте.
Но созерцая эту безмятежную картину, молодому монаху подумалось, что на самом-то деле не всё так беспечально внутри монастырский стен. Его мысли вновь вернулись к Лазариусу, и до него вдруг дошло, что, уезжая, он оставил старика привязанным к стене, без воды и пищи, в тёмной и холодной подвальной комнате, и что сейчас он, возможно, найдёт уже окоченевший труп старого монаха. Впрочем, такое предположение не сильно смутило Фергала, который если и пожалел о своей забывчивости, то лишь для того, чтобы тут же вспомнить грозный вид регента.
«Ну, и то хорошо, ежели мне не придётся больше созерцать мучения благоверного старца, – подумал он. – Достаточно мне было треволнений с бедолагой Эмилианом, который поплатился за своё обжорство, проглотив похлёбку проклятого Ронана. К счастью ни у кого тогда не хватило ума что-либо заподозрить… А ныне – ой-ла-ла! – и регент будет доволен – он, похоже, тоже сунул палец в этот пирог, да увяз в нём по самый локоть, – и у отца-настоятеля на душе легче станет как после кубка хорошего рейнского. Может быть, только братия погорюет немного о старике, да забудет вскорости, как забыли все брата Эмилиана. Да Лазариус и был-то уж очень старым, не всякому дано до такого возраста дожить. Только вот для приора надо будет представить всё дело так, будто старик помёр ну… скажем, от угрызений совести, кои его дряхлое тело не смогло вынести».
Рассудив таким образом и чуть успокоив свою совесть, Фергал, увлекаемый любопытством, сразу, даже не заглянув на монастырскую поварню, отправился в своё подземное царство выяснить, что сталось с Лазариусом. Он зажёг лампу и спустился вниз по сырым каменным ступеням…
В тёмном подвале, как и раньше, царила гробовая тишина; массивная дверь темницы Лазариуса была по-прежнему закрыта на прочный засов. Да иначе и быть не могло – ключи-то от подвала ведь были только у него. Монах постоял мгновенье перед дверью каземата, представлявшуюся ему в этот момент не иначе как вратами преисподней, за которыми скрывалась мрачная сцена, виновником которой он ненароком стал. Фергал вздохнул и изобразил на своём лике такую неутолимую скорбную печаль, что если бы кто видел его в этот миг, то принял бы за самого разнесчастного человека в мире.
Заскрежетал отодвигаемый кованый засов, распахнулась тяжёлая дверь. Молодой монах ступил внутрь и замер от уже неподдельного изумления. На миг его даже охватил благоговейный ужас, а кровь, казалось, превратилась в лёд в его жилах… Да и как иначе, если на том месте, где накануне утром прислонясь спиной к стене сидел измученный Лазариус с крепко связанными руками, натянутыми вверх прочной верёвкой, на том самом месте, на котором невольный палач ожидал увидеть бездыханное тело своей истощённой жаждой и голодом, измученной болью жертвы, на том самом месте … попросту никого не было! Лишь лежавшая на полу верёвка свидетельствовала о том, что события запрошлой ночи не были наваждением.
Лазариус канул как в воду, испарился из темницы подобно телу Христа, исчезнувшему из гробницы, чтобы восстать из мёртвых. Если бы такая аналогия возникла в голове брата Галлуса, может быть в душе его и появились бы настоящие чувства, похожие на благоговение и почтение к праведному старцу, и угрызения совести за свои сомнительные деяния. Но, у молодого инока никогда не было жажды чересчур углубляться в познания святого писания, для чего ему нужно было бы, по крайней мере, как следует овладеть латынью. А поелику таких параллелей он и не мог провести и, разумеется, набожных и благочестивых побуждений у него тоже не возникло, несмотря на весь мистицизм происшедшего.
