Джеймс Уиллард Шульц "Белый бобер"

Белый бобер
Джеймс Уиллард Шульц

Случайная находка старого каноэ на берегу озера стала началом для целого ряда приключений трех молодых людей – белого юноши, его друга-индейца и его сестры. Они смогли убить старого гризли-убийцу и выследить и добыть священное животное – белого бобра.

Джеймс Уиллард Шульц

Белый бобер

Глава

I

Я приобретаю двух индейских матерей

Каждая история из тех, что я когда-либо слышал, начиналась с введения; это, с вашего позволения, предуведомление о том, о чем будет эта история и кто что в ней делает. Мое введение будет по возможности кратким – будь это возможным, я бы вовсе от него отказался!

Я родился в Сент-Луисе, штат Миссури, 5 января 1845 года. Мой отец, Чарльз Стоунхэм Эллис, был одним из представителей старого Род-Айлендского семейства, а моя милая матушка до замужества с моим отцом носила имя Амели Мари де ла Рю, и была дочерью знатной креольской семьи из Нового Орлеана. Именно там мой отец ее и встретил. Они полюбили друг друга, и, поскольку ее родственники противились ее браку с янки и протестантом, им пришлось бежать, и, обвенчавшись, они перебрались в Сент-Луис, где мой отец стал содержателем гостиницы. Сам я никогда не встречался ни с кем из семьи моей мамы, как и из семьи отца.

Мы трое были очень счастливой семьей. Все у нас было хорошо. Мой отец вел успешную и постоянно растущую торговлю с торговцами и трапперами, которые каждую весну приезжали в Сент-Луис, чтобы избавиться от своих мехов. Моя мама очень любила наш маленький дом и делала все, чтобы нам в нем было уютно. Я рано пошел в школу и делал хорошие успехи в учебе. Увы! Когда мне было четырнадцать лет, моя мама слегла с лихорадкой и более от нее не оправилась. Мы с отцом горько оплакивали нашу потерю, и теперь я знаю, что он был на грани сумасшествия. Дела он забросил, и они начали приходить в упадок.

Часто он говорил мне:

– Я не могу больше тут жить! Я все продам! Мы уедем далеко, в новую страну!

Нашими близкими друзьями были Антуан Биссетт и Анри Надо, свободные трапперы. Следует сказать, что промышляли они только для себя, а не для Американской Мехоторговой компании, которая была монополистом в торговле и добыче мехов по всей Миссури и ее притокам до самых Скалистых гор. Антуан и Анри прибывали в Сент-Луис каждую вторую весну с плоскодонкой, груженой шкурами, добытыми за два охотничьих сезона, и всегда, будучи в городе, останавливались у нас. Они прибыли в очередной раз весной, последовавшей после смерти моей матушки, и, как настоящие друзья, погоревали с нами вместе о нашей потере. Мой отец сказал им, что они останавливаются у нас в последний раз, поскольку он уже готов расстаться со своей гостиницей и хочет уехать куда-то в другой город, где ничего не будет напоминать ему о годах счастья, покинувшего его навсегда.

– Раз так, Чарльз, – сказал Антуан, – если ты намерен так поступить, то можешь отправиться с нами. У тебя будет капитал; у нас тоже кое-что есть, так что мы станем партнерами в торговле с индейцами.

– Но мой сын Ричард – ведь он должен ходить в школу. Я не могу его оставить, – возразил отец.

– Он возьмет свои книги и отправится с нами. Он сможет изучать их без помощи учителя, а нам он будет полезен, – ответил Анри.

Отец повернулся ко мне:

– Обещаешь ли ты хорошо учиться, если я возьму тебя с собой? – спросил он.

– Да! Да! – воскликнул я. – Позволь мне только пойти с тобой, и я буду хорошо учиться. Купи мне целый ящик книг, и я выучу их все наизусть.

