– Ха-ха-ха! Не соблазняй! – Рассмеялась я.
– Что же ты смеёшься надо мной? – улыбнулась Ольга.
– Да потому, что женщина – всегда остаётся женщиной! – добавила я.
– Разве это нехорошо? – удивилась моя подруга.
– Заберу, дорогая! Куда я без тебя? А, вообще-то, Оль, нужны ли нам эти мужчины? Поезд уже ушёл! Кажется, без них совсем неплохо! О любви стоит только теоретически философствовать, как мы с тобой сейчас! А Юру я приняла после его катастрофы из простого человеколюбия. Как я сама себя ни уговаривала после: «Он мне нужен, мы пара», ничего, пусто! Живём почти отдельно.
– Да, конечно, я поняла, что ты шутишь, просто я подыграла тебе! Но в каждой шутке есть доля правды! Ведь недаром ты стихи эти читала… Рассажу тебе и я кое что. Приходил Серёжин отец недавно ко мне, поведал – жена его предала, бросила тогда, когда он сильно болел. Ушла к другому. Еле выжил.
– Да? А что ж молчала? И что ты ему в ответ, просил сойтись?
– Просил, но я ему посочувствовала, напоила чаем и распрощалась.
– Не хочешь или гордость заела?
– Не хочу, Ниночка, перегорело, даже боли уже нет, пусто. Посторонний! А Серёжке, как я такое объясню? И зачем?
– Да, теперь я понимаю поговорку – жизнь всякой выдумки странней… А, всё-таки, сознайся, шальные мысли в голову лезут, когда мужчину красивого встречаешь? – Спросила я лукаво у Ольги.
– Что я, не живой человек, что ли? Лезут! Да мы с тобой ещё и не старушки, женщины в самом соку! – Ответила она весело.
– Ну-ну. Убеждали друг друга, убеждали, что мужчины нам не нужны, а она вон куда повернула! Что ж, придётся тогда тобой заняться всерьёз, действительно, познакомить с другом Поля!
– Но я разве отказываюсь? – рассмеялась Ольга.
– Хороши заявочки! А сейчас – пошли, погуляем немного в парке или послушаем мою последнюю скрипичную сонату – весна, передряги, любовь! Жизнь – прекрасна!
– А, вообще-то, у нас так много дел! Пригласили на международную конференцию. Но пойдём, погуляем и прослушаем твою скрипичную сонату! Да, жизнь – прекрасна!
– Не волнуйся, всё успеем! А ныне – отдыхаем, радость душе создаём!
– Тогда мне надо невестке позвонить, чтоб сама забрала детей из детского садика.
– Звони быстрее и побежим на прогулку, как совсем молоденькие девчонки! – Заторопила я Ольгу.
– Скажешь мне тоже – девчонки! Но перед тем, как ехать на конференцию, схожу в храм и закажу молебен о благополучном исходе дела. Что-то побаиваюсь немного я этой поездки.
– Конечно. Но бояться не надо. Если б наши доклады были не стоящими, нас бы не пригласили! Бог помогает во всём! Унывать не будем!! Бежим!
СВЕТСКАЯ ЖИЗНЬ
По комнате плыла медленно – томительная органная фуга Баха. Елена нехотя собиралась на репетицию. Вчера приехала в гости мама. Маленькую дочку она оставляет с ней. Дома спокойно, тихо, немного с ленцой. И совсем не хочется выходить на мороз из тепла и уюта…
– Но надо, надо, надо! – напевает она, надевая черный плотный свитер и вязанную упругую юбочку.
Музыка держит в плену, обволакивает… И она вновь поет, кружась и вальсируя по комнатам. Последний штрих, – и надета кофейная норковая шубка, словно пушок, обнимающая плечи и стройную фигуру балерины. Стильная шапочка вывернута наизнанку и кажется особенной, экстравагантной. Черные обтягивающие сапожки, такого же цвета сумочка. И уже видны только развевающиеся пряди волос, веселые, озорные глаза и губы, вздернутые в полунасмешливой улыбке.
«О, как она хороша! Точно вышла из рамки загадочного портрета кисти Ильи Глазунова, висящего в зале», – подумала подошедшая с ребенком на руках мама.
Воздушный поцелуй, шлейф модных духов… И – никого. Только трепещет воздух, такой же молодой, озорной, насмешливый…
– Ну, что же, мамочка убежала на репетицию, засиделась она с тобой в декретном отпуске, теперь надо входить в форму, – сообщала бабушка полушутя, полусерьезно маленькой внучке. Та растерянно улыбалась и быстро хлопала ресничками, как при сквозняке.