Поражённый этим таинственным явлением или, правильнее сказать, исчезновением, ошарашенный Фергал на несколько мгновений как камень застыл на месте и стал похожим на один из пилонов, поддерживавших потолок в его подвале. Он никак не мог взять в толк, каким же образом слабый и дряхлый старик смог избавиться от надёжной верёвки и крепких, завязанных особым образом узлов, выбраться из запертой на засов темницы и закрытого на замок подвала. Затем молодому монаху пришла на ум естественная мысль, что кто-то, должно быть, помог Лазариусу сбежать. Для Фергала это было единственным объяснением произошедшего; но затем до него дошло, что ключи-то от подвала всё время находились у него на поясе, а замок на двери был в порядке, когда он вернулся, да и никто, кроме настоятеля не ведал о том, что Лазариус заперт в подвале. Тут сердце Фергала впервые похолодело от суеверного ужаса, который зачастую невольно охватывает человека, сталкивающего с чем-то таинственным и необъяснимым. Он зажёг факел, который давал света поболее чем лампа, и лихорадочно обшарил все закоулки подвала: никаких следов, указывавших на то, каким образом старик умудрился удрать. На миг в голове Фергала даже появилась мысль о помощи Лазариусу высших сил. Но он тут же её отбросил, ибо никогда не верил ни в чудеса, исходившие от блаженных праведников и священных реликвий, ни в колдовство чародеек и кудесников, ни в волшебство магов и пророчества ясновидцев… В конце концов, здравый смысл взял вверх над суеверными чувствами и молодой монах стал рассуждать более трезво, тщась разрешить таинственную загадку. Но тщетно – сколь он не силился, он никак не мог взять в толк, куда же всё-таки подевался Лазариус.
«Не в червя же он превратился и уполз сквозь расщелины в камнях, – говорил себе Фергал. – Это только в старых небылицах для сосунков и баснях для великовозрастных олухов рассказывается, как человек в разных тварей превращается. А на самом-то деле не то, что из мухи бабочку сделать, а даже болвана в умника не превратишь… Но как же тогда объяснить исчезновение старика? – Этот вопрос по-прежнему ставил монаха в тупик. – А вдруг кто-то смог открыть подвал и выпустить престарелого всезнайку на волю? А может быть, через колодец, куда я всяческие отходы и нечистоты вываливаю? Ну, нет – он такой узкий, что старику надо было бы выдрой обернуться, чтоб туда протиснуться».
Из тёмного и таинственного подвала, где произошло такое загадочное событие, Фергал поднялся на свежий воздух и сразу направился на монастырскую кухню, где он застал брата Томаса и ещё одного монаха-кухаря, занятых чисткой посуды после вечерней трапезы.
– Эгей, брат Томас, ты случаем не видал сегодня отца Лазариуса? – крикнул с порога Фергал. – Я только что возвратился в монастырь из дальней поездки и нигде не могу его сыскать.
– Да ты его и не найдёшь, брат Фергал, – живо ответил повар, – ибо слышал я разговор, что праведный старец ещё третьего дня как убыл в Глазго к тамошнему епископу.
– Ах, да… – Фергал припомнил, что он сам же и пустил этот слух. «Значит, никто Лазариуса из темницы не освобождал», – при этой мысли его лоб покрылся холодным потом. Последняя надежда молодого монаха на разумное объяснение, а именно – что, пока он ездил в Стёрлинг, приор сжалился над старцем, каким-то образом открыл подвал и вывел Лазариуса наверх, эта надежда угасла вместе со словами кухарского помощника. И монах стал размышлять над тем, как, не вызывая на себя гнева отца-настоятеля, поведать тому о загадочном и бесследном исчезновении отца Лазариуса из подвала…
Тем временем в своих в покоях, – которые можно смело так назвать, ибо на скромную монашескую келью они явно не походили, – приор просматривал рентную монастырскую матрикулу. Его интересовали записи о доходах аббатства за последнюю неделю: кто из ленников-крестьян сколько сдал зерна в монастырские амбары, сколько головок сыра было изготовлено из удоя жирных коров монастырского стада, сколько рыбы было выловлено из протекавшей через аббатские земли речки Карт, сколько фунтов мёда собрали бортники, сколько податей заплачено деньгами и не было ли, не дай боже, каких ухищрений и уловок со стороны ленников дабы уменьшить свои долги. Как хороший генерал заботится не только о боевом духе войска, но и о его насущных потребностях, так и отец-настоятель беспокоился не только о поддержании благочестия братии, но и о сохранении и преумножении монастырского изобилия.