Затем последовало долгое обсуждение всех подробностей, и еще до отхода ко сну все было решено. Мой отец продавал гостиницу и становился партнером наших друзей, а я шел с ними. Я был так возбужден открывшимися перспективами, что не мог уснуть. Ведь я увижу земли Дикого Запада, его индейцев, его животных – все это казалось слишком хорошо, чтобы быть правдой.

На следующий же день отец продал гостиницу за двенадцать тысяч долларов – часть получил наличными, остальное ему должны были выплатить в течение двух лет – и менее чем через месяц после этого мы покинули Сент-Луис на пароходе «Эмили», на котором находилось около десяти тонн принадлежащих нам товаров для торговли с индейцами. За нами следовало судно поменьше – «Шреверпорт». Оба они принадлежали капитану Джозефу Ла Баржу и его партнерам, и были первыми «судами оппозиции», направлявшимися в форт Бентон. Понятие «суда оппозиции» обозначало, что эти суда составляют конкуренцию Американской Мехоторговой компании, которая вплоть до этого времени имела монополию на навигацию на пароходах по Верхней Миссури. Одно из судов компании, «Парящий Орел», отплыл из Сент-Луиса за три дня до нас. Мы обогнали его недалеко от поселения арикара, и когда его капитан увидел, что мы готовы его обогнать, то попытался нас утопить, столкнувшись с нами борт в борт, и ему это едва не удалось. Мы с трудом уцелели. Он бы нас все же утопил, если бы капитан Ла Барж, Антуан, Анри и другие не навели ружья на него и его рулевого, грозя выстрелить, если он не стравит пар. Мы поплыли дальше, «Шревепорт» следовал за нами, и больше мы не видели ни капитана, ни его парохода.

Представьте только, чем было для меня путешествие по Великому Западу протяженностью двадцать три сотни миль! Я видел множество индейских племен, тысячи и тысячи бизонов и других животных. Все мои представления об этой великой стране, мое стремление попасть туда становились реальностью. Без всякого сомнения, я был самым счастливым и самым взволнованным мальчиком во всем мире! Я хотел, чтобы это путешествие никогда не закончилось, но конец ему все же настал 17 июня 1862 года, на тридцать второй день после отправления из Сен-Луиса.

После полудня в тот день мы высадились на берег со всеми нашими товарами у форта Бентон, конечного пункта навигации, и прямо среди, как оказалось, лагеря примерно шести тысяч индейцев из племени черноногих. Немного ниже находился сам глинобитный форт, принадлежавший Американской Мехоторговой компании, а чуть ближе – три или четыре домика, глинобитных или из жердей, вывески на которых гласили, что это были салуны и гостиницы. Это было все, из чего в те времена состоял форт Бентон.

Мы вошли в один из отелей. Номера его располагались на открытом воздухе, постели – то, что привезли с собой путешественники. Меню на завтрак представляло бизонье мясо, бобы, кофе, хлеб и тушеные вяленые яблоки; на обед и на ужин то же самое. Стоила такая трапеза два доллара за раз.

Полки торгового зала Американской Мехоторговой компании были пусты, так что мы оказались тут вовремя со своими десятью тоннами товаров – порохом и пулями, табаком, ножами и одеялами, и всякими безделушками, до которых индейцы были большими охотниками. Они столпились вокруг нас со своими бизоньими шкурами, бобровыми шкурками, шкурами других животных, умоляя Антуана и Анри взять их в обмен на товары, которые так им были нужны. Оба они хорошо говорили на языке черноногих, поскольку прожили с входившим в их конфедерацию племенем пикуни много зим.

Поговорив немного с вождями, они повернулись к отцу, и Анри сказал ему:

– Чарльз, эти вожди пикуни и другие воины – наши настоящие друзья. Мы с Антуаном провели с ними много зим, вместе с ними путешествовали, охотились и ставили капканы, и даже сражались с их врагами. Теперь они просят нас торговать с ними, а потом пойти вместе с ними на юг. Давай так и сделаем. Если мы поторопимся, то сможем избавиться от наших товаров еще до вечера, и отправить полученные меха вниз по реке на «Шреверпорте», который до завтра не отправится. Ну, что ты на это скажешь?