Навощенный паркет самодовольно отражал в себе все приближавшиеся предметы – ни пылинки!
– Ну, я думаю, нам не будет скучно, пошли готовить обед, – вновь выдохнула бабушка, точно и ее обожгло ветром, свежестью…
Выбежав на улицу, Леночка огляделась по сторонам. Вздрогнула, как от неожиданности. Плавно, будто он подслушивал звуки органной фуги Баха, оседал снег. Как скульптор, лепил дома, тротуары, деревья по своему оригинальному вкусу. Все трепетало, дрожало, пело под руками ваятеля.
«Погулять бы, как на улице здорово!» – вдруг замерла она на минутку. Засмотрелась, замечталась, растворяясь в загадочно обновленном утре. «Ах, опаздываю!» – прозвенело колокольчиком в голове. И решительно скользнув на дорогу, остановила проезжавшее такси.
Розовая, излучающая радость и терпкость жизни, дуновением залетела в зал, сбросила на скамеечку шубу, шапочку, смешные рыженькие рукавички с вышитыми черными зайчиками и встала в позицию. Включен магнитофон. Как легко на сердце. Она не танцевала, парила в воздухе. Натренированное тело трепетало в полете. Изысканно играет Горовиц, тонко, мечтательно. Шопен под его пальцами и печален, и тревожен, и утонченно хрустален. Течет, как говорливая вода в неспокойной речке, как горный ручеек. Гений тоже устает от боли, страданий и надрывов. И ему хочется весеннего смеха, тишины, покоя и уверенности.
Завтра новый год. Елка, чопорная и гордая, сияет, словно кокетливая красавица. Дочурка в надежных руках мамы. Они с мужем встречают новое тысячелетие в модном ресторане с французским шансонье. Шум, веселье, толкотня, нарядная суетливость, ожидание счастья. Всхлипывание скрипок, скрежет ножей, сияние бликов от люстр, преломляющихся в хрустале бокалов, мерцание водопадов озорного шампанского…
– Прости, дорогая, не позволишь потанцевать с другой женщиной? – смутился супруг Леночки, кивнув на проходящую мимо брюнетку.
– Да, конечно, – она обиженно передернула плечами, подумав: «Что он в ней нашел? – маленькая, невзрачная, коротко стриженная, совсем мальчишка. Может, эта незащищенная хрупкость? Заметил – сидит за столиком одна, грустит, решил пожалеть?»
А супруг с партнершей уже завихрились, понеслись в танце, и растаяли… Целых два часа она сидела за столом и недоумевала: где же Виктор, когда он появится? Ее охватила тревога. Содрогаясь от неожиданно навалившегося на грудь страха, ураганом прошумела по длинным переходам в отдаленной части здания и замерла от неожиданности: на широкой лестнице в конце коридора увидела интересную мизансцену – негодник целовал свою напарницу.… Растерявшись, покачнулась, опершись о перила, и все поплыло в тумане из слёз…
Когда вернулась в ресторан и увидела невинную улыбку Виктора, Лена сорвала со стола бокал и со звериной ненавистью вонзила ему в голову. Осколки фужера оседали вокруг, томно звеня и переливаясь солнечными брызгами. Мелкий кровавый дождь оросил ее руки, платье, сорочку супруга. Его глаза, разбегаясь в разные стороны, как бы удивленно спрашивали: «Вы часто видели такое?» Падая плашмя, сдернул со стола скатерть, словно она была необходима ему, чтобы вытереть потные руки. Раздались шум, возня, стоны:
– Жив ли он?
– Кажется, жив…
А Леночке было безразлично: жив или умер. Для нее уже никого не существовало. Предатель. Убил ее без особых усилий. Сотрясаясь от рыданий, сгорбившись и как-то вжавшись в землю, будто приблудная, шелудивая собачка, плелась она по Московским, ночным, задорно сияющим улицам. Рекламы обещали счастье, богатство, любовь. А у нее нет больше ничего. Все рухнуло так неожиданно быстро. «За что? – защищалась она, – ну за что?»
Судорожно вспоминая, выдергивала кое-что кусками из памяти, вновь возвращалась назад, стараясь осмыслить. Этот калейдоскоп поиска причины ее неудач, надрывал душу: «Пост не соблюдала, под новый год не в храм пошла, а на вечеринку».