И вот, когда приор был погружён в столь праведное и отрадное занятие, к нему буквально ворвался брат Фергал с выпученными глазами и выражением благоговейного ужаса на лице. Монах не переставал осенять себя крестным знамением и восклицал запинаясь:
– О!.. Великое чудо! О!.. Да падут оковы его! О!.. Да перенесут его ангелы в царствие божье! О!.. Чудо, воистину свершилось чудо! О!..
Монастырский генерал недовольно обернулся на потревожившего его монаха.
– Ах, это ты, брат Галлус! Уже возвратился из Стёрлинга! Но чего ради ты врываешься ко мне в столь поздний час? Неужели же не мог подождать до утра?.. Однако что случилось с твоей рыжей физиономией?! И почему ты крестишься так неистово, будто жаждешь разом наверстать все пропущенные тобой мессы, вечерни и заутрени?
– О!.. Велика божественная сила. О!.. Да свершится воля твоя. О!.. Неслыханное чудо!
– Ты, поди, совсем потерял рассудок, инок! Да отпусти же мой рукав! Куда меня тянешь словно помешанный?..
Но Фергал иступлёно хватал настоятеля за рясу и тащил и тащил его в сторону двери с видом благоговейного ужаса, который, казалось, окончательно лишил его дара речи, поскольку кроме изумлённого восклицания «О!..» уже ни одного вразумительного слова не вылетало из его уст.
– Скажи же в чём дело, в конце концов! То ты несёшь какую-то околесицу, а то молчишь будто рыба…
А инок продолжал таращить глаза, издавать нечленораздельные звуки и тянуть настоятеля за рукав. Поддавшись упористости брата Галлуса и заинтригованный его необычайным поведением, приор повздыхал, покряхтел, но всё же позволил притащить себя в монастырский подвал и завести в какую-то дверь. Он с удивлением проделал весь путь от своей «кельи» до подземных владений Фергала и обнаружил в итоге, что оказался вдруг в небольшой почти пустой каморке, более походившей на глухой каменный карцер.
Фергал одной рукой держал лампу, а другой указывал на валявшуюся у стены верёвку, напоминавшую в сумраке подвала свившуюся кольцами змею.
– Что ты мне тычешь в какую-то старую верёвку? – раздражённо спросил приор. – Похоже, ты совсем рехнулся, брат Галлус. Вот что значит не посещать богослужения, ссылаясь на занятость твоими повинностями… А может, в тебя нечистый вселился?! А? Ведомо мне, что в монастыре Келсо есть один опытный монах-экзорцист, который в самом Риме учился изгонять дьявола из душ одержимых, и даже получил благословении папы. Так мы можем за ним хоть завтра отправить.
– Да нет же, отец-настоятель! О!.. – неожиданно обрёл дар речи Фергал. – Это та самая верёвка, – О!.. которой я привязал бедного отца Лазариуса к стене! Воистину это чудо! О!..
– Ты его привязал?! Благочестивого старца! Святый Боже! – изумился приор, скорее обеспокоено, нежели сердито. – Разве ж я говорил тебе о применении таких строгостей к почтенному монаху? Да как ты посмел!
Фергал нимало не смутился, лишь продолжал дивиться и строить ужасные гримасы.
– Это чудо, отец-настоятель!.. Всего лишь я хотел быть уверен, что он не сбежит … О, какое чудо!.. пока я ездил в Стёрлинг с вашим поручением. О!.. Великие чудеса нам являет Господь!
Приор недоумевал: он никак не мог уразуметь, о чём толковал Фергал, о каком таком чуде и чем объяснить его поведение.
– Да что ты всё время окаешь и о каких-то чудесах твердишь, монах? Лучше скажи, куда ты упрятал Лазариуса, раз он более не привязан к стене. И как тебе только на ум пришло связывать старца! Фи, какое гнусное бессердечие!