– Будет так, как скажете вы двое, – ответил отец.

– Тогда начинаем торговлю прямо сейчас! – крикнул Антуан, и, схватив острый топор, стал сбивать крышку с ящика с нашими товарами.

Мы тоже принялись за работу, открывая ящики и выкладывая их содержимое прямо на землю, делая из ящиков ограждение для разложенных товаров. Антуан и Анри занялись торговлей, а мы с отцом помогали им, передавая нужные товары.

Никогда еще мы не работали так быстро; бизоньи шкуры и бобровые шкурки, волчьи и другие меха потоком шли внутрь нашего импровизированного круга из ящиков, и таким же потоком уходила за его пределы наши товары. Десять тонн товаров – это много, но к закату мы продали все, что привезли, оставив себе только хороший запас пороха и пуль, несколько капканов для бобров и много табака. И сколько же мехов мы получили! У нас не было времени упаковывать их для погрузки на судно. Пока экипаж судна переносил все это на борт, мой отец и корабельный служащий и считали, и, когда последняя шкура была погружена, мы посчитали, что за наши товары, которые обошлись нам в девять тысяч долларов, включая стоимость перевозки в пятнадцать центов за фунт, мы получили, по самой скромной оценке, шкур и мехов на тридцать тысяч долларов!

Капитан Ла Бурж согласился нести за них ответственность и продать за лучшую цену, которую сможет получить, а его слово, как было известно всем, стоило больше любой расписки. Он планировал еще дважды за наступающее лето приплыть в форт Бентон, и было решено, что мой отец отправится в Сент-Луис с нашей зимней добычей на первом судне, которое отправится вниз по реке, и вернется с большим запасом товаров для торговли. Отправления судна я не видел. Я спал, когда оно отчалило при первом свете нового дня.

Затем у нас было несколько дней безделья. На четвертый день прибыл «Парящий Орел», и индейцы потянулись в форт, чтобы купить товары, которые он привез. Даже теперь они не получили и половины того, что хотели – это касалось ружей, пороха и пуль, как и других вещей, и они остались ждать, когда их привезет второй пароход компании, «Йеллоустоун».

Во время этого вынужденного ожидания Антуан и Анри купили у индейцев верховую лошадь для моего отца, и для меня одну. Седла, уздечки и шпоры мы привезли с собой, и я почувствовал себя счастливым мальчиком, когда моя веселая маленькая лошадка была оседлана, и я сел в седло и вместе с отцом, Анри и Антуаном мы отправились к реке Тетон, где сейчас стояла лагерем большая часть племени.

Вниз и вверх по берегам реки, насколько мог видеть глаз, были разбросаны сделанные из бизоньей кожи вигвамы пикуни. Мы остановились на одном из склонов, чтобы посмотреть на них, и я услышал, как Анри сказал Антуану:

– Вот он, вигвам Безумного Пера. Наш вигвам должен быть в лесу прямо за ним.

Я посмотрел в ту сторону, куда указывал Анри, и увидел большой вигвам, на котором были нарисованы черной краской два бизона в натуральную величину, а над ними покрытие вигвама опоясывали четыре широкие полосы – черная, красная, желтая и синяя. Мы спустились по склону и миновали его – перед ним играли и работали женщины и дети, и прямо за ним подошли к почти такому же большому, но без рисунков вигваму, который стоял в тени высокого развесистого хлопкового дерева.

Когда мы остановились перед ними и спешились, две молодые и очень красивые женщины выбежали из кустов за ним, и она из них обняла и поцеловала Анри, а другая Антуана, пока мы с отцом смотрели на это с открытыми ртами.

– Небольшой сюрприз для тебя и Ричарда, – сказал Анри, повернувшись к нам – его правая рука продолжала обнимать талию женщины. – Это, друзья мои, Питаки, или, как бы мы сказали, Женщина-Орел. Моя женщина, друзья мои.