Молодая женщина беспокойно несла на себе тяжелую правду современной жизни. Но слабые плечики не выдерживали. Шатаясь, вздрагивая, добрела до дома, открыла дверь и рухнула перед порогом. Мама и няня тихо перенесли ее в комнату и уложили на кровать. Спала целые сутки. Нехотя проснулась, сладко, в полузабытьи, потянулась и села, улыбаясь, на постели: «С новым годом, с новым счастьем». Вдруг лицо подернулось ужасом. Она с неотвратимостью вспомнила, что случилось накануне.
Подошла растерянная мама:
– Скажи, пожалуйста, что у вас произошло? – судорожная тень исказила лицо, – Виктор-то ушел из дома…
– Что произошло? Я его чуть не убила…
– Из-за чего?
– Мама, вспоминать так больно. Он глубоко ранил мне душу, – отчаянно надрывалась дочка.
– Да не враг он тебе, а потерянная овца стада Христова, пожалеть его надо, – в глазах у нее появилось теплое, и одновременно грустное выражение, – оба вы – Божьи дети, потерявшие свой путь… Вставай, родная, заспалась.
«Интересно. Обычно она такая принципиальная, а тут – поняла…» – подумала Леночка. В голове у нее запульсировала фраза, которую слышала в детстве от набожной бабулечки, когда танцевала.
– Пляшущая девица – невеста сатане!
– Ну, от чего, родненькая? – интересовалась внучка.
– Потому, что из-за танцовщицы отрубили голову святому пророку и Крестителю Господню – Иоанну. Давай-ка почитаем это место в Евангелие: «Во время же празднования дня рождения Ирода дочь Иродиады плясала перед собранием и угодила Ироду, посему он с клятвою обещал ей дать, чего она ни попросит. Она же, по наущению матери своей, сказала: „дай мне здесь на блюде голову Иоанна Крестителя“. И опечалился царь, но ради клятвы и возлежащих с ним, повелел дать ей, и послал отсечь Иоанну голову в темнице. И принесли голову его на блюде и дали, а она отнесла матери своей». (Мф. 14, 6—11).
Но Леночка не послушалась бабушку – стала балериной… И сразу воспоминания перенеслись к ней, светлой и удивительно доброй. Она всегда жалела ее. Если прогуляет уроки, прибегала за покровительством:
– Бабуль, спрячь от мамы!
– Ох, говорить неправду нехорошо…
– Ну, защити меня, – била на уязвимое место внучка, больше некому (папа у нее тогда сидел в тюрьме).
– Ах ты, моя сиротинка, – начинала причитать расчувствовавшаяся бабушка, – ну лезь под кровать, идет уж соглядатай твой.
Заходила уставшая, раздраженная мама. Ей было тяжело материально и морально. Дочка – резвая, шаловливая, глаз да глаз нужен. Сама же и на работе, и в заочном институте, и воспитание детей на ней. Бывало, бутерброд не съест, доченьке несет в школу. Коей там и рядом не было. Такое озорство огорчало. Не найдя чадо, приходила искать домой, полуголодная, измотанная:
– Где прогульщица? – сурово вопрошала у сердобольной затульницы.[2 - Затульница – заступница]
– Где ж ей быть, в школе!
– Да нет ее там, слоняется где-то, младшая – ребенок, как ребенок, но эта – фокусница…
А озорница сидела и ждала, когда можно будет выбраться… Как грустно, давно уже нет любимой защитницы!…
«Пляшущая девица – невеста сатане» – крутилось все снова и снова. Тело задеревенело. Нехотя, странно сутулясь, стала сползать с постели. Вялая, непричесанная подошла к кроватке дочери, та бредила. Лена порывисто ощупала ее – жар. Обмякнув, упала на колени, протянула руки к иконе. Торопливые слова со стоном бились о голову: «Наказание Божие». Застонала: «Боже, прости, помоги, научи, спаси!» Обливаясь потом и слезами, она долго шептала про себя что-то… Может, она простояла так несколько часов, день, неделю? Все исчезло. Были только Господь, судивший ее, и она, слабая, потерянная, дрожащая… Вдруг некое тепло коснулось сердца и оно утихомирилось и спокойно, равномерно застучало. Точно придя в себя, удивленно посмотрела вокруг, поежилась и вспомнила: бабушка в минуты тяжелых испытаний внушала ей, маленькой девочке, с загадочно блаженной улыбкой:
– Знаешь, все это почему происходит?
– Почему?
– Шутки играет с нашей плотью лукавый. Господа забываем. Бог и напоминает: «Се, стою у двери и стучу».