– Ах, отец-настоятель! – Фергал возвёл очи горе и с благоговением в голосе молвил: – Старца уже нет с нами…
– Что?! Как так нет? А куда же он девался в таком случае? – вопросил приор, никак не могущий уразуметь, что же случилось.
– О!.. То великая тайна! – воскликнул Фергал и продолжал, вперившись взглядом в потолок: – Он улетел от нас яко ангел.
– Ага, кажется, я понимаю! – мелькнула догадка у настоятеля. – Ты, верно, хочешь сказать, что душа благочестивого Лазариуса не вынесла тяжести грехопадения её хозяина, простилась с его земной оболочкой и вознеслась на небеса. Так ведь? Тогда, где же тело, чтобы можно было устроить пышную погребальную церемонию, которую праведный старец заслужил своими прежними добродетелями, несмотря на его последнее согрешение?
– Отец-настоятель! – истерическим голосом возопил молодой монах. – Мне не ведомо, рассталась ли душа отца Лазариуса с его телом или нет, но ни той ни другого здесь точно нету!.. Нету, разумеете?!.. О!.. Выйти отсюда, как то делают обычные люди из плоти и крови – через двери, он не мог… не мог… не мог! – в исступлении твердил брат Фергал.
До приора начало наконец-то доходить, что случилось, и осознание происшедшего мистического исчезновения отца Лазариуса не могло не вызвать у него суеверного ужаса. Мало-помалу он начал поддаваться лихорадочному настроению молодого монаха. Но всё равно, рассудок монастырского начальника сопротивлялся и отказывался верить в действительность случившегося, и отец-настоятель безотчётно продолжал питать надежду, что всё скоро должно проясниться и происшествию найдётся вполне разумное объяснение.
– Да хорошо ли ты обыскал подвал? Может статься, отец Лазариус где-нибудь здесь притаился в тёмном углу или прячется позади бочек с вином? – спросил приор неуверенным голосом, в котором скользила слабая дрожь. – Смотри-ка, какой подвал преогромный, мало ли здесь мест потайных найдётся!
– Всё перевернул, отец-настоятель. Клянусь святой обителью! О!.. Нету его … нету…
– А где же был ключ от подвала, покуда ты ездил в Стёрлинг? – пытался найти хоть какое-то объяснение настоятель, в душу которого всё более и более проникал неодолимый трепет.
Фергал молча указал на кожаный пояс на своей рясе и снова продолжил восклицать: «О!.. Великое чудо свершилось!»
– Да не прошёл же он сквозь стены, как-никак! – дрожащим голосом приглушённо воскликнул приор.
– Воистину так, отец-настоятель! – пел свою песню Фергал. – Это ангелы, для которых нет преград, на своих крыльях унесли его прочь. О!.. Великое чудо явилось нам!
Несмотря на то, что настоятель добился своей должности подобно многим генералам, благодаря таким качествам как решительность, мужество и командирские навыки с одной стороны, и с другой – усердию при выполнении различных поручений аббата и ловкости в разрешении внутримонастырских дел, – несмотря на всё это, смекалки у него явно недоставало – по крайней мере, для того, чтобы раскусить хитрость брата Галлуса. Подобно большинству людей той эпохи, несмотря на свой церковный сан, приор в тайне души также был подвержен суевериям и предрассудкам своего времени, в отличие от прагматичного Фергала. К тому же все свидетельства таинственного исчезновения Лазариуса говорили в пользу вмешательства сверхъестественных сил. А вкупе с ними искусно разыгранная молодым монахом сцена благоговейного ужаса поспособствовала тому, что ретивый приор в итоге принял всё за чистую монету, и его мудрейшему рассудку не осталось ничего иного, как уверовать в вознесение святого отца.
– Да! Верно, святой был человек, – произнёс полушёпотом настоятель, пытаясь унять охватившую его дрожь. – Сказано же в писании: «И сошёл на него Дух Господень, и верёвки, бывшие на руках его, сделались, как перегоревший лён, и упали узы его с рук его».
