– Я убью тебя, слышишь? Убью!
Он старался не думать о боли, но та со временем стала лишь сильнее. Истинного немецкого солдата не должны заботить такие мелочи… Но черт возьми, как же ему было больно. Когда русский спустился в подвал и предложил то, чем обычно кормят свиней, он всеми силами старался терпеть жжение в ноге и не подавать виду.
Единственное, о чем жалел Клаус, так это о том, что ему не удалось выпить воды, которую этот вонючка вылил на него. Незаметно для старика он языком слизал пару капель, стекших со лба, но жажду этим не утолить. Господи! Он никогда в жизни не ощущал такого изнеможения, как сейчас. Горло было сухим, как кора высохшего дерева в центре пустыни. Он готов был выпить что угодно, лишь бы эта сухость наконец исчезла.
– Выпусти меня отсюда, скотина! – не сдавался он.
Помимо жажды и боли в ноге его мучила мысль: что, черт побери, произошло? И где он?
Последнее, что Клаус помнил, это как пилотируемый им истребитель Fieseler Fi 167 издал кряхтящие звуки и начал терять высоту. Что-то неладное произошло с двигателем – Клаус предположил это, когда впереди него образовалось черное облако дыма, – и с высоты в две тысячи метров самолет начал стремительно падать. Вместе с майором Штефаном (где кстати он? выжил? сколько же вопросов!) они бросили все попытки вырулить самолёт и приняли решение приземлиться. Но густой лес без малейшего пустого пространства все значительно усложнил.
Находясь в десятках метров от земли, Клаус заметил на двенадцать часов огромную ель. Он подумал, что дерево это будет последним, что он увидит в своей жизни, но благодаря недюжинной сноровке, приобретённой за несколько лет в рядах ВВС Германии, смог накренить самолет влево, и столкновения удалось избежать, но не полностью. Крыло на лету задело эту злосчастную ель, и на мгновение истребитель закружился в коротком вальсе вполоборота, развернувшем его на три часа, после чего рухнул на землю, проскользив еще сотню метров. От удара о дерево ему каким-то чудом удалось не пострадать, чего нельзя сказать о его напарнике…
Клаус пытался привести майора Штефана в чувство как раз тогда, когда подоспел этот русский. Он до сих пор ругает себя за то, что так опрометчиво бросился к автомату, не оценив до конца обстановку. Всему виной были обыкновенный шок и то самое чувство оцепенения, когда старушка смерть дышала тебе в затылок и почти прибрала к своим костлявым пальцам.
Да уж, вернись он сейчас во времени туда, обязательно сделал бы все иначе: например, незаметно взял «Люгер» Штефана из кобуры, дождался бы удобного момента и всадил пулю этому старперу промеж глаз. Хотя ему нужно отдать должное – стреляет он метко, и это из такого-то допотопного ружья.
Кто же этот старик? Партизан? Вряд ли – тогда он бы увидел и других людей. Эти крысы живут только стаями и атакуют только стаями. Они неспособны биться как настоящие воины, предпочитая нападать втихую. Крысы. Да и будь это партизаны, его бы уже допрашивали. Или хотя бы привели того, чей словарный запас не ограничивается лишь «Гуднтак» да «Ферштейн»! Но он бы им ничего не сказал, ни слова, поскольку и правда ничего сам не знает.
Вместе со Штефаном они вылетели с небольшого финского аэродрома неподалёку от Тампере. Ему дали обыкновенный приказ – доставить майора до острова Новая Земля с важным поручением. С каким именно – Клаус не имел понятия. Главное для него – это сесть за штурвал и услышать ставший родным за последние годы рёв мотора.
Клаус прикрыл глаза и попытался вспомнить, какого это – быть там, в небе. Вот бы сейчас оказаться подальше от этой гнилой ямы. Он бы сел за штурвал, взлетел как можно выше, откуда огромные поля казались небольшими разноцветными квадратиками, а десятки тысяч деревьев – волосками шерсти огромного зверя. Откуда озера казались жалкими лужицами, а реки – тонкими блестящими линиями.
Находясь там, в тысячах метров от земли, он чувствовал себя свободным. Казалось, что ему подвластно даже время…
Но рано или поздно приходилось спускаться.
Меня обязательно найдут наши. На Новую Землю не летают просто так, здесь кроется нечто большее. Наверняка там какой-нибудь секретный объект, возможно, база подлодок, слухи о которой расползались в солдатских рядах последние несколько месяцев. Это определённо что-то важное, и они не бросят своего вот так запросто…
Боль в ноге, как оплеуха, вывела его из транса и заставила зашипеть. Чертовка не давала ему сосредоточиться и подумать о том, как выбраться из плена. Невидимые насекомые внутри стали копошиться усерднее.