– А это моя малютка, Китокиаки, Женщина-Рябчик. Я представлю вас ей, – произнес Антуан и что-то сказал женщине на языке черноногих.

Тогда обе женщины робко приблизились к моему отцу и обменялись с ним рукопожатием, приветствуя его таким образом. Мне показалось, что он их немного напугал, потому что он не улыбался, когда произнес по-французски:

– Бонжур, мадам Бизетт. Бонжур, мадам Надо.

Они поспешили от него ко мне, поцеловали меня и сказали что-то, что звучало очень приятно, на своем мягком языке черноногих.

Ну, я тоже их поцеловал, как и они меня, потому что сердце мое устремилось к ним с того самого момента, как я увидел их, выходящих из кустов; и, когда я это делал, то заметил, что мой отец смотрит на меня так, словно ему это не нравится.

– Они сказали тебе, Ричард, – объяснил Анри, – «Добро пожаловать, не имеющий матери! Мы станем для тебя матерями!»

– Ха! – воскликнул отец, хлопнул ладонью по глазам и отвернулся, глубоко пораженный услышанным.

Я со своей стороны был очень доволен тем, как меня встретили. Я решил, что они достаточно молоды для того, чтобы быть моими сестрами; они были ненамного старше меня. Но, раз уж они захотели стать мне матерями, я был этому рад, и так и сказал; Антуан перевел им мой ответ. Тогда они подошли ко мне с двух сторон и сопроводили меня в большой вигвам; мужчины следовали за нами.

Когда я вошел внутрь через закрытый пологом узкий входной проем, то удивился, как удобно и уютно все там было, с каким вкусом и как красиво был он обставлен. Он был примерно двадцать футов в диаметре. Его подкладка, или внутренний слой, сделанный из прекрасно выделанной мягкой оленьей кожи, поднималась на высоту шести футов и была украшена замечательными варварскими узорами и геометрическими фигурами разных цветов. В его задней части – имеется в виду напротив входа – стояли две широкие лежанки, покрытые бизоньими шкурами и чистыми белыми одеялами, и в изголовье и изножье каждой были опирающиеся на деревянные треноги перегородки из ивовых прутьев одного размера, обтянутых кожей. Такая же лежанка стояла справа и слева, а в центре был обложенный камнями очаг. По обеим сторонам вигвама, между входом и лежанками, лежало множество парфлешей – сделанных из сыромятной кожи больших сумок в форме конвертов, также богато украшенных геометрическими фигурами разных цветов. В них хранилось имущество обитателей, запасы еды и разные предметы домашнего обихода.

Когда мы вошли в вигвам, мои новоявленные «матери» подвели меня к лежанке справа от очага и усадили на нее, сказав несколько слов. Анри перевел:

– Они говорят, что это твоя лежанка, – объяснил он, – и они надеются, что ты, когда будешь спать на ней, увидишь хорошие сны.

– А эта, Чарльз, что слева, – продолжил он, обращаясь к моему отцу, – твоя лежанка.

Он прошел и сел на лежанку, что была рядом с моей, и Женщина-Орел подбежала и уселась рядом с ним, а Антуан и Женщина-Рябчик сели на другую.

– Ну, Чарльз, ну, Ричард, – сказал Антуан, – что вы об этом думаете; не правда ли, он очень уютный, этот наш маленький дом в прерии?

Мы оба с этим согласились, и он продолжил объяснять нам, что и при морозе намного ниже нуля мы обнаружим, что это жилище очень удобное. Он сказал, что подкладка прижимается к земле парфлешами, лежанками и другими вещами, и что пространство между ней и внешним покрытием – в толщину вигвамного шеста – позволяет холодному воздуху проходить над нашими головами, и одновременно создает тягу, заставляющую дым от костра подниматься прямо вверх и выходить из отверстия вверху; и это отверстие прикрыто двумя большими клапанами, или ушами, которые можно поворачивать в зависимости от того, куда дует ветер. Таким образом, это не позволяет дыму попадать обратно в вигвам.