Фергал понял, что добился своей цели, и потому, когда приор предложил подняться к нему в «келью» и пропустить по кубку живительного бордо дабы утихомирить душу, он с радостью принял его приглашение…
Когда после третьей чаши приору удалось наконец-то унять дрожь в своём теле и несколько придти в себя, а также под влиянием винных паров потерять свою официозность, молодой монах счёл уместным вручить тому письмо регента.
– А ты, похоже, вошёл в милость к шотландскому управителю, – молвил настоятель после прочтения сего документа, – раз он желает скоро снова тебя видеть.
– Что вы, отец настоятель! Я всего-то лишь отдал письмо его светлости и не могу даже в толк взять, чем мог бы снискать его милость … ежели только тем почтением, которое я старался ему выказывать… Ох, а герцог не написал про причину, по которой он опять меня к себе призывает? – испуганно спросил монах. – Уж очень мне боязно снова туда являться.
– Мне, право, не ведомо, зачем он вновь изволит видеть тебя, брат Фергал. Но, разумеется, что я не могу отказать регенту и брату архиепископа. Так что, дней через пять-шесть поезжай. Да поможет тебе Бог.
Так прошло около получаса, в течение которого собеседники говорили о чём угодно, только не о недавнем загадочном событии. Захмелевший приор не желал вспоминать того, что его так сильно испугало и ошеломило этим вечером, и Фергал ублажал своего иерарха рассказом о поездке в Стёрлинг, о грандиозности тамошней крепости, великолепии королевского дворца и надменности дворцовой прислуги…
– По правде говоря, – молвил Фергал, – не очень-то мне и хочется заново в тот королевский замок возвращаться, где все вплоть до низшего из челяди смотрят на простого скромного монаха как на последнюю тварь земную. В монастыре-то мне, благодаря вам, отец-настоятель, почёт и уважение среди братии, а при блистательном дворе смиренному иноку ох как тяжко будет.
– Да стоит ли по сей причине тревожиться, брат Фергал? Помни: последние станут первыми… Может, лорд Гамильтон желает тебя возблагодарить, да и отпустить обратно в Пейсли… А вдруг ему брат про твои знахарские таланты отписал, и он тебя при себе лекарем вознамерился поставить! Ты уж не забудь в таком случае обо мне упомянуть. Скажи, что, дескать, правит монастырём Пейсли приор, верный раб божий и, конечно, слуга семьи Гамильтонов… А вино-то ой как хорошо! Ну-ка, брат Фергал, наполни ещё мою чашу.
– Как изволите, отец-настоятель, – ответил монах, подливая напитка своему начальнику. – Так, когда же мне в Стёрлинг снова езжать?
– Подождём лишь немного, может, что станет известно про…, – приор запнулся, не решаясь вернуться к недавнему мистическому событию.
– …про отца Лазариуса, – закончил фразу брат Галлус. – Да, чудные вещи происходят на свете. Я сегодня ужас как перепугался, когда понял, что…, – Фергал прервал фразу и сделал ещё глоток из кубка, – что тело старца унеслось сквозь каменные стены, словно пар от варева через печную трубу.
– Надеюсь, ты, брат Фергал, не стал тревожить его светлость рассказом о брате Лазариусе и подслушанном им разговоре, а, шельма? – спросил уже вконец размякший настоятель. – Ежели архиепископ желал известить о сём своего достопочтенного братца, то он и написал о том в письме, что ты отвёз. А ежели нет, то… я так тебе скажу: держись подале от всех этих интриг сановничьих. Уразумел, монах?
– А то как же! Да и как можно наушничать против церкви-то! – заверил Фергал. – Я же только вручил письмецо герцогу и обратно.
– Тто пправильно, – заплетающимся языком выговорил приор. – Ибо никто … никто … и вв особбенности миряне, слышишь, не должны прознать, что внутри монастыря происходит, и про сакральные тайны монашеского бытия. – В этом месте приор звучно рыгнул. – И про чудесное вознесение благого старца тоже, смотри, никому не выболтай, помалкивай, как будто и не было брата Лазариуса в нашем монастыре вовсе. Разумеешь? А уж Сент-Эндрюсу я придумаю, что отписать…
Часть 2 Замок Крейдок