Видит Бог, ему всей душой захотелось заорать, попросить о помощи, только чтобы унять эту треклятую боль. И пить! Как же он грезил о глоточке воды!
Все же, не вытерпев, он закричал. В ногу вонзился невидимый кинжал и вращался из стороны в сторону. Но Клаус тут же превратил этот крик в песню:
– На земле всего превыше лишь Германия одна! Что к…
5
– …защите и победам Кровным братством скреплена!
Сергей на секунду отвлекся от чистки ружья, чтобы посмотреть в сторону подвала, откуда раздался жалобный вой, похожий на песню.
Борька, услышав чужой голос, насторожился. Он давно понял, что помимо хозяина в доме завелось еще одно существо со странным запахом. Псу так и хотелось попасть в дом – Сергей не раз замечал, как его морда втискивалась в дверную щель, – и как следует обнюхать чужака. Вот и сейчас медленно, гремя цепью, он пошел в сторону двери.
– Боря, фу!
Глаза пса наполнились какой-то собачьей жалостью, и Сергей вспомнил того самого волка, увиденного им на днях. Та встреча до сих пор казалась то ли сном, то ли виде?нием. Но вскоре он убедился, что это не так. Спустя день после того, как притащил сюда Ганса м заметил клочки серой шерсти, застрявшие на голых кустарниках. Именно в том самом месте, где и видел давеча своего вечернего гостя.
Почему-то судьба волка его озаботила. Он сам не мог понять почему, но при мысли об этом исхудалом звере у него засосало под ложечкой. Что же такого было в нем особенного?
– Жены немцев, верность немцев, песни и вино страны! – Голос Ганса стал увереннее, в нем открылось второе дыхание.
Ну, ничего, поразмыслил охотник, повоет еще полчаса, да угомонится.
6
Наступил вечер.
Все это время Ганс не замолкал, продолжая тянуть свою песню.
Всеми силами Сергей пытался не обращать внимания на завывания пленника в погребе, но сделать это было все сложнее и сложнее. Каждый раз, когда он закрывал глаза и почти погружался в объятия сна, поганец намеренно повышал голос и начинал петь еще громче. Будто чуял, гад.
Сергею казалось, что он уже наизусть выучил эту проклятую песню, заевшую в ушах с полудня. И вот, когда хрипловатый голос из погреба затянул песню с самого начала, охотник не выдержал.
Вены на его висках набухали от злости, когда он заряжал ружье. Губы едва заметно шевелились, шепча ругань. Со стороны это выглядело так, словно он произносил какое-то жуткое заклинание. Держа ружье в руке, он распахнул люк подвала и спустился по ступеням. Ганс, завидев его, нарочно пытался петь громче, но голос его совсем охрип:
– Пусть для мира сберегают дух немецкой старины!
– Что, сука, неймется тебе?! – Сергей был в ярости.
Немец на мгновение съёжился, когда охотник направился в его сторону.
– Нас к деяньям благородным вдохновлять всю жизнь должны, – пел немец, не отрывая презрительного и изнеможённого взгляда от охотника.
Сергей приставил ружье к его горлу и дулом приподнял подбородок. Немец продолжал петь, но к голосу его добавилась дрожь, он был напуган, хоть и пытался этого не показывать. Напуган, как любой человек, будь он на его месте.
Боже, подумал Сергей, ведь это всего лишь мальчишка!
– Ж-жены немцев, в-верность немцев, п-песни и в-вино с-страны!
Допев строчку, он зажмурил глаза и шепотом пел продолжение, пока его не остановил Сергей:
– Брала ру-у-сская бригада Гали-и-ицийские поля!
Немец медленно открыл глаза и уставился на него, бодро продолжающего петь:
– И-и-и достались мне в награ-а-ду…
Сергей окинул взглядом подвал, заметил связку жердей, заготовленных для новых кулёмок, и выудил оттуда две штуки.
– …два-а железных костыля-я-я! – Жердями Сергей изобразил костыли, зажав их концы под мышками. – Из села мы трое вышли, трое первых на селе. И остались в Перемышле двое гнить в сырой земле!
Большими глазами немец смотрел так, что Сергей понял, что тот держит его за сумасшедшего. Но он продолжал петь:
– Я вернусь в село родное, дом срублю на стороне!
Немец очухался и снова затянул песню, пытаясь перепеть охотника:
– Расцветай в сиянье счастья!..
– Ветер воет, ноги ноют!..
– …Процветай моя страна!
– …Будто вновь они при мне!