Тем временем женщины подошли к своим парфлешам, лежащим у входа, открыли несколько из них и скоро поставили перед нами несколько небольших блюд с едой, которая была непривычна с виду, но издавала приятный запах. Это были полоски тонко нарезанного вяленого мяса, полоски высушенного сала со спины бизона, белоснежные и сладкие, которые для обитателей равнин были тем же, чем для нас масло. Но лучше всего были поданные нам куски пемикана – тонко измельченное вяленое мясо, смешанное с нутряным жиром и слегка сдобренное мятой. Все мы воздали должной нашему обеду. Я думаю, что никогда не ел ничего такого, что понравилось бы мне больше; возможно, это было следствием романтической обстановки.

– Как долго вы живете с этими женами? – спросил отец наших друзей.

– Четыре года, – ответил Анри. – Четыре счастливых года. Они любят нас всей душой, и мы их тоже. У них такие добрые сердца! А уж хозяйки они выше всяких похвал. Вы сами увидите, как они заботятся о нас и нашем скромном имуществе. А теперь, когда появились вы с Ричардом, они так же будут заботиться и о вас.

Отец посмотрел на них, на их простые платья из синей материи, с низким вырезом, короткими рукавами и короткими подолами, подпоясанными на талии, и заметил:

– Ну тогда я не понимаю, почему бы вам не одеть их получше! Почему бы вам не одеть их в хорошие платья, как принято у белых женщин? И почему бы не купить им обувь и шляпы?

– Чарли, да ты как ребенок! – улыбнулся Антуан. – Что? Одеть их в ситец, чтобы они порвали его о колючки при первом же выходе за дровами для очага? Затянуть их в корсеты и упрятать в башмаки их прекрасные маленькие ножки? Нет-нет, друг мой. И шляпки! Ха! да они просто чучелами будут смотреться, если надеть эти сооружения с ленточками на их гладко причесанные волосы, которые заплетены в косы, спускающиеся ниже колен!

– Может, ты и прав, – сказал отец.

– У нас есть определенная договоренность с нашим тестем, Безумным Пером, – вмешался Анри. – Он великий шаман, и вождь Одиноких Едоков – сообщества, или клана пикуни. Когда нас нет, одна из его женщин – наша теща – и ее сын, живут в этом вигваме и помогают им при переездах и во всех других случаях. Мы никогда за них не волнуемся; даже во время долгих поездок в Сент-Луис и обратно мы уверены в том, что они в полной безопасности и мяса у них в достатке.

– Но где вы берете достаточно лошадей для того, чтобы перевозить такой большой вигвам и все это? – хотел узнать отец.

– Ха! Лошади! – рассмеялся Анри. – Уж можешь поверить! Наши женщины владеют табунов в восемьдесят голов, и я не знаю, каким был приплод этой весной. У нас самих есть полдюжины лошадей, все быстрые охотничьи скакуны, как ты сам скоро увидишь.

Едва Анри закончил говорить, как в вигвам вошел юноша примерно моего возраста; очень приятный с виду молодой человек, одетый в рубашку и леггинсы из прекрасно выделанной оленьей кожи, обутый в красиво расшитые мокасины на маленьких изящных ступнях. Я подумал, что это действительно примечательно – какие маленькие и изящные у индейцев ступни и кисти рук. Войдя, юноша на мгновение остановился, улыбаясь и переводя взгляд то на одного, то на другого из нас, и Анри что-то ему сказал, а Антуан одновременно сказал мне:

– Ричард, встань и поприветствуй того, кто может стать твоим другом, нашего шурина, Кутаумакана, или, по-нашему, Не Бегуна.

Я встал, когда юноша подошел ко мне, ожидая, что мы пожмем руки, но, к моему великому удивлению, он обнял и поцеловал меня, и меня это так смутило, что я снова сел на лежанку, а юноша сел со мной рядом и сказал-что-то Анри.