– И что же это означает? – удивлялась тогда Леночка.
А бабушка, любовно поглаживая ее по спинке, добавляла:
– А то, что надо изменять себя, дорогая…
– А можно?
– Невозможно человеку, возможно Богу.
– Давай попросим Боженьку, чтоб помог нам меняться, – простодушно обнадеживала внучка…
Вошла уставшая, побледневшая мама, обняла дочку и заплакала:
– Малышке-то лучше. Не волнуйся, все с Божьей помощью будет хорошо!
– Слава Господу за все, – облегченно вздохнула обрадованная Леночка.
И трогательно, как бы прося прощение за весь пережитый ужас, поцеловала маму в трепетную, бесконечно родную щеку…
Письмо потомкам – Оскар Уайльд
Это Лермонтов написал о себе горькие слова:
«Как в ночь звезды падучей пламень, не нужен
в мире я». Но Боже мой, как он ошибался! И как
нужен миру этот мгновенный пламень падучих
звёзд! Потому, что не единым хлебом жив
человек. К. Паустовский.
Здравствуйте милые друзья, соотечественники, и будущие потомки! Это мой последний разговор с Вами. Я очень болен. Видимо, уже не выправлюсь. Но это не самое главное! Мне давно желалось поговорить и кое-что объяснить, просто побеседовать с Вами. Помнится, слушать меня любили многие, я был когда-то балагуром, весельчаком, остроумным шутником и большим оригиналом! Каюсь, по молодости и юношескому неприятию всего серого и тусклого, желал выделиться. Был максималистом, эстетом, любил всё прекрасное, утончённое! Считал – в человеке всё должно быть неповторимым – как внутреннее, так и внешнее его устроение. Поэтому и в одежде был оригиналом. Присутствуя на светских раутах в Лондоне, всегда держал в руках цветок. Любил яркие, не затасканные остроты. Когда я, совершая турне по Америке, возвращался домой, то на таможне показывал свой чемоданчик. Меня спросили:
– Есть ли у Вас то, что следует задекларировать?
Я подумал и ответил:
– Если только мою гениальность!
Все засмеялись. Эта фраза моментально перелетела в Европу и достигла Англии, Франции и других стран. Что я говорил в виде своеобразной шутки, сразу подхватывалось людьми, передавалось из уст в уста. Это льстило моему самолюбию. Мне совсем не нравились затхлость и серость, окружающие меня!
Но сейчас я хочу сообщить нечто важное: я был не виноват в том, в чём меня обвинили, приговорив к двум годам тюремного заключения. Ничего не было плохого, в наших отношениях с лордом Альфредом Дуглас. Между нами не имелось запрещённой близости. Просто он казался мне ангелом, необыкновенно красивым и обаятельным, в отличие от других, чопорных, надменных и тщеславных людей. Мнилось мне, красота должна быть доброй, поэтому, она всегда привлекает. Такое, мне думалось, у неё свойство! Это отображено мною в книге «Портрет Дориана Грея». В романе – художник, написавший портрет Дориана Грея, был очарован им. Мастер старел, вдохновение уходило от него. Он не находил достойного объекта для отображения в своих работах. Всё казалось не стоящим. И вдруг, словно подул нежный ветерок, встретился прекрасный юноша, чистый, милый, любезный, неиспорченный. И художник, как бы ожил. Дориан питал его творчество своими – свежестью, необыкновенной красотой и оригинальностью.
Подобное происходило со мной в реальности. Мне нравились молодость лорда, внешняя обаятельность, свежий взгляд на жизнь, своеобразная, неординарная манера рассуждения. Это восхищение питало меня новыми силами для творчества. Всего лишь! Но это является существенным для художника! Если женщина дружит с прекрасной милой, рассудительной и чистой девушкой, значит, их можно считать лесбиянками? Нет, абсурд. Так же было и у меня с молодым лордом – Бози. Я звал его уменьшительно, потому что, тот казался мне ещё ребёнком. Он был младше меня на шестнадцать лет. Меня судили, обвинили в извращённости, посадили в тюрьму на два года, что, разумеется, сломало, уничтожило меня. Но фактов преступления не было. Я шёл против лживых устоев общества, взрывал его изнутри своими пьесами, рассказами и сказками. Желал показать фарисейскую приземлённость, ханжество, царящие в обществе, чтобы люди, осознав это, делались лучше, чище, добрее. Я высмеивал также фальшь, жадность, эгоизм людей. Видимо, это не нравилось власть предержащим.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69912817&lfrom=174836202) на Литрес.