На несколько секунд подвал в крохотной хибарке в гуще леса превратился в сущий балаган: Сергей пытался танцевать с двумя жердями под мышками, не забывая при этом горланить песню. Со стороны это выглядело нелепо: одно неловкое движение, и старик точно упадет. А вот немцу ничего не оставалось, кроме как из последних сил раздирать глотку так, что жилы на шее набухли от подступившей к ним крови. Какофония русско-немецких голосов закончилась тогда, когда Ганс, так и не допев строчку, замолчал.
– Ну что, Ганс! Все?! Умолк, наконец?! – По лицу Сергея расползлась победоносная улыбка, но тут же исчезла, как только он взглянул на немца: его голова была опущена, подбородок касался груди, а изо рта вытекла ниточка вязкой слюны.
– Ёлки зеленые…
Он подошел к немцу, взял его за подбородок и посмотрел в лицо. Юноша бормотал что-то нечленораздельное, наверняка продолжал петь.
Пить хочет, подумал Сергей.
Не теряя ни секунды, он поднялся в хибару, зачерпнул стакан воды из ведра и принес немцу.
– Пей.
Губы фрица тянулись к воде, но не отступающая до сих пор гордость не позволяла им разомкнуться, и тогда Сергей применил известный всем прием: зажал большим и указательным пальцем его ноздри.
– Пей, не выпендривайся!
Не выдержав, немец все же открыл рот, и охотник силой влил ему содержимое внутрь. Юноша жадно глотал воду, кадык его заходил ходуном.
– Еще… – Голос с трудом было слышно. – Еще…
Сергею не понадобился перевод, и так было понятно, чего он хочет.
– Сейчас, сейчас, обожди…
Он притащил ведро, зачерпнул целиком стакан. На этот раз немец не сопротивлялся, даже, наоборот, приоткрыл рот и позволил охотнику осторожно его напоить.
– Еще…
Очередная кружка была осушена за несколько секунд.
– Еще…
– Все, Ганс, хватит с тебя. Постепенно надо, сразу столько пить нельзя – хуже будет.
Немец согласно кивнул.
– Так, сиди тут… – сказал Сергей и снова поспешил к лестнице. Поднимаясь по ступеням, он осознал, что за ерунду сморозил: сиди тут! Да куда он, собственно говоря, может деться с завязанными-то руками?
Растопив буржуйку, Сергей наскоро разогрел оставшуюся картошку, недоеденную в обед. Запах тут же привлек Борьку. Пес вылез из конуры и принялся корябать дверь хижины.
– Борька, фу! Иди спи!
Тот, обиженно заскулив, поступил так, как приказал хозяин.
Немец смотрел на кусочек жареной картошки, положенный в ложку, с большим аппетитом, но отказывался открывать рот. Остатки высокомерия не позволяли ему согласиться на подачку.
– Ганс, я тебя умолять не буду. Лучше ешь.
Из живота немца послышалось предательское урчание, заставившее Сергея ухмыльнуться.
– Не тяни кота за хвост… давай! Жри, в конце-то концов.
Осторожно, не отрывая взгляда от Сергея, белокурый юноша открыл рот и откусил половину картошки.
– Хороший мальчик, а теперь следующую… Давай, за дядю Адольфа и его скорую кончину…
Немец съел картошку.
– …а эту за победу советской армии…
Еще одна ложка была съедена.
– Ну вот, видишь, как все просто!
Немец, так и недоев до конца тарелку, уснул прямо во время кормёжки. Впрочем, уснул – это мягко говоря, точнее будет сказать – вырубился. Обессиленный и истомленный, он склонил голову и тяжело задышал. Когда лицо немца стало видно не полностью, Сергею показалось, что это его Максимка, уж очень было похоже сопение. Он тут же постарался отогнать эту мысль как нечто постыдное и решил проверить рану, а заодно поменять повязку. Охотник не был уверен, что с ногой все было хорошо, хоть и выглядела она намного лучше, чем несколько дней назад.
Сергей покинул подвал и лег на лежанку, чтобы попытаться уснуть. Он нестерпимо устал, глаза щипало от влаги, и, казалось, он вот-вот погрузится в сон, но ему это так и не удалось. Голова была забита мыслями о минувшем вечере и походила на мешок, готовый порваться от тяжелого содержимого. Чертов Ганс окутал мысли. Сергея бесила его упертость, но и восхищало его мужество. Все же крепкий он малый, почти как его Максимка…
Уснуть удалось только на рассвете, но сон длился недолго: час спустя Борька лаял на всю округу, зовя хозяина на ежедневную прогулку по охотничьей тропе.
7
Проснувшись, Клаус увидел, как старик перевязывает его ногу куском светлой ткани. Обмотки прежней повязки со следами почерневшей крови лежали совсем рядом. При взгляде на них у него все сжалось внутри – неужели он потерял столько крови?
Русский заметил, что он проснулся.
– Доброго утра, Ганс. – Из всего сказанного получилось различить лишь «Ганс».