– Он приветствовал тебя по старинному обычаю, – сказал мне Анри. – Он говорит, что рад тому, что ты пришел, чтобы жить с нами, и уверен, что вы с ним станете большими друзьями.

– Такахк (друг), – добавил Анри, – для черноногих значит много больше, чем для англичан и французов. Когда мужчина-черноногий говорит, что он с кем-то друг, это значит, что каждый из них пожертвует для другого всем, даже жизнью. Друзья-черноногие неразлучны: в лагере, на охоте, во время путешествий и на тропе войны, там, где будет один из них, обязательно будет и другой. Я рад, что Не Бегун сделал знак, который объявляет тебя его другом. Мы его знаем; юноши более храброго и честного никогда не было, и ты скоро узнаешь, что приобрел сегодня настоящего друга!

Как вы увидите до окончания этой повести, Анри оказался прав. Никогда у меня не было более верного друга, чем Не Бегун.

Юноша снова обратился ко мне, Анри переводил:

– У меня есть две лошади, сильные и быстрые скакуны для охоты на бизонов. Одну из ни, черную, я отдаю тебе. Еще я отдаю тебе сильного, спокойного, упитанного гнедого из моего табуна. Он вправду очень спокойный; он будет стоять и ждать тебя, где бы ты его не оставил, и не испугается никакого животного, даже медведя.

Такая щедрость ошеломила меня. Я не знал, что сказать. Я был в полной растерянности. Анри пришел мне на помощь.

– Скажи ему, что ты очень рад с ним познакомиться, что с этого дня вы с ним друзья, и что ты очень рад получить от него лошадей, – сказал он, и так и сделал.

– Мне это очень нравится, – сказал мой отец. – Мы должны подарить ему что-то взамен. Друзья, что Ричард может ему подарить?

– У него нет ружья, – сказал Анри.

– Он хочет иметь его больше всего иного, – сказал Антуан.

– Пусть это будет ружье! – сказал мой отец, – и к нему много пороха, пуль и капсюлей. Ричард отдаст ему мое запасное ружье!

– Мы должны вернуться к реке. Мы возьмем с собой Не Бегуна, и Ричард сможет вручить ему оружие, – сказал Антуан, и скоро мы были уже в пути.

Было приятно видеть радость Не Бегуна, когда я вручил ему ружье. Он гладил и ласкал его, как женщина своего первенца; а потом, когда я добавил к подарку жестянку с порохом, мешочек с пулями и пять коробочек капсюлей, он сложил все в кучку и снова обнял меня, но ничего не сказал. Он был слишком счастлив, чтобы говорить.

На следующий день пикуни сняли лагерь и отправились на юг. Было примерно десять часов, когда голова кавалькады длиной в несколько миль – всадников, вьючных и запряженных в травуа лошадей и табунов свободных лошадей спустилась в долину и начала переправляться через реку вброд, и только после полудня хвост ее был на другом берегу. Мы заранее упаковали свое имущество – постели, оружие, капканы, табак и личные вещи в тюки, которые можно было погрузить на вьючных лошадей, и оседлали верховых; но прошло уже много времени после начала переправы, когда Женщина-Орел, Женщина-Рябчик и Не Бегун привели к нам лошадей – вьючных и травуа – которые должны были везти наши вещи. Женщины спешились и начали укладывать поклажу на травуа, и отец подбежал, чтобы помочь им.

– Нет, Чарльз, ты не должен этого делать, – сказал Антуан, положив руку ему на плечо. – То, что они делают – женская работа, и мы не должны ее касаться. Сделать так – значит навлечь на себя стыд, и мужчины станут презирать нас, если увидят, что мы им помогаем. Как мужчины любят свою работу – охотиться, приносить в вигвам мясо, пасти своих лошадей, так и женщины любят свою, и не терпят никакого в нее вмешательства.